В Кургане
В 1962 году архиепископ Свердловский флавиан назначил отца Григория настоятелем Свято-Духовской церкви в поселке Рябково города Кургана.
Несколько месяцев прослужил батюшка в рябковской церкви, к тому времени уже «приговоренной» городскими властями к переоборудованию под кинотеатр. А вскоре верующим предложили новое место под строительство молитвенного дома в поселке Смолино, который и был построен с Божьей помощью трудами отца Григория и его духовных чад.
Престол нового молитвенного дома освятили в честь Святого Духа. Из рябковского храма перенесли церковную утварь, иконы, богослужебные книги и священнические облачения, и богослужения возобновились. Много лет отец Григорий, окормляя созданный им приход, служил один. Он и строитель, и настоятель, и требный батюшка одновременно. Жизнь его была настолько спрессована во времени, что с новой силой звучит в его духовном дневнике тема значения и силы часа.
В те годы он служил один. За всю свою жизнь батюшка, можно сказать, не имел полноценного отпуска. Он служил круглый год. Вставая в 4-5 часов утра, батюшка готовил себя к Божественной Литургии. Потом сразу же крещение, венчание, панихида... А в городе уже ждут его с требами. Сообщение с Курганом было тогда через поселок Восточный. Через Тобол переправлялись в то время различными способами: и лодки, и плотики, иногда — мостки почти без перил. С требным чемоданчиком со Святыми Тайнами при температуре 25-30 градусов жары добирался ба-
тюшка в любую точку города и близлежащих поселков на общественном транспорте или пешком. Где-то ждали его на исповедь и причастие, где-то — на соборование, но как бы далеко и сложно не было добираться, он никогда никому не отказывал. Домой приходил белее мела, чтобы сбросить насквозь промокшую одежду и... быстрее в храм ко всенощной. Только вечером он давал себе немного отдышаться, обдумать проведенный день и еще успеть подготовиться к следующему, такому же. Конечно, только Господь давал ему силы. Что такое отпуск, он просто не знал.
Лет 13-15 батюшка жил такой напряженной жизнью. Но ему готовились новые испытания.
Свои трудности и переживания он тщательно скрывал, стараясь оградить близких от лишних волнений, но его душевная боль вылилась в стихи, явно не рассчитанные на читателя:
Сердце
Бедное сердце! О, сколько тревоги
Ты испытало со мною в пути!
Сколько раз чувствуя тяжесть дороги,
Ты учащенно стучало в груди.
Но и теперь ты, почуяв ненастье,
Что собралось над твоей головой,
Бьешься, волнуешься, хочешь,
чтоб счастье
Снова лилось полноводной рекой.
Полно, утихни же, в мире коварном,
Где суждено нам с тобою шагать,
Больше ты будешь, родное, печально,
Много придется терпеть и страдать.
Долго придется тебе еще биться
И волноваться в стесненной груди,
Пусть тебе сладкое счастье не снится
В жизненном нашем тяжелом пути.
Пусть тебе видятся шумные грозы,
Бури, ненастья и море скорбей,
Ненависть дикая, только не розы
И не хвала от коварных людей.
Так обновимся в служении верном,
Путь христианский со мной продолжай
И своим стуком тревожным,
чрезмерным
Ты уже больше меня не пугай.
Писано 10/II 1975 года.
Папа был слишком закрытым человеком, чтобы посвящать в свои тяготы близких. Кроме мамы, конечно. Поэтому я не могу объяснить причины его переводов сначала в Шадринск,
вскоре в Куртамыш, потом в Усть-Миасс и так палее... Скорее всего, это было связано с отношением к нему уполномоченного по делам религиозных организаций Курганской области. Но факт остается фактом: мои престарелые родители, живя в Кургане, стали «перелетными птицами». Церковный дом, где они жили все годы службы в Свято-Духовском храме, им пришлось освободить, и они купили маленький домик здесь же, в Смолино, где и жили до самой смерти.
