РАЗРУШЕННЫЙ ФУНДАМЕНТ ОБЩЕСТВА

 

1

 

Лето 1958 года. Себежский район.

 

Теперь туда, дорогой читатель, туда, где я обогатился самыми стоящими впечатлениями. Поедем сначала на поезде. Следов войны здесь уже не видно. Не только обгорелые вагоны не красуются или танки, постепенно тонущие во влажную почву, но и вокзалы уже все построены.

Пересядем на автобус. Дорога идет по лесу. Зеленая стена справа, зеленая стена - слева. Это вам ничего не говорит. А у меня оживают воспоминании. Это моя родина. Были здесь и леса, но не везде. Много было просторов полей, хоть и пестрых, холмистых. Синеватые дали не были большой редкостью, и с небольшого пригорочка можно было увидеть сразу много деревень. Все заросло.

А теперь пешочком пойдем. С трудом узнаю знакомые рельефы, где я некогда пахал земли. А теперь там... зелень, конечно, "свято место не будет пусто". А место действительно свято. Хоть и не достигли наших мест черноземы великие, почва здесь неплохая, а климат благодатный. Трудно поверить, что здесь густо росла и

 

рожь и пшеница. Деревья на этой бывшей пахоте еще не годятся на бревна, но и на дрова их уже бракуют здесь. Обленились нынче люди - подавай им тонкие "лесины": и срубать и пилить легче.

Я приближаюсь к деревне, где жили мои предки, начиная от прадеда. Это было некогда живописное скопище построек, яблонь и других деревьев на берегу малюсенькой речки. Речонка эта, однако, расширялась и разветвлялась около деревни. Было и глубокое место для купания. Все было... Теперь здесь почти пусто. Один только старый знакомый -мрачная ель. Уцелела на нашей усадьбе. Нерадостная встреча. Не девушка молодая вам улыбнулась, которую вы с трудом узнаете, потому что она выросла. Нет, это в вашу сторону угрюмо покосился калека. Была деревня - теперь здесь только две семьи живут, постепенно уменьшаясь. А было больше двадцати хозяйств. Хозяйство - это обычно человека три, пять и больше детей, кроме взрослых и стариков.

Следующая деревня - та же картина. А еще дальше две деревни - там и вовсе ничего нет. И хутора здесь были... Все было - теперь только кусты сирени отмечают те места, где были деревни. Иногда обгорелый тополь тянет с мольбой в небо свои засохшие сучья. Есть у него и молодые отростки, но они - ниже и не мешают сухому скелету молить кого-то об отмщении. Подойдя ближе к бывшей деревне, видим высокие бугры - бывшие печи, заросшие травой. Вокруг них /подойдем поближе/ в высокой траве обнаруживаются фундаменты жилых и хозяйственных построек. Пройдем кругом по фундаменту дома или избы. Домом у нас называли постройку побольше избы в две-три комнаты с капитальными перегородками. Что касается избы, то это было жилье, наиболее распространенное у нас, всем доступное без всякого исключения. Вот мы на фундамент избы и

 

попали. Не мешает удивиться, что она намного больше нашей комнаты в Ленинграде, которую мы недавно получили, одну на всех /22 квадратных метра/.

Осторожно! Смотрите под ноги. Здесь часто гадюки греются в солнечную погоду. Они почему-то любят места, заброшенные человеком. Кроме избы, каждый крестьянин имел хлева. Строились они тоже капитально. Овцы, свиньи, каждая корова, лошадь - имели свои отдельные комнаты, чуть поменьше нашей ленинградской. Их нечасто перегораживали надвое. Был у скота даже общий большой зал, вроде гостиной, правда, неутепленный, денником назывался. Выпускали сюда скотину на разминку, прогуляться, напиться. Сюда ставили чужих лошадей, когда приезжали гости. Спешу уточнить, что речь идет не о богатых хозяйствах наших краев, а обо всех. На 22 хозяйства нашей деревни только в одном не было лошади и был неполный комплект построек, но были свиньи, овцы, одна корова /на четыре человека/ от которой не продавали ни одного литра молока. Добавим к этому, что хозяин был сапожником, чинил и шил сапоги не для одной нашей деревни. Постройки имели во всех деревнях исправный вид и вовсе не походили на свои изображения в произведениях искусства, сочиненных лжегуманистами.

