Волновала и другая судьба — мужественная и достойная — разных деятелей, от знаменитых и до близких...
ЕГО СМЕРТЬ
Мы говорили о смерти без страха, хотя
это не имеет никакой цены, поскольку
никто из нас ничего о ней не знает...
Э.Хемингуэй, "Опасное лето"
Да,
Это все
Загадочно, загадочно.
И смерть, и то, что побуждает к ней.
Вот он погиб. Веселый, сильный, красочный,
С нелегким именем — Хемингуэй.
По нем теперь звучит тягучий колокол
В долине Солнечной, в лесной тени.
Возможно, в море вспомнит сиплым голосом
Старик, что видит молодые сны.
А бурная тропическая Африка
Ему сияет чистотой снегов.
И даже стреляные львы подавленно
Выходят к влажной зелени холмов.
Скорбит живое, смелое и честное
По этой жизни, по его судьбе.
Для мира, любящего это детище,
Тяжел удар: иметь и не иметь...
Лишь рев быков над выжженной Испанией
Его не проводил в последний путь.
Хоть выпустил про них последний труд
Он в это лето — истинно опасное.
Так что-то злое на него обрушилось:
Трагедия, неясная, как дым.
И человек испытанного мужества
Погиб теперь от старого оружия,
С которым распрощался молодым...
Так пусть же в руки мне не попадается
Свое оружие! Но одолеть
Хотел бы всю беду с разлукой. К старости
Сквозь все лишения пробить бы след!
Вон даже раньше вырвалась у Троцкого,
Погибшего там, где и Хем, от скотского
Удара, слава этой жизни кроткая...
Тогда же меня потряс другой писатель — только живой и, кстати, раньше писавший про Хемингуэя. Это был Виктор Некрасов — с его повестью "Кира Георгиевна", отрывок из которой сперва появился в "Литературке", а вскоре полностью — в "Новом мире". Получив из дому этот журнал, я зачитал его до дыр — вместе с другими, жадно читавшими такое честное и умное откровение о продажности советской культурной элиты, с которой разошлись пути перенесших сталинский ГУЛАГ (впервые — еще до Солженицына — изображение там лагерника!). С самим Виктором Платоновичем я успел завязать переписку до своей посадки, направив ему один рассказ и получив довольно доброе письмо, а потом много слышал о нем от сидевших киевлян - студентов. И после возвращения домой снова посылал ему кое-что из старого, попадавшее из его рук в журнал "Радуга", где он был членом редколлегии, пока не уехал на Запад. Накануне его вынужденного — из-за нажима КГБ — отъезда я как раз побывал у Катаева, и даже этот мой кумир не лучшим образом отозвался о будущем эмигранте: "Ходил здесь, по Переделкину... Прощался со многими — например, с Чуковским. Но, спрашивается, что будет делать там?" Я же потом с удовольствием, даже обожанием ловил в бесновавшемся от глушения эфире волны "Свободы" слегка ироничный, с бархатисто рокотавшими переливами, голос того, чью лагерную журнальную "выдерку" с самодельным рисунком на обложке одного эстета - грузина еще бережно храню...