ПРОВЕРКА НА ДОРОГЕ
В Шпремберге, что в ста тридцати километрах от Берлина всей группой прошли проверку и были зачислены в одно подразделение. Не знал я тогда, что в тайне от всех в фильтрационном лагере каждый получил задание по выявлению предателей, полицаев и власовцев. Как немного надо, чтобы человек изменился, стал другим! Прогуливаясь по территории фильтропункта, приметил одного капитана. Что-то знакомое показалось мне в его облике, где-то судьба уже сводила нас вместе. Где? А не в лагере ли 4-Б? Точно там, вместе входили в тайную организацию Максима Козули. И термос с супом для военнопленных из карантина я ему передавал: люда ослабли и в доппайке очень нуждались.
— Здравствуй, Василий - я протянул руку капитану.
— А, Марко! То-то, гляжу я, знакомый славянин расхаживает по Шпрембергу. Но, извини, руки не подам. Конспирация, понимаешь? Из административного здания могут наблюдать за нами. Я там работаю и нам велено не вступать в контакт ни с кем.
— Но мы два года знаем друг друга и по лагерю 4-Б, и по работе на шпалопропиточном заводе. А вот ты скажи мне, как смог так быстро пройти проверку и восстановиться в звании?
— Об этом позже, всему свое время. Завидуешь, что быстро? Могу помочь, назови свою настоящую фамилию.
— А у меня другой и не было.
— Ну уж мне-то не заливай. Лагерные порядки знаю крепко: чем проговорился, с тем и распростился. Многие сменили не только фамилии, но имена и отчества. Я, к примеру, носил чужую, имя тоже не моё...
— А я оставался под своим. Но тебе-то зачем нужно было менять, не лучше разве умереть с именем, данным отцом и матерью?
— Откроюсь тебе позже, когда пройдешь фильтровку и вернешь своё офицерское звание. Ты, кстати, сейчас в каком подразделении? Хочешь, проверку устрою тебе я и, как друг, докажу свою верность. Старое добро, что пироги с луком, припоминается.
В Москву на меня был послан запрос, и пришло подтверждение.
Слово своё он сдержал. Меня вызвали в администрацию и вручили запечатанный конверт с документами, который я должен передать командиру войсковой части, расквартированной в этом же городе. В штабе мне зачитали приказ командира о восстановлении в звании, выдали форму, полагающуюся офицеру по штатному рассписанию. Работу получил в трофейном отделе армии. Мастерские были рядом с фильтрационным лагерем, который неожиданно свер-
нул работу, передав свои функции другому немецкому городу Бауцену.
— Вот теперь на тебя любо-дорого посмотреть, - воскликнул при встрече Василий. - Офицер Красной армии, еще послужишь Отечеству.
— Спасибо, брат. Век не забуду.
— Ну, не меня, Бога благодари.
Висилий исчез и спросить о нем не у кого было, настоящей его фамилии я так и не узнал. Думаю, заброшен в лагерь Вася был нашей разведкой с особым заданием. Потом, в конце войны, помог властям отделить зерна от плевел, предателей от патриотов.
Дни за работой летели быстро. Апрель незаметно уступил место маю. Бои шли только за Берлин. Вокруг Шпремберга - тишина. Подразделение, где я служил, занималось сбором трофейных ценностей: автомашин, мотоциклов, оружия, боеприпасов. Годную к работе технику приводили в порядок, делали мелкий ремонт и отправляли в Союз, все остальное превращали в металлолом.
Однажды часть подняли по тревоге. Шла стрельба, люди в панике метались между домами, не в силах сообразить, что к чему. Расхватав из пирамиды оружие, мы залегли у обочины дороги, ведущей на Берлин. На нас, не гася фар, летели грузовики, солдаты прямо из кузова палили, но почему-то вверх. Мимо на большой скорости пронеслась полуторка с красным флагом: наши! Десяток бойцов во всю глотку вещал:
— Победа!
И снова выстрелы. Мы выскочили на дорогу, хотелось узнать подробности, но никто не останавливался.
— Ура-а-а! Победа, братишки!
Командир бросился в штаб звонить, услышать подтверждение этой доброй вести. Но не смог - командир части и начальник гарнизона обнимались, смеялись, плакали. Мир сошел с ума, перешел в другое состояние. Без команды кто-то выпалил в небо всю обойму. Его не одернули, не упрекнули, наоборот — выстрелы утроились, удесятерились: трещали пулеметы, автоматы посылали в светлеющее на горизонте небо трассирующие пули. Все это сливалось в один победный гул, и он катился через весь город, поднимая на ноги все живое. Войне пришел конец, но мы на вражеской земле, и надо беречь патроны, могут быть провокации. Это в Берлине разгромлено гнездо фашизма, а очаги его разбросаны по всей Германии и еще долго будут давать о себе знать. Раненый зверь опасен больше, чем тот, что в поисках добычи вышел на охотничью тропу.
Командование устроило праздничный обед, с полагающейся для случая наркомовской добавкой. Нас распирало чувство великой радости - и за победу, и за страну, и за союзников. Плакали и от
радости, что выжили в этой смертоносной битве с фашизмом, и горя, что потеряли семью, дом, друзей. Капитан из Нежина упал вниз лицом, рыдая, дал волю чувствам — ногтями скрёб землю, исступленно посылал проклятия немцам, и невозможно было поднять его, успокоить. Горе человека безутешно.
— Господи, за что ты так жесток ко мне и моим деткам? - кричал он. - За что пожег мой дом, убил жену, мать? Нет у меня больше семьи! Все пошло прахом. Зачем жить дальше? Все веселятся, радуются, а у меня сердце разрывается на части.
— Петруша, дорогой, поднимайся! Нельзя гневить Бога, - пытается успокоить друга старший техник Алеша Бобров. - Поедешь ко мне, мамка у меня добрая, примет тебя как сына родного. А женщин у нас на Тамбовщине много, все красавицы. Будет у тебя невеста, и жена добрая. Ты молодой, семью еще поставишь на ноги. Вставай, соколик!
— Мне бы на могилках их побывать, в порядок привести. Видал, как на войне хоронили - без креста, без фамилии.
— Вместе в Нежин поедем. Сделаем все по-христиански и махнем ко мне, под Тамбов. Ведь сколько пережили, не дай тебе Господь, помогали друг другу, кусок хлеба один на двоих делили. Что же так истязать себя?
У меня предательски выкатилась слеза. И я не знал, где моя жена, что с сыном Славиком. Живы ли? Поезд могли бомбить, никто смог спастись. А я все время думал о них, как о живых. Грех какой...
Они ушли в казарму вместе, поддерживая друг друга. Обрели норму дня через три. Кое-кто засобирался домой, с нетерпением ожидая приказа Главнокомандующего о демобилизации.