ДРАМА НЕСКАЗАННОГО СЛОВА

 

От составителя –

о судьбе рукописного наследия

Вл. Железняка-Белецкого

 

...Недавно он отметил свое семидесятилетие, но стариком вовсе не выглядел. Это слово «старик» как-то не шло к нему, человеку с чуть сутулой суховатой фигурой, узким породистым лицом с прямым носом и выпуклыми голубыми глазами под тяжелыми веками... Близко узнать Владимира Степановича Железняка мне довелось в его последнее десятилетие, а началом сближения была подготовка к печати рукописи его будущей книги «Голоса 'времени» осенью 1974 года.

Не внешняя сановитость, которую не скрывали более чем скромные костюмы, поражала в нем, а ровное благожелательное спокойствие в жестах и слове, иногда чуть подсвеченное юмором. Нет, Железняк не из тех всепрощающих, что не помнят и не знают обид и возмущения, только никогда не опускался он до жалоб, претензий, разборок. И чувство собственного достоинства, врожденное у этого много пострадавшего человека, изумляло.

Лишений и обид сыну сенатора довелось пережить немало, в чем читатели уже имели возможность убедиться. Союз с Ниной Витальевной, думалось бы, удвоил ношу горя, но на двоих она оказалась легче. Они не плакались и несли бытовые трудности как неизбежность, всегда надеясь друг на друга, находя утешение в творчестве.

Правда, утешение это было тоже довольно горькое — ведь творчество нуждается в общественной оценке. Но публиковать ссыльного? — это вам Россия не царская, а советская,— как бы чего не вышло... С рисунками вроде бы и проще, но и тут доброхоты не торопились...

Писал Владимир Степанович новеллы, повести, даже пьесы, предпринимал робкие попытки «устроить» их в печать. Получил он, например, отменный отзыв отличного историка профессора Мавродина о «Русских новеллах», выйдя на связь с ленинградским журналом «Звезда»... Вот уже начали в театре готовить спектакль по его пьесе об Александре Невском — казалось бы, ко времени: идет война... Но мало ли на пути препон, а пробивными способностями В. Железняк никогда не обладал, и рукописи благополучно оказывались в столе — на долгие годы.

Путь рукописи не в свет, на люди — в молчаливую тьму безвестности — путь противоестественный, но что

 

делать? Еще глубже затонули когда-то раньше повести 1933—1935 годов: «Трамвайщики», «Пространство в тысячу шагов» — о беспризорниках, незаконченные «Голубые озера» — о русских императорах. Осели они в архивах НКВД, и никогда не пытался Владимир Степанович отыскать их, чтоб не ворошить эту нежить. А что новые вещи — они хоть в своем столе лежат, под рукой, может быть, когда-нибудь и для них придет время.

И время, действительно, пришло, хотя и поздно: в последнее десятилетие жизни В. С. Железняка-Белецкого вышло пять книг его прозы, в том числе и многие вещи из-под спуда. Тем самым сын сенатора получил реабилитацию реальную, и подтверждение тому — Почетная грамота Президиума Верховного Совета России к 75-летию. Но жизнь — что ей реабилитации? Ведь не вернешь годов сомнений в себе и сознания своей ненужности, когда руки опускались и годами не писалось, он мог создать гораздо больше.

Жить в единстве с обществом и работать для него хотел молодой Владимир Железняк, как и его старшие современники, коих в литературных и общественных кругах называли «попутчики». Очень хотел понравиться советизму Юрий Олеша в романе «Зависть», стремились найти свое место в новом строе даже Андрей Платонов и Михаил Пришвин, пока твердо не убедились в его сатанинской природе. Не вставал в оппозицию и В. Железняк.

Попытка понять дух «новых отношений» предпринята уже в повести «Она с Востока» (1930). И позже пытался Владимир Железняк освоить советские представления об истории — в романе «Под двуглавым орлом», над которым он работал в 1961 — 1974 годах. Рукопись одобрил писатель из Архангельска Евгений Коковин, но Железняк оставил роман незаконченным, видимо, не умея да и не желая примирить непримиримое — трагический личный жизненный опыт и историко-партийную догму. А кто бы посмел за такую попытку осудить даже теперь: о последних годах империи и «Великом Октябре» написаны тысячи произведений с нормативных позиций. Что уж говорить, в главном от них не ушел и В. Пикуль в нашумевшем романе «У последней черты», даже та-

 

лантливый режиссер Э. Климов в фильме «Агония» полностью находится в плену навязшей догмы.

