ПРОГУЛКА. БОЛЕЗНЬ

1 марта состоялась наконец долгожданная прогулка. Полтора месяца взаперти, без глотка свежего воздуха, без живого контакта с ветром, небом, облаками. Полтора месяца упорной "Траншейной" войны с Ландау за этот живой глоток — можно ли рассказать о чувствах, охвативших меня в столь праздничный час! Но каково же было мое удивление, когда обнаружилось, что желающих пойти на прогулку раз-два и обчелся! Выскочков, я... ну еще человек пять. Это из 26 ! О, извечная косность уголовной натуры, тяга к покою и теплому углу. Я это и в следственной тюрьме во Владимире наблюдал: люди, особенно молодежь, не хотели выходить из вонючих, прокуренных камер, вертухаям иногда приходилось чуть ли не пинками выгонять зеков на прогулку.

— Вот политические всегда за прогулку, всегда ее требуют, — сказал кто-то из зеков. — Хоть дождь, хоть снег.

Медсестра Анна Андреевна, нянька и вертухай-"Прометей" повели нас по лестницам. Где-то в подвале, в крошечной каморке-раздевалке каждому выдали стоптанные "коцы"(башмаки) без шнурков, рваные ватники и шапки. Мне достался выщипанный рыжий треух образца 20-х годов и совершенно неприличная, мазутная телогрейка. И это — в центральном научно-исследовательском заведении, где на питание тратится, почти как в санатории, полтора рубля в день на человека!

Плевать! Драные, как беспризорники времен Гражданской войны, но счастливые, мы вышли в прогулочный двор — в мартовскую капель, в воробьиную многоголосицу, в ломкую, уже почти весеннюю голубизну.

Дальше — умолкаю. Мы ходили по кругу и, как говорят в стране Гулаг, "балдели": лопотали что-то невпопад, смеялись беспричинно и — дышали, дышали!

К сожалению, прогулка эта вышла для меня боком: отвыкший организм немедленно отреагировал простудой, и на следующий день я слег с температурой. А еще через пару дней заложило лоб, скулы — пришел мой старый друг гайморит. Болезнь как-то совсем расслабила меня. Переполошилась и Любовь Иосифовна: примчалась тут же, пощупала мне лоб, назначила УВЧ. Сказала, что на 5 марта назначена комиссия, но теперь придется ее отложить.

И это сообщение не только не обрадовало, а лишь усилило тоску. Я понимал, что досрочная комиссия могла означать лишь признание меня здоровым, но... ведь Семен Петрович, мой демон-искуситель, нашептал мне в уши, что признание — это хорошо, хорошо...

Вот так и я возжаждал "психиатрического рая" и обомлел, теряя его... Медленно ползли, тянулись бесконечно эти последние дни. 4 марта простились с Володей Шумилиным. Полотенцев совсем распоясался и доводил меня до ручки, очень трудно было спасаться от этого "супермена". В палату стал забредать недавно появившийся в отделении Валентин Федулов, художник с "Мосфильма", севший за драку. Это был тихий деликатный молодой человек с красивой улыбкой и серыми "рублевскими" глазами. Рисовал он даже очень неплохо, и зеки наперебой осаждали его заказами. Еще до отъезда Володи Шумилина он сделал (по совету Семена Петровича — для будущих "предвыборных" плакатов) его портрет: в руках у Володи денежная банкнота, и он смотрит на нее, как Гамлет на череп бедного Йорика,— туманным и мудрым взором. Сделал Валентин и мой портрет. Вот он лежит сейчас передо мной — карандашный рисунок на листке ватмана, с датой 9.03.74 г. и с закорючкой авторского факсимиле... Конечно, я на нем не очень похож, художник как-то утяжелил черты, но вместе с тем — в глазах, в тревожных складках у рта — есть что-то от моей смуты и усталости тех дней.

Валентин делал и другие, в том числе и сюрреалистические рисунки. Например, по моему заказу, — "Сомнение". Этот рисунок тоже сейчас у меня: хороший, напряженный, жутковатый. На нем — согнувшийся от внутренней натуги человек, между рук которого, в пустой,

черной груди, — большое, натуральное, в жилках сосудов сердце (его сердце), вокруг которого обвилась змея. Человек давит змею, пытается оторвать, но он делает это как-то нерешительно, отрывает — любя, лаская... Это ведь его змея, его сомнение. А на груди, над сердцем, — два призрачных, больших, устремившихся в Никуда глаза...

Встретив одобрение со стороны зеков, Валентин стал делать и более странные рисунки: скелеты, гробы, змеи, сосущие мозг и т.п.

— А я так вижу, — говорил он, мило улыбаясь, своей врачихе, Алле Ивановне, и та только взвизгивала от ужаса. И боюсь — верила.

Числа 10 марта, оправившись от простуды, я устроил — по просьбе Валентина и нового моего знакомого Саши Мозжечкова — "литературный вечер", почитал свои стихи. Валентину это был как бы "гонорар" за рисунки. Понравилось. Некоторые стихи я выписал им на память: Таити", "Эвкалипты в Крыму", "В прогулочном дворике".

Вот так текли последние дни в Институте Дураков. А за окнами — искрился март, бряцали сосульки, и голуби на карнизе заводили весенний кавардак. Жизнь продолжалась, томила и властно звала вперед — к новым, неведомым берегам.