ТРАВМЫ

И на рабочих специальностях «мобилизованные» были заняты, как правило, на участках работы, требующих высокой квалификации. Им доверялось ведение взрывных работ (запальщики) — привилегия эта была из немногих, отличавших их от пас, запроволочных. Гораздо больше было одинаковостей в положении одних и других. И те и другие были невольниками — каждые в отведенных для них пределах. Обязанные регулярно отмечаться в комендатуре спецпереселенцы (напомню, официальное учетно-правовое обозначение принятого в производственных документах и устном служебном и бытовом употреблении «мобилизованные», происходящего от формулы «мобилизованные в трудармию») несли уголовную ответственность за нарушение границ установленного района местожительства, не имея права и на кратковременную поездку за их черту. Они не были, как мы, людьми самого

последнего сорта (даже уголовники-рецидивисты, с точки зрения КГБ, были более ценным, чем мы, человеческим материалом), но далеко не тянули и на первый, с каких бы позиций ни рассматривались их права, возможности и шансы — с производственных (предпочтения, привилегии, поощрения) или общегражданских. Над их головами не рассыпались автоматные очереди, но при проведении подписок на займы, например, их дома, особенно тех, кто мог бы упорствовать в неактивности, обходили агитаторы в тандемах с автоматчиками — солдатами МВД. Наконец, и нас и их больше погибало в шахте. Конечно, смерть подходила без анкетных мерок госбезопасности и отделов кадров — просто эти две категории составляли в ту пору за очень редким исключением всю массу рабочих в шахте, непропорциональную соотношению контингентов. А угольная шахта — это большая, чем что-либо другое из масштабных производств, смертельная опасность. И подстерегает она, нависая миллиардотонной толщью, иногда даже лишь ее малой, килограммовой частью или коварно-невидимо проникая внутрь к лишая жизненного объема легкие человека. Не различает она и рангов своих жертв — подтверждение этому залегло в нашем кругу болью от потери в шестьдесят пятом друга — главного инженера восемнадцатой воркутинской шахты Николая Тарасовича Солонникова, погибшего в сорок один год в результате внезапного выброса газа (есть такое грозное явление, по возможности возникновения которого в силу природных особенностей разрабатываемые пласты угля и шахты в целом относят к высшей категории опасности), вытолкнувшего девяносто тонн измельченного страшным давлением в тончайший порошок угля. Еще раньше сорока скончался от силикоза бывший горный мастер Владимир Смола — не предотвратил трагедии и вывод его из шахты в диспетчеры треста.

Однако зона печалей была шире и не ограничивалась чревом земли, нередко вырываясь на ее поверхность. Причиной смертельной или тяжелой травмы становились и поражения электричеством и иные несчастные случаи, но наиболее частыми (или запомнившимися?) остались в памяти происшествия, в результате которых работающие при движущихся частях машин и оборудования лишались руки и, как следствие, жизни. Страшно было видеть (не на войне! хотя и там было невозможно видеть такое без содрогания) человека, молодого (будь старше —наверное, лишился бы сил, не сделав и шага!), бегущего в состоянии шока в медпункт, держа в правой руке левую, вырванную из плеча и связанную с ним лишь лентой кожи.

Глубоко врезалась в память своей невероятностью другая трагическая связка травм. На ведущей к железнодорожному бункеру на-

клонной транспортерной галерее, при остановленной линии, рабочий метелкой чистил стык двух транспортерных головок от забивающего их угольного штыба. В этот момент другой рабочий нажатием кнопки, расположенной за поворотом на горизонтальной галерее, включил транспортеры. Чистившему, захватив рукав телогрейки, затянуло между головок и оторвало руку. Прибыла на шахту обязательная в таких случаях комиссия по расследованию причин травмы. Спросили начальника участка погрузки Николая Щурова, как такое могло произойти. «Очень просто, — отвечал Щуров и стал показывать, — он стоял здесь, вот так просунул метлу между барабанами ...»

И на этот раз кто-то за поворотом включил линию — Щуров продемонстрировал случившееся с другим ценой собственной руки. Самого спасли. Вернулся на свою работу.

Не могу сказать, что руководители шахты не были внимательны к жизням и здоровью вверенных им людей. Здесь не различали, кто вольный, кто не совсем, а кто и вовсе неприкасаемый. Спрос за состояние техники безопасности поддерживался самый суровый — в арсенале мер воздействия были административные, экономические, вплоть до судебных. И не только был спрос — многое делалось начальником и главным инженером шахты с его службой. А травмы по-прежнему не были редкостью. Во-первых, в силу характера этого производства, зачастую, непредсказуемости поведения горных пород (недаром во времена сбалансированности заработков основных работников по отраслям промышленности вознаграждения за труд на угольных шахтах отличались заметно весомыми размерами). Кроме того, спустя лишь пять-шесть лет после окончания войны, горная техника, как представляется мне, была несовершенной, не было систем блокировки, автоматики, существенно снижающих или исключающих вовсе возможность возникновения травм. При всей кажущейся поверхностности этого суждения, оно основано на наблюдении, что в последующем такого характера травм стало несомненно меньше.