 

2

 

Приближаясь к Нище, где живет моя тетка, куда мы и держим путь, мы стали встречать кое-где запаханные куски земли. Издали невозможно определить, что там засеяно. Какой-то незнакомый колорит, желтый ковер. Подходим близко. "Да ведь это же сурепка!" И только теперь мы различаем, что, кроме сорной травы, там есть и колосья. На следующем поле - что-то темное, высокорослое. Издали не узнаю. Приближаемся - чернобыльник. Но надо подойти совсем близко, чтобы определить, что же там

 

засеяно. Раньше крестьянину этакое не могло даже присниться.

Чтобы не быть клеветником на святую "советскую действительность", добавлю, что через некоторое количество лет здесь хлеба временами будут одерживать перевес над сорниками с помощью химии. Однако при этом, чтобы не оклеветать и дореволюционной действительности, необходимо добавить, что той чистоты полей, которая была у крестьян, здесь и с химией никогда не достигали.

Мы идем медленно. Я думаю. Сначала "теория социализма" разорила и разметала людей. А вместе с людьми погиб и самый здоровый образ жизни. Тот образ жизни, за счет которого паразитировали все остальные способы существования. Потом война дожгла остальное. За что воевали? За то, чтобы эта земля пустовала. За то, чтобы к этой пустующей "нашей" земле присоединить и чужие земли. Человеческая цивилизация способна совмещать модные "теории" с самыми устаревшими предрассудками.

Неожиданно страшный грохот заставил нас остановиться. Мы огляделись, ничего не понимая. Что это? Землетрясение? Извержение? Нет, в этих благодатных краях ничего этого не бывает. Это пролетела вереница новейших самолетов, очень низко, очень быстро, со страшным грохотом. А вот здесь, внизу, примята густая трава. Примята и выпачкана какими-то "нефтепродуктами". Здесь кто-то долго возился со своим неисправным мотоциклом.

 

3

 

Но вот мы пришли. Объятия и слезы мы пропустим. Тетка сказала, что я уже записан в "поминальник". Было такое поверие, что если человека, от которого долго нет вестей, записать в поминальник, то он не выдержит такого положения - явится.

 

Маленькая—маленькая халупка. Тете Нюше везет на тесное жилье. В Ленинграде жили с мужем в тесной комнатушке, и здесь, в деревне у нее появилась хата-малютка, перестроенная из клети /амбара/. После войны приехала она сюда одна из ссылки. Муж погиб в лагерях в качестве заключенного по пятьдесят восьмой статье. И вот она живет в бывшей клети. Были и бревна ей выделены для полноценной хаты. После войны местным властям очень хотелось поскорее создать некоторое количество деревень. Строительство поощряли сколько умели. Но ее бревна забрал себе Титович. Титович - это местный Сталин. Много загубил он людей, многим мешал жить, и долго царствовал. Не знаю, насколько верно здесь передразнивали его речь.

- Каса-еттакая штука, тебе уже помирать скоро. Ты старая. Зачем тебе новые бревна? Я тебе дам клеть Дашкину, и такой хаты тебе и хватит до смерти.

Дашка - это родная сестра тети Нюши. Дашка отдала свою клеть /единственное, что уцелело от всей деревни/ в распоряжение Титовича из подхалимских побуждений, боясь не угодить начальству. Но в то же время она считала, что она облагодетельствовала свою сестру. Сестры не ладили. И во время неприятных разговоров Дашка не забывала напомнить Нюшке, что она живет в ее хате.

Из новых бревен, своих и чужих, Титович построил себе большой дом. И конечно же он построил свой дом совсем близко от колхозного амбара. Только пережить мою тетку ему не удалось: давно уже он помер. После долгих и страшных мук пришла к нему "смерть-избавительница". Умерла и его жена. И теперь там живет семья "учителки", секретаря местной парторганизации, которой близость колхозного склада тоже очень полезна.

