ЖЕНЯ. АРЕСТ.
«О ПОЖАРЕ В МИНИСТЕРСТВЕ МОРСКОГО ФЛОТА
И НЕ ТОЛЬКО О НЕМ»
Страшное случилось летом 1946-го года, еще до основания Института океанологии. Его Женю, мою маму, увез с дачи, по Приказу Берия, лично сам товарищ Абакумов. Все то же Рублевское шоссе, где и сейчас все они живут. Жена наркома, конечно, была знакома с наркомом МВД. Он запросто заехал и сказал, что маму вызывают в театр, а у нас телефон не работает. Впрочем, он предложил подвезти до Москвы. Как была она на реке в летнем платье, смеющаяся, села к нему в машину, и исчезла навсегда. Это совсем не было похоже на арест, и при этом присутствовали я, в коляске, и мой сводный брат Роальд, который как всегда проводил у нас летние каникулы. Отец был в городе, на работе, и до вечера у домашних не было, собственно, повода беспокоиться за Женю.
«О пожаре в Министерстве Морского флота и не только о нем»
(Заметка М.П. Ширшовой).
«Горит Департамент Морского флота, что на Лубянской площади. Хорошо горит, третьи сутки потушить не могут.
Смотрю на экран телевизора. В цвете горит кабинет моего отца П.П. Ширшова, бывшего когда-то наркомом Морского флота. Давно это было — в годы Второй мировой войны. Пламя рвется через большие окна.
Отец занимал наркомовский кабинет с 42 по 47 год. Все было: вывоз каспийской нефти, когда фашисты рвались к Сталинграду, и немецкие подводные лодки в северных морях. А потом, ведомство, расположенное на той же Лубянской площади, решило арестовать мою маму: молодую красивую актрису. Я присутствовала при аресте, в коляске. Статьи УК РСФСР, инкриминированные красивой актрисе, сочетавшись
весьма странно: 58-1, 58-10.1, 107 ... Первая из них, как известно, расстрельная. Это я узнала в Архиве КГБ. Но я знала, что в те годы по городу ползли совсем другие слухи о причине ареста.
Лубянское ведомство имело большой опыт в организации дезинформации. Целый год нарком не знал, где его красавица-жена. Целый год бился он головой в закрытые двери. «Мы найдем ему другую жену» — было решение самой высокой инстанции — Хозяина.
И вот тогда стало совсем невмоготу. Нарком решил, что нужно уйти из жизни. Он не был слабым человеком. Он тонул во льдах на «Челюскине», прошел в одну навигацию на «Сибирякове» Северный морской путь, дрейфовал почти год на льдине в районе Северного полюса. Любая работа казалась по плечу. Но когда пытали Женю, и она подписывала все эти идиотские бумажки... И что была английской шпионкой, и что оставалась в Москве в ожидании немцев...
Наркому показывали все листы ее допросов. Перенести этого он не мог.
Однажды он сорвал со стены своего кабинета и в ярости растоптал портрет Сталина. Еще живы тому свидетели. Они не выдали его. Они только пытались успокоить его и спрятать следы «преступления». А отец заперся в кабинете и не выходил двое суток. Он пил, пил... Чтобы легче было застрелиться. Никто не мог уговорить его выйти. Он обещал отстреливаться.
Тут вспомнили про меня. К тому времени я уже умела ходить и говорить. Меня привезли в министерство и подвели к его двери. Сказали: «Там — папа. Зови его!»
Я стала звать. И случилось чудо! Он опомнился. Он вдруг сообразил что, если сейчас застрелится, я останусь дочерью врага народа и самоубийцы. А советские детоприемники не самое лучшее место для маленьких детей.
Я, конечно, ничего этого не помню. Эту историю мне рассказали лишь лет десять назад.
Моя мама Евгения Александровна Гаркуша-Ширшова покончила с собой летом 48 года в поселке Омчак Магаданской власти при весьма туманных обстоятельствах. Наркомом Петр Петрович перестал быть уже в 47 году. А в 53 году, в 48 лет, умер от рака.
...Третьи сутки горит Морфлот. А я бы предпочла, чтобы горели другие здания на Лубянской площади. Но их построили на века, и там нет деревянных перекрытий».
«Новая газета», 16 — 22.02.1998 года.