ЧУЖОЙ

 

Я уже говорил, что я как-то не сливался с коллективом, особенно с мальчишеским. Я всегда тяготел к девочкам. Они мне были ближе и приятнее, жалости у них больше, что ли. Может быть, оттого что я совсем не знал матери, меня тянуло к девочкам и женщинам-воспитательницам. Ну, а мальчишкам это, конечно, не нравится. Хоть я и участвовал во многих их проделках, но получалось, что в остальное время держусь особняком. В их играх я почти никогда не участвовал, предпочитая читать, для меня книги были самое интересное. А людей ведь раздражает, если ты не такой, как они — даже взрослых, не то что мальчишек. Например, у тебя очки, а у него нет. Он недоволен: а почему ты, собственно говоря, в очках? Ты кто такой? Ты что, лучше всех?.. И все в таком духе. Шляпы тоже многих раздражают. Вот и я наших мальчишек раздражал: они в футбол, в городки, а я все с книжками. Не то чтобы они меня не любили, а как-то я от них был отчужден. Но я не специально их сторонился, а просто я читал — и больше мне ничего не было нужно. К тому же я уже говорил, что был неловким, я и потом в жизни страдал от этого. У меня замедленная реакция в движениях, руки не хваткие, я никогда не был таким ловким и спортивным, как они, и в глубине души им завидовал. Я понимал, что никогда не смогу красиво ударить по мячу или еще что-то, такое сделать. И в их играх я всегда чувствовал себя несколько приниженно. Вот в книгах я был уверен.

Теперь-то я понимаю, что, наверное, в отношениях с мальчишками я тогда был несносным, может быть, они чувствовали, что я отношусь к ним свысока, хотя я и сам этого не сознавал. Просто я понимал, что знаю гораздо больше них, и считал, что они ничего не знают. Людей я оценивал по тому, читают они или нет, и сколько книг они прочли. Наверное, наши мальчишки меня обсуждали и осуждали и злились на меня, но я ничего не понимал. Я жил своей жизнью, никого не трогал и был уверен, что так и должно быть. Понял я, как они ко мне относятся, очень поздно, когда меня избили.

 

Это случилось уже перед самой войной. Пошли мы однажды купаться на Мужское озеро. Одни. Из четвертого детского дома нас отпускали на озеро уже без воспитателя. Нас было человек двадцать. Я, как обычно, искупался, тут же вылез и стал читать книжку. Не помню, что именно я тогда читал. Ко мне подходит один парнишка и спрашивает:

— Ты что читаешь?

Я говорю:

— Ну, какая разница, что я читаю? Тебе-то что? Ты мне не мешай...

А он отвечает:

— Там такой-то (кто-то из наших же) хочет с тобой поговорить...

— О чем это он хочет со мной поговорить?

— А вот он интересуется, что ты читаешь...

Тут подошли другие. И как это бывает, один выхватил у меня книжку и побежал; я, естественно, за ним. Кто-то мне подставил ножку, я упал, тут они на меня навалились все. Я вскочил, меня опять сбили с ног. Ну, в общем, против меня оказалось человек двадцать. И они стали меня бить. Как бьют мальчишки, известно — бьют они жестоко; они меня избили, как говорится, до полусмерти. Я, наверное, потерял сознание, и они меня бросили и ушли. Когда я пришел в себя, мне было так обидно: собственно, за что меня избили? Я никому не сделал ничего плохого, и никому никогда не делаю ничего плохого — за что же они все на меня навалились?

Помню, и тогда и много раз потом я думал: хоть бы скорее вырасти, стать взрослым! Ведь взрослые никогда не дерутся... Как же мало я понимал во взрослой жизни!

Я пролежал там до позднего вечера. Потом подполз к озеру, смыл с себя кровь, еще полежал... Было очень тоскливо. И я решил в детский дом больше не возвращаться.