 

4

 

Мы почти каждый день здесь ходим "на Улитино". Чуть больше километра - туда. Излюбленное место для наших прогулок. Улитино - маленькая деревня, дворов с десяток. Половина из них были крепкие хозяйства. И именно в этих семьях находились молодые люди, активно помогавшие молодой Советской власти. И стенгазеты размалевывали и на сцене в Нище появлялись. Но Советская власть очень быстро одряхлела. Самые завистливые и злобные из горожан, натравливая и деревенских друг на друга, назвали эти семьи кулацкими, и лучшую половину хозяйств уничтожили. Остальное довершила война. Теперь тут пусто. Дашкина клеть, перевезенная в Нищу, уцелела только потому, что во время пожаров она была разобрана и бревна лежали кучей. Кусты сирени... шиповник... А вот в одном месте и желтые цветы успешно воюют за свое место с дикими травами. Здесь их разводили дочки Мишки Федотенко, рослого богатыря. И дочки все были рослые, красивые. Были здесь и другие красавицы и умницы. Здесь я впервые стал заглядываться на девочек и девушек.

Мы стоим на печи не самой знакомой мне хаты этой деревни. Здесь жил герой-партизан Коля, Дашкин сын, мой двоюродный брат. Странна судьба этого юноши. Он, как автомат, выполнил чужую волю, не будучи влюбленным в Советскую власть. Сестра моя Тоня глупее его была, но и она меня удивляет. Как можно так ослепнуть? Я уже упоминал о моих сестрах. Они обе приехали сюда перед самой войной. Приехали провести здесь свой отпуск. Здесь и застали их кровавые события. Старшая /Тоня/ сделалась партизанкой. Как можно так ослепнуть? Ни "сплошная коллективизация" и погубленные близкие люди; ни мой арест, а она не только знала, что я ни в чем не был виноват, она и уважала меня; ни ее собствен

 

ные испытания - ничему не научили ее. Она предпочла поверить паршивеньким книжкам да фильмам. Избитая колея влечет. Легче быть членом стада, чем самой мыслить. Как бы она поступила, если бы ее попросил я сделать мне услугу, услугу связанную с некоторым риском? Меня она бы не обрадовала. А тут она пошла в огонь и погибла. Чем они были ей ближе меня? Да только пошлостью.

Информация о ее кончине оказалась разнообразной. Это характерно и для других случаев. Наиболее правдоподобным мне представляется такой ход событий. Кто-то из партизан высказал подозрение о связи ее с немцами. Как же, что-то записывает и прячет в лифчик. Это был ее дневник. Вероятно мечтала прославиться со временем. Может быть местами и преувеличила свои услуги партизанам. Говорят, она 14 человек завербовала в партизанский отряд. Показать свой дневник она отказалась. Тогда ей предложили убить своего дядю /хорошего человека/ и тем доказать свою верность партизанам. На это предложение она ответила бранью. И ее тут же уложили из автомата. Потом пожалели.

О Коле мне рассказывали больше. И сведения были достоверны... внешне. Но мне хочется увидеть и тонкости колорита. Почему он "пошел в партизаны"? Не хотел ехать в Германию. Почему? Пожалел мать, хотя она оставалась не одна, с дочерью. Мать могла бы и поменьше жаловаться на свою горькую долю, если бы хотела этого. В партизанском отряде он был ранен в руку. "Рука стала сохнуть", по словам матери. И "люди стали говорить, что вот теперь ты станешь калекой. Кто тебя будет кормить?" От каких людей он слышал это нытье Да щедрее всего от своей родной матери. И он пошел опять разбойничать. Когда немцы отсюда ушли, он пошел добровольцем в регулярные части Советской армии. Пошел затем, что-

 

бы его добили. Не захотел жить инвалидом. Умереть захотел с пользой для родины. И умер. Теперь мать партизана обеспечена пенсией и может при случае кольнуть свою дочь: "Не ты меня кормишь. Меня сын кормит".

На улитинском поле, где-то вот здесь, пахал землю здешний силач Мишка Федотенко. Дочек у него было много, но сына не было. Сам поспевал за лошадью. Но был еще крепок. Однако и богатыря не трудно одолеть с помощью цивилизации. Из-за кустиков раздались автоматные выстрелы, и пахарь перестал двигаться. Кто это сделал? Партизаны. За что? Да кто-то подслушал, что он высказал идею, что-де не было бы партизан - и жили бы мы спокойно. Нас-де никто не трогал, пока их не было. "И притеснений нет: хоть колхозом живи, хоть один паши". Возможно, что для выражения этой идеи были употреблены и нецензурные слова. И вот выполнять боевое задание прислали двоих. Один из них был - Коля. По словам его матери, стрелял не он. Но Колю видели в этот день в своей деревне. И с этого дня для его матери началась "веселая жизнь". Агата, жена убитого, пожаловалась... не немцам... и не полицаям. Она пожаловалась партизанам из другого отряда, где были ее родственники или друзья. И вот от этих партизан и пришлось Колиной матери и сестре побегать из своей избы в соседние болота. Эти "неприятели" и ломали ей рамы в окнах. С ними вместе бегала и моя вторая сестра Шура /с ребенком/. Однажды Шура не успела убежать или поленилась /надоело/, и к ней привязались. Она не выдержала и высказала возмущение их поведением.