Уезжая на воскресные и праздничные дни в другие приходы, они оставались там на неделю, иногда на полторы, и возвращались в Курган, чтобы снова ехать на очередную субботнюю и воскресную службу. Переехать совсем на каждое из мест нового назначения родители не могли, так как понимали, что это носит временный характер и переводы с прихода на приход спонтанны и необъяснимы. За ними, как по команде, следовали многочисленные духовные чада ба-
тюшки, верные им и в радостях, и в трудностях. И храмы маленьких городков и поселков епархии наполнялись церковным пением и чтением милых курганцев.
Приезжая в Курган, я совершала вместе с ними эти беспокойные поездки. Как я отметила для себя, чтобы добраться из дома в Смолино до очередного районного храма, они должны были преодолеть около четырех пересадок. Первая — из дома через Тобол до городского рынка; вторая — от рынка до автовокзала; третья — на рейсовом автобусе до районного центра, четвертая - на местном автобусе до храма. Иногда бывало, что они шли пешком около 11 километров, например, в Усть-Миасс.
Такая жизнь у моих престарелых уже родителей продолжалась не год или два, а лет пять или шесть... и прекратилась лишь тогда, когда у отца Григория резко обострилась давно возник-
шая желчно-каменная болезнь, на болевые приступы которой он не обращал до поры внимания. Произошло это в Куртамыше: острейший приступ желчнокаменной болезни, осложненный перитонитом... Почти умирающего его на машине привезли в Курган. На волоске от смерти он был прооперирован, практически без какой-либо надежды. Уже позднее, когда его перевели из реанимации в отделение, студенты-медики приходили посмотреть на выжившего после почти безнадежной операции пациента. Свершилось чудо, он поправился и еще более 10 лет служил Господу и Его Церкви, помогая верующим духовными советами и молитвами.
После перенесенной операции батюшка еще иногда выезжал служить в небольшие приходы. Он уже не был настоятелем в родном Свято-Духовском храме, и служить там ему теперь удавалось все реже. Это обстоятельство отец Григорий тяжело переживал — тут и новый приток молодого священства, и, конечно, уходящие силы самого батюшки... Надо было видеть лицо отца Григория, когда он приходил из смолинского храма и говорил: «А я завтра служу Литургию!» При этих словах он весь прямо светился. Очень любил батюшка служить в маленьком храме крестильного дома при Свято-Духовской церкви.
Еще в 1970 году, когда отец Григорий постоянно служил в церкви Смолино, он, видимо, уже почувствовал грядущие скрытые гонения, выраженные в
необъяснимых хаотичных переездах с одного прихода на другой. Для себя он написал в это время молитву на каждый пень. Молитва была найдена в его архиве уже после преставления, его и матушки.
Молитва отца Григория
«Только на нынешний день»
Господи! Я не молюсь о будущем, далеком и о нуждах завтрашнего дня; лишь ныне сохрани меня под покровом Твоим, только нынешний день.
Спаситель! Будь со мной в труде моем и молитвах, помоги мне быть добрым в делах и словах только нынешний день. О, пусть я не буду настойчив в исполнении своей воли.
Не попусти, Господи, чтобы я произнес слова бесполезные, оскорбительные, преступные. Внуши устам моим слова ободряющие, утешающие и радующие всех, с кем я встречаюсь в нынешний день.
Благость Пречистой Матери Твоей, Господи, да сопутствует мне и поможет при встречах с людьми.
Пусть я не буду причиной чьих-либо страданий, печали и слез на нынешний День...
Господи! Бедствие приближается ко мне: дай мне силы встретить беду без ропота и уныния, как вестницу Твоей правды и любви ко мне на нынешний день.
Не прошу я, Господи, о завтрашнем дне; завтра, быть может, я буду близ Тебя, но пощади меня, научи меня, сопутствуй мне только нынешний день. Аминь.
17. 11. 1970 года
Много лет отец Григорий и матушка Нина ездили исповедоваться к отцу Павлу Ездакову - скромному, глубоко настроенному священнику, который служил в одном из сельских приходов. Отец Павел соответственно исповедовался у отца Григория. Их обоих связывала глубокая сердечная дружба и взаимная привязанность. Встречаясь, они часто и подолгу беседовали на темы духовного и нравственного воспитания паствы. От отца Павла батюшка и матушка всегда возвращались домой духовно обновленные, с особым душевным подъемом. После ухода из жизни отца Павла батюшка Григорий подолгу, с особой глубиной и серьезностью молился за упокой его души. Чувствовалось, что отцу Григорию очень не хватало общения с отцом Павлом, воз-
можности поделиться своими мыслями, трудностями, проблемами духовной жизни прихода и просто человеческого общения.
