- 44 -

ДРУГОЙ ВАРИАНТ

 

Мой американский друг говорит, что в Америке тоже сиротам или детям, от которых отказались родители, дают фамилию приемных родителей, чтобы ребенок забыл о прошлом, приспособился и был счастлив в новой семье. Но это совсем не "то же", в Америке ведь нет детских домов, а ребенку, оставшемуся без родителей, ищут другую семью. Семью... Это совсем другой вариант. Так бывало и в "проклятой царской" России.

Была у нас в Боровске соседка, глубокая старуха — баба Таня. Жила она с внучкой, которая к двадцати трем годам родила пятерых детей, и заботиться о них предоставила бедной полуслепой бабе Тане. И та заботилась, как могла, любила их и жалела.

И вот однажды она рассказала нам свою историю, чтобы объяснить, почему она так жалеет своих правнуков. Оказывается, сама она росла без родителей, а была воспитанницей из воспитательного дома — так это тогда называлось. По-деревенски это звучит очень смешно: "шпитонок" или "шпитон-ка". Мы с женой, когда впервые услышали эти слова, даже не могли понять, о чем речь. Пришлось бабе Тане объяснять:

— Ну, шпитонка я, шпитонка — из шпитательного дома!

Попала она в приют еще до рождения. Мать ее шестнадцатилетней девушкой "пригуляла" ребенка и пришла в специальный дом в Москве за какое-то время до родов. Мы про такие дома и не слыхивали, нас почти убедили, что до революции ничего подобного быть не могло, что все началось только после революции. В этом приюте девушки рожали и, оправившись после родов, уходили на все четыре стороны. А ребенка оставляли. Но в воспитательном доме детей не держали, их устраивали по деревням. Если у какой-нибудь деревенской женщины умирал младенец, или молока было так много, что она могла выкормить двоих, или она была готова выкармливать ребенка из соски, — пожалуйста. Государство платило приемной матери за каждого воспитанника — по тем временам, говорила баба Таня, деньги были немалые. Давали

 

- 45 -

младенцу одеяльце и все приданое, а когда подрастал, то и одежду. Был специальный чиновник, который ездил по деревням, проверял, как живут воспитанники, хорошо ли с ними обращаются...

Так попала баба Таня в крестьянскую семью, которая стала ей родной. Жила она в доме наравне с родными детьми, с детства приучалась к работе по дому, к хозяйству, к уходу :ш скотиной. Ее не обижали и не баловали — все, как с остальными детьми. Но государство не оставляло забот о воспитанниках; приходило время и их определяли учиться — в деревне это было большой редкостью.

— Я — ученая! — с гордостью повторяла баба Таня. — Я шесть лет ученая!

Подросших воспитанников по их желанию обучали какому-нибудь ремеслу или рукоделию. Девочек часто устраивали горничными или нянями в хорошие дома, а кто хотел, мог остаться в деревне. Баба Таня со своей приемной семьей была свзяна дружбой и любовью всю жизнь; названную свою сестру считала "как родную"; любили и помогали они друг другу больше, чем часто бывает у родных братьев и сестер.

И все же родную мать свою, которую она никогда не видала и о которой не знала ничего, даже имени, баба Таня вспоминала часто. И всегда с ожесточением.

— Я бы ей глаза выцарапала, если б встретила!

Глядя на крохотную, сгорбленную старушонку с почти слепыми глазами, добрейшим лицом и огромными тяжелыми от работы руками, жена моя буквально поперхнулась от изумления:

—   За что же, баба Таня? Ведь у вас все-таки детство было неплохое... И вообще та семья — как родные...

—   Не было у меня родной мамушки, — ответила баба Таня другим голосом и словами, как из старой сказки. — Никто никогда не поцеловал меня жалостливо, никто по головушке не погладил...

Я с ней согласен и все-таки я ей завидую: она выросла и семье.

 

- 46 -

Открылся Центральный Музей Каторги и Ссылки

 

В массивной двери — откидное окошечко для подачи пищи. Над ним — маленький "глазок", сквозь который царские тюремщики наблюдали за заключенными. Внутри — полная обстановка одиночной камеры: узенькая железная кровать, столик, параша...

А вот другая комната — копия знаменитого шлиссельбургского "бастиона". Вместо двери - толстые железные прутья. В таких клетках заключенные все время были на виду у своих тюремщиков. Открывшийся в Москве в Лопухинском переулке Центральный музей каторги и ссылки дает яркую картину того, как царизм боролся с революцией.

На фоне царских тюрем и централок музей вкратце рассказывает историю революционного движения в России, начиная с крестьянских восстаний Разина и Пугачева и кончая 1917 годом, когда волею восставшего народа раскрылись двери тюрем, а революционные борцы получили свободу...

Несколько комнат музея посвящено ссылке: якутской, иркутской, енисейской... Здесь на стендах размещены портреты вождей революции: отважных борцов за социализм... Ленин и Сталин, Свердлов и Дзержинский, Молотов, Фрунзе, Ворошилов, Орджоникидзе.

Последняя комната - апофеоз победоносного социалистического Октября и строительства бесклассового социалистического общества.

Правда, 12 февраля 1934 г.