- С бабами воюете, а не с немцами.

О, этих слов было вполне достаточно, чтобы пустить в нее очередь из автомата. Она осталась жива только благодаря удачному поступку. Когда она увидела, что на нее направляют

 

дуло автомата, она взяла свою Викторку на колени и сказала:

- Стреляй обеих. Без меня ей все равно пропадать.

И выстрелы не последовали.

 

6

 

Партизан становилось все больше. А вредили они не только своим, но и немцам. Естественно, немцы требовали, чтобы мирное население не давало приюта партизанам и не оказывало им никакой помощи. Но партизаны вовсе и не думали о том, чтобы дать возможность населению иметь свое мнение. Партизан беспрерывно подстрекали радиопередачи из Москвы, искусственно раздувая ничтожные зародыши пожаров. Приятнее было себя чувствовать не бандитами, а героями. Героям прежде всего нужно было есть, есть каждый день и даже не один раз в день поэтому главной областью их деятельности были грабежи местного населения.

- Вы хоть ребятам киньте что-нибудь... помрут с голоду.

- А мы никому ничего не кидаем.

И уносили не только продукты. Люди склонны к грабежу. А ограбленные умудрялись еще доносить друг на друга немцам и полицаям, используя случай сводить счеты между собой. Разбирайся, немец, добровольно ли ты помог партизанам или тебя просто ограбили.

Оголтелое поощрение партизан, забрасывание в тыл немцам оружия и людей, чтобы появились партизаны там, где их нет, - это бесчисленное количество преступлений, от которого больше немцев страдал русский народ. Для того, чтобы разжечь вражду между русским народом и немецкими солдатами, нужно было прежде всего русских обречь на массовую гибель.

 

Кровь неприятелей не принято беречь. Напротив, "хочешь жить - убей немца!" читали мы на плакатах военного времени. Один из известных писателей уверял в своем произведении, что ему доставило бы удовольствие по колено зайти в немецкую кровь. Нет, этого мало, он идет дальше, глубже... по горло. А захлебнуться в немецкой крови - это уже высшее наслаждение. Но кто берег русскую кровь. Я вспоминаю, как пленный немец, сидевший со мной в тюрьме спустя несколько лет после войны, переваривал, как самую свежую новость беспощадность наших палачей к своим собственным подчиненным.

- Да-а... не жалело ваше командование своих людей... не жалело. Против современных пулеметов ... почти с голыми руками I..

Когда нас, комсомольцев, прежде войны обучали военному искусству, нам давали хоть воображаемые ножницы для резания колючей проволоки. А во время войны мышление упростилось: когда приходила очередь наступать самым задним, проволочные заграждения местами исчезали под трупами передних.

Себежский район оказался в руках немцев очень быстро. Тетка рассказывает, что они и стрельбы даже не слышали: "Ложились спать - свои были, утром встали - немцы кругом". Все убийства произошли позже, и все сожжено - тоже позже.

 

7

 

Самым прославленным партизаном в здешних местах был Дуда. Это его прозвище, которое перешло ему от матери. Мать, говорят, очень зазнается. Живет в Ленинграде, получает чуть ли не персональную пенсию за заслуги сына. "Жила бы Совреспублика, а мы-то проживем". Эти слова поэта родились в годы партмаксимума. И как безнадежно они устарели

 

для десятилетий персональных пенсий. Большой чиновник не желает разделять с народом ту самую нужду, причиной которой он сам является. Чемпион по коммунистической морали, он желает получить и в старости во много-много раз больше того, кому он врет о скором рае земном. Говорят, что пенсию Дуды-матери несколько уменьшили после многочисленных жалоб населения на преступления Дуды-сына, "Это был настоящий бандит" - сказал о нем бывший партизан его отряда. В отряде Дуды был и Коля.