* * *
«Слава Тебе, явившему мне красоту вселенной...»
(Из акафиста «Слава Богу за все»)
В памяти моей всплывают моменты общения отца Григория с природой. Глядя на поля, деревья, травы, цветы, он не уставал повторять: «Как много дал нам Господь, и как порой мы бываем к этому бесчувственны и неблагодарны». Скромный полевой цветок мог восхитить его и вызвать расстроенные чувства своим совершенством. Особенно любил он смотреть на небо, говоря, что нет ничего прекраснее неба в любое время.
Летом я приезжала к ним сначала на каникулы, а потом, уже работая, во время отпуска. Родители мои жили тогда в Смолино, в церковном доме, огород которого подходил прямо к обрыву, к реке. По узкой тропочке можно было спуститься к воде.
С обрыва нам открывались такие
бескрайние дали! Под ногами плескался тогда еще довольно чистый Тобол. На другой его стороне — пологой и песчаной, вольно раскинулись огромные поляны, овраги и овражки, заросшие дикой вишней, мелким кустарником, камышом и полевыми травами. А маленькие болотца и ручейки бывшей старицы Тобола были приютом всякой летающей, плавающей и ползающей живности, резвящейся среди водяных лилий, кувшинок и высоких, нарядных стеблей иван-чая.
Поля, еще не распаханные и не застроенные коллективными садами, наполняли все вокруг дивными, целительными ароматами. Река гасила шумы города, и только иногда проходящий по Омскому мосту поезд, похожий издали на игрушечный тепловозик с вагончиками, привлекал к себе внимание или гудком, или ненавязчивым перестуком колес.
Батюшка сколотил у нашего забора на краю обрыва скамеечку и теплыми вечерами, уже после службы, любил посидеть, подумать, послушать тишину, любуясь красотой и гармонией наступающего вечера.
С удовольствием принимал он в свою компанию и нас с мамой. С этого
места мы особенно любили смотреть на небо, которое завораживало своим необъятным куполом.
А какие волшебные краски доводилось видеть нам чаще всего при закате солнца! Казалось, невозможно так тонко, искусно соединить нежную лазурь, где-то вспыхивающую изумрудной полосой, переходящую вдруг в нестерпимо ярко блестящее золотое облачко, с багровыми клубами, похожими на гигантские люстры, которые, медленно выцветая и переливаясь через все оттенки розового, истаивали вдали.
Наше светило, устав за день, медленно опускалось за городом, но феерия красок и света не заканчивалась. Вот поплыли по необъятному небу, как по морю, белые, кудрявые деревья, подсвеченные розовым. Вот они почти незаметно для глаз превратились в длинные узконосые палевые ладьи, а те, в свою очередь, слились в огромный, старинных очертаний парусник. Ну, прямо «Летучий Голландец» какой-то. А вот из него возник замок с башенками, бойницами, но только где же этот ошеломляющий золотисто-палевый цвет? Его уже и в помине нет. И замок-то голубой, даже серо-сизый, и в посте-
пенно надвигающихся сумерках можно еще видеть, как из него вытянулось длинное, забавное лицо в шляпе... Шляпа-то уж совсем потемнела. Вот и первая звезда...
С реки вдруг потянуло уже ночной сыростью. Тихо так, что слышно, как плеснула рыба, а с противоположного берега из камышей стали медленно выползать, вытягиваясь, длинные полупрозрачные ленты тумана, окутывая кусты и почти ложась на воду, усиливая тишину настолько, что, кажется, звенит в
ушах. Или это комары? Ну, конечно, да еще какие злющие...
— Пошли скорее домой, — говорит матушка.— Чай, наверное, давно остыл.
Папа с просветленным лицом, словно умывшись в этой вечерней свежести и красоте, неторопливо встает.
В глазах отца Григория еще отражается небо, и лицо светится теплом и благодарностью к Создателю.