САНГОРОДОК В ЧИБЬЮ

В конце декабря тридцать шестого я получил перевод в Чибью на должность заведующего отделением Сангородка. Отправили бесконвойно, дав на руки большой пакет с документами и адресом. Вверху подчеркнутая надпись: «С личностью». До Чибью было 360 километров, ходили автобусы.

Выехал я 30 декабря. Пройдя шестьдесят километров, автобус остановился в небольшом лагпункте, так как из-за сильного мороза шофер ехать дальше не решался. Все как-то устроились на пересыльном пункте, через несколько часов шофер, стоявшей тут же грузовой машины, предложил мне доехать до Чибью с ним. Я согласился, шофер был молодой, коми по национальности, в прошлом учитель, отсидевший срок за участие в выступлении правительства Коми за объединение с Карельской республикой как близкой по национальности и требования для Коми статуса союзной республики. Он решил, что учительской работы ему теперь не видать, и что безопаснее всего остаться работать в лагере.

Дорога до Чибью шла лесом. По бокам стояли огромные ели с обвисшими от снега ветвями. Из-за большого мороза стекла в кабине обмерзли и снаружи, приходилось очищать их руками. Когда я выходил, чтобы сделать это, то чувствовал себя как в сказке: темная ночь, яркие звезды, огромные деревья по сторонам и морозный треск. Это был не отдельные щелчки мороза, как мы привыкли слышать в России, а треск почти непрерывный, громкий, как выстрелы. Дорога была пустынна, встретили лишь одну брошенную грузовую автомашину: вся покрытая снегом и инеем, с потухшими фарами, она была похожа на какое-то допотопное чудовище. Очевидно, мотор отказал и шофер оставил ее тут, отправившись за помощью.

Ночью же мы прибыли на контрольно-пропускной пункт Чибью. До города оставалось девять километров, туда и направлялся шофер. Мне надо было в Сангородок. До него по другой дороге шесть километров. Дальше мне предстояло идти пешком. Я показал свои документы, втайне надеясь, что меня оставят до утра на пункте. Посмотрел на градусник снаружи и сказал: «Ого! 42...» Мне ответили: «Теплеет. Было 46», и указали дорогу, по которой я должен идти, неся на плечах свое имущество.

Светало. Морозный треск стал редким, дорога была пустынна. В Сангородок пришел к утру. Это оказался целый поселок — несколько больничных корпусов, подсобные, помещения — рентген, лаборатория, аптека, контора и жилые дома.

Я сдал документы. Комендант отвел меня в дом, где помещалась контора и жили врачи. В комнате, куда меня поселили, я застал только одного. Это был пожилой худощавый интеллигентный человек с черной бородкой на деревянной ноге. Познакомились. Он оказался профессором рентгенологии и радиологии Горьковского мединститута, представился: Нестеров Борис Николаевич. Ногу потерял в Гражданскую войну, будучи в ЧОНе — части особого назначения. Как и всегда при таких знакомствах мы, прежде всего, поговорили о семьях. Когда его арестовали, друзья помогли жене устроиться на работу. Письма она пишет бодрые, говорит, что друзья ему завидуют: «Ты уже арестован, устроился, а мы еще ждем...»

Другим жильцом нашей комнаты был молодой врач Долбешкин, который, по его словам, сидел за то, что, оказывается, вместе с профессором Заболотным в Киеве хотел отравить Днепр.

Третьим был инженер. Этот, проработав по подписке год в лагерях на постройке канала Москва-Волга, продлить там работу не захотел, и ему сказали: «Не хочешь у нас за деньги работать, будешь работать даром!»