Дуду-сына я знал ребенком. Ему было лет 9, когда мне было 13. Сам он тогда не вызывал у меня любопытства, но его родителей хорошо помню. У его отца было другое прозвище - Паразит. Это прозвище прилепила ему собственная жена - Дуда-мать. Это был маломощный среднячок, кроткий, покорный своей жене. Сын пошел не в отца. Он сделался копией своего дяди Арсея /так называли его в деревне/. Брат Арсея и Дуды-матери был мужем моей третьей тетки, умершей до войны. У этой тетки в деревне Жоглино я жил два года и на Арсея нагляделся и справа и слева. Это был питерский рабочий, коммунист, чекист. Коммунистом он стал не тогда, когда это было опасно. Он стал коммунистом тогда, когда это стало выгодным. Много их хлынуло в партию, когда ее положение определилось. Что он мог предложить молодому государству, какие свои способности? Знаний нет, умишком не силен, руки вовсе не золотые. Он предложил свою наглость и кровожадность. Этим он был богат. В молодости он жил в деревне, и там его ненавидели и стар и млад за его регулярные хулиганства. Однажды с ним было посчитались его сверстники. Все очень обрадовались, когда услышали, что Арсея убили. Но он отлежался на дороге за ночь и выжил. Какая-то "добрая" баба перевернула его, "чтоб он не захлебнулся своей кровью".

 

Хорошо помню, как он не раз спрашивал своего брата Захара, мужа моей тетки:

- На кого ты сердит? Застрелю и мне ничего не будет. Скажу, нападал на меня. Мне разрешено носить оружие, а это, брат, что значит? Это вот... я имею право защищаться. Не игрушку ведь мне дали.

Он носил свою неигрушку открыто, в кобуре. Значит, его способности были оценены высоко и доверием он пользовался большим. Что касается его мировоззрения, то он выражал его таким образом:

- Жизнь коротка и надо уметь жить Я считаю потерянным тот день, когда не произошло ничего особенного, когда все обычно, без удовольствия.

Удовольствия же он находил не в чем ином, как в "пережитках прошлого", т.е. в разврате и пьянстве.

Дуда-мать тоже была очень злая женщина. Я у них бывал много раз, но видел ее только в одном состоянии. Разговаривая с моей теткой, она возбужденно махала руками и тыкала пальцем в сторону соседей со словами угрозы. /Дуда - это музыкальный инструмент, при игре на котором надуваются щеки/. Даже девушкой она была всегда злая, "надутая", плохо настроенная. В этом нежном возрасте она и получила свое прозвище.

Дуда-сын пошел в своего дядю-Арсея. А я по характеру несколько похож на своего дядю — поляка Дубовского. Ребенком я у него иногда брал книги. Библиотека была хорошая у этого сельского жителя. Он вел небольшое хозяйство и работал землемером в своем районе, имел золотые руки в области керамики. Интересовался и естественными науками и искусством. Этому человеку не было скучно в этом мире. Скучно было Дуде. И вот одно из его очередных

 

развлечений. В один из дней, когда по его расчетам он не мог встретиться с немцами, отважился он хвастливо прогуляться в саночках на лошади со своими сообщниками. Заехали и в Нищу. Здесь было убито двое. Один из них был Дубовский.

 

8

 

Прогуливались мы не только в сторону Улити-на. Прогуливались во все стороны, иногда - далеко. И везде удивительное запустенье, безлюдье. Появились новые деревни, вместо восьми старых - одна новая, где собираются остатки населения. Люди собираются в кучи. О производстве они теперь уже не думают, думают только о потреблении: поближе к магазину /теперь хлеб никто сам не печет/. В новых деревнях не селятся так близко друг к другу, как было в старых. Лучше, когда и куры соседские не достигают твоего огорода. Часто в избе живет одна старуха, либо кандидатка в старухи. Таких семей, где есть дети, мало. Мужского пола молодежь держится в деревне только до призыва в армию. После армии в деревню не возвращается. Девушки тоже исчезают, ибо, живя в деревне, расстанься с надеждой выйти замуж. Знакомство с людьми новой, послевоенной деревни отложим на более поздние страницы. Я еще не расстался с прошлым.