Свободу мысли и слова нашел В. .Железняк на материале времен более отдаленных, XVI— XVIII веков, широко пользуясь краеведческими источниками и документами. Но ведь и этот путь тернист: были и есть силы, которым славные страницы русской истории ненавистны. Припомним, к слову, пресловутую статью А. Яковлева «Против антиисторизма» (1972) — она предписывала гнусные антипатриотические каноны писателям-историкам, а перед неугодными опускала шлагбаум. Тут не исключение и В. Железняк: ни одной повести из прошлого Вологды (даже тех, что теперь вышли в книгах) не удалось опубликовать ему даже в нашем журнале «Север», так что уж там...

Некоторые из исторических повестей Владимира Железняка впервые появились в посмертном сборнике «Одержимые» (1986), в первоначальном виде составленном самим автором. Среди них — одноименная повесть (о расколе в православии), а также повесть «Евдокия-лапотница» — о судьбе первой жены царя Петра Г, насильственно постриженой в монастырь, две римские новеллы («Цезарь и Петроний», «Лик Венеры») и ряд новелл о русских писателях.

Между тем в архиве Железняка остались неопубликованными повести «Вольноопределяющийся Курбатов» (1941 —1942), «Три императора» (Александр I, Николай I, Константин) — над нею он работал в 1966—1968 годах, «Конец Семирамиды» (около 1980 года) — о Екатерине Великой, несколько римских новелл. Интересно, что первый опыт в драматургии В. Железняк осваивал тоже на историческом материале. Пьесу о русском святом, князе Александре Невском «Мечи и кресты» (1942) он написал в годину фашистского нашествия и возвращался к работе над нею в 1966 и 1977 годах.

Другая попытка работать в драматургии относится к концу пятидесятых годов — это пьеса «И был день субботний» на современную тему, о кружевницах. Свою литературную работу Владимир Железняк начинал в юности на материале современности. В старых журналах осталось немало его рассказов, никогда позже не появляв-

 

шихся в книгах, например «Цветы жизни» (ж. «Друг детей», 1926), «Убийство» (ж. «Крестьянка», 1927). И 6 домашнем архиве писателя остались такие рассказы, как «Свидание» (1947), «Незнакомка», повести, написанные на разном материале. Это и «Музейщики» (1942) — название, которое говорит само за себя, опыт детектива — «Пятница — день несчастливый», «История одной жизни» (1956—1960). Воспоминанием о кадетском корпусе в годы первой мировой войны стала маленькая повесть «Перламутровый ножичек» (1958), рассчитанная на детей.

Накануне своего восьмидесятилетия Владимир Железняк держал в руках самую для него долгожданную книгу «Последние годы Федора Достоевского». Но за ее пределами остались-таки многие его новеллы о любимом писателе и повесть «Аня» — об Ане Сниткиной, жене Федора Михайловича Анне Григорьевне Достоевской. Наряду с этим, сохранились в архиве новеллы и о других русских писателях, например, «Софья Андреевна» и «Не могу молчать», посвященные памяти Л. Н. Толстого.

Как видим, тематика неопубликованных произведений В. Железняка-Белецкого неожиданностями не удивляет, да иначе и было бы странно: старость постоянна в интересах и пристрастиях. Работал Владимир Степанович до последних дней своих, сохраняя душевное здоровье, ясность мысли. Конечно, он очень хотел, чтоб его рукописи стали книгами, нашли своего читателя, но и в этом не терял здравомыслия и достоинства. Как-то однажды зашла у нас с ним речь о переиздании многострадальной «Повести о творчестве» — с некоторыми сокращениями, доработкой отдельных сцен и углубленной редактурой.

— Нет, не стоит. Повесть несет слишком отчетливые черты своего времени, пусть там и останется,— возразил Владимир Степанович.

А ведь старый писатель понимал, что эти его слова — окончательный, без обжалования приговор собственной повести, которая теперь уже никогда не может быть переиздана.

Не отличавшийся железным здоровьем, Владимир Степанович как-то незаметно для окружающих одолевал свои хвори. И спокойно пошел он в больницу в октябре 1984 года, когда «забарахлила» почка. Операция прошла

 

успешно, однако наряду с почкой пришлось удалить и желчный пузырь. Двойная резекция в таком возрасте оказалась непосильной. Был он в памяти и ясном рассудке, и в это свое последнее утро, даже сам побрился, что в такой ситуации вовсе не так уж просто.

Нина Витальевна и здесь, в больнице, постоянно находилась рядом, как и все сорок лет их совместной жизни. Конечно, тут было не до сокровенных разговоров, и о чем были последние мысли старого писателя, то останется нам неведомо как последняя тайна. Конечно, надеялся он, что его повести и рассказы найдут дорогу к широкому читателю — ведь уже при жизни, хотя и поздно, пошли. И скорее всего пошли бы шире, активнее: исповедание веры в Отчизну — главное в творчестве Владимира Степановича Железняка-Белецкого,— оно для переломных эпох привлекательно. Но и базарное время не тешит надежды писателей, ну а все-таки — может быть?..

Василий ОБОТУРОВ.