КЛАРА БЕЗУМОВНА

Скоро я зарекомендовал себя как хороший плотник и мне стали поручать различные ремонтные работы: настилал полы, делал двери, отремонтировал вошебойку (обвалилась землянка).

Наконец, построил мост, используя для сохранения бортов канавы связки хвороста — фашины. Иногда мне давали двух-трех помощников и назначали срок. Моя задача была: сделать к сроку, но не раньше, как иногда хотели напарники. Ведь передохнуть можно было только при неоконченной работе. А если начальство придет и увидит, что мы сидим без дела, оно тут же даст нам новое задание. А с начальством спорить не будешь. «Начальство, — как я говорил своим напарникам, — надо уважать...» Не откажешься, когда тебя куда-то пошлют и дадут еще работу: рабочий день-то двенадцатичасовой.

Нормы я выполнял, хотя они были и большие, «общесоюзные». Приходил в палатку усталый до изнеможения. Случалось, не мог сам сходить за обедом. Мне помогали те, кто получал плохой, «голодный» паек за невыполнение плана. Я же получал в день до пяти рублей деньгами (на руки их не выдавали, но записывали на счет) и право покупать в ларьке хлеб. Не выполнявшие норму, голодные, иногда и приносили мне обед, хлеб, я же имел возможность многих подкармливать. Времени свободного для бесед, по сути, не было. Да и говорить не хотелось: впереди не предвиделось ничего хорошего.

Основу контингента составляли здесь женщины, жившие на том же воркутинском режиме. Кое-кто меня знал, обращались за помощью, которую я им оказывал нелегально, тайком от начальника Санчасти, единственного врача на лагпункте, на котором держалась вся медицинская работа. И начальником была женщина, которую все звали «Клара Безумовна», в прошлом работник Наркомата. Чиновник по натуре, лечить она не умела, делала грубейшие ошибки. Спасало то, что в больнице был фельдшер, на которого больные полагались больше, чем на нее.

Угнетала запущенность не только лечебного дела, но и все санитарное состояние. Мне, как врачу этапа очень трудно было добиться помывки в бане и принять меры борьбы со вшами. По мере возможности я старался помогать больным женщинам по их просьбе, но, конечно, не с участием Клары Безумовны, а с помощью фельдшера, в ведении которого находились стационар и аптека. Тут я в последний раз встретился с писательницей Ириной Васильевой, которую знал по Чибью.

Вообще Кочмес символизировал для меня весь лагерный кошмар — беспредел, произвол, тяжелую работу. Поднимали в пять часов, с шести утра и до шести вечера на работе. Затем обед и сон в состоянии крайнего утомления. Беседовать с друзьями, сил не оставалось.

Как-то побывал в Кочмесе проездом с Воркуты начальник Санотдела из Чибью. Он меня знал. Я зашел к нему и шутя сказал, что окончательно переквалифицировался с врача на плотника, норму выполняю, вырабатываю хороший паек и деньги, чтобы что-то купить в ларьке. Он с явным волнением сказал, что переквалифицироваться мне не надо, что на Воркуте он обо мне говорил и еще напишет.

Расстались мы с Кочмесом без печали. На пароходе нас довезли (около 400 км) по реке Усе до Воркуты-Вом — лагерного отделения в 80 км от Воркутинского центра — Воркуты-Рудника. Воркута-Рудник стояла на реке Воркуте, притоке Усы и соединялась с Воркутой-Вом узкоколейкой. С перевалочного пункта в дальнейшем я и попал на Рудник.

На Воркуте-Вом я пробыл несколько дней, не работал, жил в общей палатке, где из-за места на нарах подрался с «паханом» тех урок с которыми встретился на Кочмесе. Я первый занял место, он же мои вещи сбросил и положил свои. Наша драка носила характер дуэли, в которую не вмешивались ни сторонники пахана, блатные, ни наши, «положительные». Он оказался сильнее, пришлось уступить ему место. В дальнейшем мы с ним не встречались.

На Воркуте местный начальник Санотдела Горелик или, как все его звали, Веня, предложил мне работу начальником Санчасти Воркуты-Рудник. Я отказался. Он сказал, что других врачебных должностей нет, и в таком случае меня назначат фельдшером. За руководящую работу мне браться никак не хотелось: я знал, что за все болезни и антисанитарию отвечать врачу. В бытность мою в Чибью к нам прибыл врач с Воркуты, интеллигентный, в прошлом военный. Жил он в нашей комнате, был молчалив, замкнут. Придя с работы, ложился на свою койку, не раздеваясь, положив под ноги кусок фанеры, накрывшись с головой бушлатом. В конце концов мы узнали от него, что на Воркуте очень трудно.

Больных много. Цингу лечат тем, что десятками выводят людей на улицу и заставляют ходить, едва волочащих ноги, под напором стрелков и собак. Этот врач сказал, что три года  в лагере не были ему так тяжелы, как последние три месяца, когда он днем работал, а ночами присутствовал на допросах подследственных. Снова я вспомнил мудрый совет главврача Сангородка - будь по возможности незаметным...