К тете Нюше пришла гостья, жена ее двоюродного брата Яшки, ослепшего в молодые годы по неизвестной мне причине, по прозвищу Родителка. Это собрались две старые подруги. Что их связывало тогда, когда они были молоды? Жили далеко друг от друга. Сходства - никакого. А она всегда заходила к тете Нюше, когда бывала в наших краях. Я хорошо помню, какой она была тогда.

Это была красавица, излучающая здоровье. Застенчива... много их таких было. Но чудилось

 

в ней что-то неповторимое. Трудно выразить словами то, что и чувствуешь больше, когда ее уже нет. Как будто взамен себя что-то оставила приятное. Она не смутит вас прямым взглядом. Чуточку взглянет, как бы со стороны, покраснеет, как бы попросит извинения за то, что она здорова, за то, что она красива. Помнится в ней некоторая полнота. Но это вовсе не та полнота, к которой вы привыкли, болезненная излишняя полнота ленивых горожанок. Нет, это полная мера здоровья, это пластичность и упругость, это избыток сил и спокойствия. Все, кажется, успела сделать и еще не всю силу израсходовала. Такие бабы рожали так, что у нее старшие дети не просыпались в эту ночь. Да и все остальные с этой задачей справлялись успешно. За много лет я не слышал ни об одном трудном случае.

Но это проза, где же поэзия? Ухмыляемся, какой же поэзии ждать от деревенской бабы. Так нет же, вот она поэзия без фальши. Свежо в памяти, хотя и очень давно было. Тетины Ню-шины слова не воспроизведу... Что-то невразумительное. Просила жалеть ее слепого брата, а заодно и ее пожалела, чтобы смягчить претензию. Ее молодая собеседница даже выпрямилась.

- Ай что ты такое говоришь!.. Я ничего не понимаю. Какая ж я несчастная? Мне хорошо. Это он не видит света Божьего, а мне хорошо. Меня жалеть не надо.

Тетя Нюша смутилась. "Ну все-таки... Вот тебе приходится всю мужскую работу делать".

- А я не боюсь работы. - Задумалась, улыбнулась и продолжала, застенчиво: - Выйдешь косить раненько... Туман по низинкам. Солнце скоро будет всходить. А птички так поют... так поют... Все такое красивое Грех обижаться на судьбу.

 

Как она изменилась! Не составить из этих двух образов одного человека. Худая, угловатая. Ноги как две палки торчат из-под неопрятно помятой юбки. Эти ноги еще по многу километров могут топать, но человека носят они другого. Она уже поверила людям, что она несчастна. Теперь пьет при всяком удобном и неудобном случае. Вчера пришла навеселе. Сегодня раненько утром уже пляшет. Стучит в потолок, будит нас /спим на чердаке/, кричит: "Мишутка, вставай, что вы так долго спите! Идите в хату. Нюшутка, родител-ка, ты ж на меня не сердишься. Я такая, веселая".

Невеселое веселье.

 

9

 

Мы с Люсей решили сходить в Огурьки, в ту деревню, где живут Родителка и мой слепой дядя. Это большая прогулка. Хотелось бы идти беззаботно, но приходится иногда с трудом переходить через большие лужи, прерывающие дорогу. Дорога эта некогда была хороша. На месте этих больших луж были мосты, под которыми чуть слышались ручейки. Но эти мостики в свое время взорвали партизаны. И без мостов можно ездить по этой дороге. Но все же лужи портят настроение. И немцы могли испытывать некоторые неудобства в течение трех-четырех лет. Теперь эти неудобства испытывают наши шофера. И будет это продолжаться в течение тридцати-сорока лет.

Я вовсе не пытаюсь выдать эти пейзажи за типичную картину всего государства. Слишком велики и разнообразны пространства всей империи. Здешние земли не давали много хлеба на продажу. Однако хорошо кормили свое густое население. А теперь здесь лучше, чем в других местах видно, что город одержал уже победу над деревней. Уничтожил. Хорошо запла-

 

тил своему кормильцу. Не свет науки, а фальшь наукообразных упражнений принес он деревне. Не возвысил с помощью искусства, а залепил грязью развращенного воображения. Смакованием разврата и восхвалением разбоя платил он за пшеницу. Не справедливость, а дикое насилие! Как деревенскому человеку можно было понять, что ученый город может заниматься такими безнравственными глупостями. Скорее себя самого он мог взять под сомнение, себя почесть отсталым. Стыдился своего вида, своего языка. А город всегда с особым усердием выражал ему свое презрение. Как безнаказанна и безответна была любая типографская клевета, любые выдумки о деревне. Ручейки правды и моря лжи о русской деревне! Невозможно быть сильным, не веря в свою правоту. Как мог крестьянин постоять за себя, дать всему верную оценку, не подражать. Крестьянин был хорошо организован для созидательного труда. Не было у дореволюционных газет такой обязанности, надоедать крестьянину напоминаниями, что пора сеять, что пора убирать. Но он всегда не был организован для защиты от организованного бандитизма города.

Но теперь явно, что город сам катится к погибели подобно древнему Риму, только значительно быстрее. Древний город хоть довольствовался грабежом. Довольствовался хлебом, солдатами, рабами. Забирал и всех талантливых людей для своего обслуживания, опустошая деревню, но делал это бессознательно. Нынешний же город, пользуясь самыми правоверными теориями, сознательно уничтожает весь здоровый, естественный уклад жизни, порождавший все эти силы. Спорно ли это? Да, тому, кто за деревьями не видит леса, этого не понять.

Дорогу в Огурьки мы не знаем. Спрашивать не у кого. Но вот на наше счастье мы видим коров. У дороги, нельзя сказать, что тощий, скорее плотный старик. Спина прямая. Взгляд внимательный, но без выражения любопытства. С ним рядом женщина, чуточку помоложе.

 

- Скажите, пожалуйста, мы правильно идем в Огурьки?

- Правильно, - ответила женщина. - А к кому ж это вы там?

- А ты что, не видишь, - перебил ее старик, не дожидаясь нашего ответа, - Васькина порода, лопатинский.

Я был сильно удивлен. Ведь лицом я пошел больше в мать, чем в отца. Васька - это мой дед с отцовской стороны. Его доля мала в моей внешности. И вот поди ж ты, с какой спокойной уверенностью сказал и, не дожидаясь нашего подтверждения, пошел за коровами. Да такой наблюдательности нынче и у художников не сыщешь. А в другом месте, километров тридцать отсюда меня так же безошибочно узнают старики как Ванькину породу /деда по матери/. Прощайте, последние люди русской деревни.

В Огурьках мы увидели замок на двери. Спросить не у кого. Даже у окон не видно любопытного лица. В старину в каждое окно смотрели детские лица, когда подавали голос собаки. Постучать в чью-либо дверь - неохота. Попробуем подождать. Ждали недолго. На дворе появился мужчина. Шел из сада. Одежда слишком скромная, вылинявшая. Он?! Но ведь это не слепой. Он так уверенно ходит по двору. Слышал я, что он всегда находит себе работу по дому, плетет корзины. Но это уж слишком! Я видел его последний раз, когда был еще мальчишкой. Он или не он? Как зрячий подходит к двери, открывает замок... Мы подходим, спрашиваем имя. Он по моему голосу догадывается, кто я.

 

10

 

Пока мы ходили по опустошенным просторам, Майский со своими прежними приятелями, с которыми так жаждал видеться, ходил по пивным. С теми же людьми, по тем же местам. Там ему

 

приходилось встречаться со своим отцом, у которого тоже - свои собутыльники. Случалось, собутыльники двух поколений дружно объединялись в одну компанию, сдвигали поближе свои столы.

Второй учебный год у Майского пошел неудачно. Видимо, он лишился стипендии за неуспеваемость /он перестал к нам ходить/. Я не могу поверить, что он стал воровать без суровых причин. И вот финальная сцена. Он пришел к нам встревоженный. Что он хотел? Пугать?.. просить?.. мою жену /она одна была дома/, чтобы она врала в его пользу. Это осталось неизвестным. Слишком скоро по его следам пришли студенты из его института, видимо, дружинники. У моей жены они спросили, какие веши от нас получал Майский. "У него часто стали появляться вещи, и он говорит, что вы его друзья, и часто делаете ему подарки". Жена сказала, что от нас он не получал никаких вещей. "Да мы сами видим, как вы живете. Все подарки - выдумка". Его увели, оставив тягостное чувство.

У одного из своих знакомых слышу разговор, точнее спор. Спорят о деревне. Уморительная сверхнаивность! Он уверяет, что в советской деревне все изменилось, все механизировано и автоматизировано и весь быт становится похожим на городской. Она скептически махает рукой и утверждает:

- Ничего там нет. