Какой металл мы добывали?

 

Говорилось просто: металл. Без уточнения. Это не совсем ясное слово красовалось и на лозунгах, которыми были увешаны и бараки, и ветхие рудничные постройки. По этому поводу шутили:

 

— Дадим стране угля, хоть мелкого, но до х...я! А «уголь» был разный — и чистый гранит (пустая порода), и руда самая разнообразная. Мы катали с Володей гранит в 23-ем квершлаге на 6-ом горизонте. Квершлаг били перпендикулярно предполагаемой девятой жиле. Однажды, разгазируя после взрыва забой, я увидел, кроме гранитных камней, что-то иное — серебристые тяжелые камни кристаллического типа. Явно металл! Добежал до телефона у клети и радостно позвонил в контору. Горный мастер пришел быстро. Грустно подержал в руках серебристые камни, по-черному выругался и сказал:

— Это не металл!

— А что же это, гражданин начальник?

— Это говно — серебро! Соберите образцы в мешок и отнесите в контору. Запомните: 23-й квершлаг, пикет 6-ой.

Если серебро — говно, то что же мы добывали? Вероятно, что-то очень важное, стратегическое.

Впрочем, большинству заключенных этот вопрос был, как говорится, до фени.

А на другой день нас послали не в 23-й квершлаг, а в одну из штолен рудника № 1 БИС. Там из-под блока по штреку мы катали в своей вагонетке руду — рассыпчатую желто-охристых тонов. Она сыпалась из лючка в потолке, и ее легко было брать совковой лопатой со стального листа. В штольне было жарко, и мы расстегнули телогрейки. Возле устья штольни на выходе мы увидели нечто необычное: справа за резиново-свинцовым барьером, какие бывают в рентгеновских кабинетах, только выше и толще, сидел вольняга в каком-то белом защитном костюме. Когда мы подъехали, он дал нам знак остановиться. На тонкой гибкой, как удочка, трости он опустил поверх барьера в нашу вагонетку какой-то приборчик, посмотрел что-то невидимое нам за барьером, что-то записал и рявкнул:

—Проезжай!..

Мы выехали на отвал, где руда с эстакады ссыпалась прямо в самосвалы. Сделали еще несколько ездок, и каждый раз этот чмырь болотный опускал в нашу вагонетку свою странную удочку.

— Как думаешь, Володь, что мы катаем?

— Думаю, что-то радиоактивное. «Поэзия — та же добыча радия», как писал наш «любимый» поэт. Может, радий. А вернее всего — уран, урановую руду. Он сейчас остро необходим Сталину для атомных бомб!

— Облучимся, как в Хиросиме!

— Может, и хуже. Этот хер с удочкой за свинцовой стеной

 

сидит. А мы потными рубахами четырнадцать часов к этой руде, считай, телом своим прислоняемся, и дышим рудной пылью.

— Надо спасаться! Надо проситься работать на поверхности.

— А там сейчас больше 50 градусов мороза!

— Тогда пойдем в БУР, откажемся от работы.

На следующее утро еще до развода мы пошли на вахту. Володя оторвал подметку от своего ботинка, а я просто сказал, что отказываюсь от работы, не хочу подыхать в шахте. Нас основательно избили, отвели в БУР и поместили в небольшую камеру с деревянным полом. И было одно окно, с крестообразной решеткой. И было много времени для раздумий «о времени и о себе».