КТО ТАМ РАБОТАЛ

К тому времени на каменном карьере работало много — свыше 50 человек. Самые молодые и завзятые долбили камень, а в иных случаях и производились взрывы, после которых самосвалы не успевали возить, наталкивались друг на друга по дороге, а мы изнемогали на погрузке у вагонов, работая в одних трусах и сапогах, как египетские рабы. Среди нас были и бывший князь из Харбина, и деятель НТС из Ужгорода, и украинский студент-бандеровец. Возвращаясь "домой", я с наслаждением купался в речке и бодро отправлялся к ужину вместе с таким соседом по койке, как бывший офицер СД при немцах в Эстонии, а вечером бывший

легионер СС — бородатый латыш Эдик рассказывал мне о власовцах в оккупированной Германии и пел лирические песенки, слышанные им от коллег-охранников в Бухенвальде. Но вот привозили в барак самые трогательные картины — вроде "Ночей Кабирии" или "Римских каникул", и мы собственными силами крутили их по два-три раза (и однажды, помню, даже с пяти часов утра до ухода на работу!). Торжествовала "куча сюжетов" — по катаевским словам!

Ну и трудно ли представить, как мы там отмечали Новый год: и приоделись как люди, и ели-пили полученное из дому или прикупленное по блату? К тому времени у нас установились добрые отношения не только с жителями окрестностей, но и с такими соседями, как курсанты летного училища. Кстати, их стоянка была рядом с нашей платформой на станции, и они один раз даже выручили нас, когда один из наших вагонов — притом тяжеленный, полностью загруженный камнем — вдруг двинулся с места и направился в сторону бензовоза этого училища, а я не успел подсунуть под колеса железнодорожный тормозной башмак. Курсанты дружно навалились — кто на наш вагон, а кто на свой бензовоз — и катастрофы избежали. Торжество другого "крепкого башмака" (тоже по Катаеву!). Людских душ —вопреки всему...

Между прочим, такой парадоксальный феномен — смычка разных человеческих сил во имя общего блага — напомнила мне другой феномен — и даже социального уровня, хоть он случился в пределах одной родни. А именно — моей родни по отцовской линии: с двоюродным дядей и троюродными братьями (старше меня на 20 лет).

Это вышло в оккупацию, когда мой родной дядя по матери — уже упоминавшийся, тогда дирижер Оперного театра — узнал от приехавшего румынского певца Дидученко, что с ним работает в Тимишоаре такая певица — Екатерина Соловьева. Оказывается, то была жена одного из моих братьев — деникинского поручика, из-за которого расстреляли в 38-м другого брата — советского комдива. И в один из больших праздников — на Пасху они приехали в Одессу: в шикарном костюме импозантный Миша с вальяжной дамой - сопрано (бывшей работницей пробочной фабрики). Ну и вот за родственным столом, под портретом погибшего брата Вани (тогда как его жена — "генеральша" вкалывала в зонах Казахстана), ставший экономом одного из румынских провинциальных университетов спросил у сидевшего там же своего политического врага, одетого в единственную у него косоворотку: "Ну, дядя Гаврюша... чего

же вы добились?" Они молча выпили — в знак великого примирения, и потом наш дядька, отмечавшийся в полиции — как коммунист, закончил свои дни прозябанием у порога пустого фамильного дома. А белый поручик Соловьев остался экономом в Клуже и после войны, даже вступив в Румынскую рабочую партию, так что престарелая тетя Анюта смогла еще съездить на его могилу в Румынию (где оставался лощеный внук - студент). Обо всей их родственной потрясающей истории я потом написал целую повесть—"Пасхальный обед"!

Вот такой — не только крутой социально-людской парадокс, а и грустная метаморфоза, которая возможна и даже объяснима в наше невероятное время. Не то ли самое, что мне удалось узнать как-то в лагере — с другим близким человеком?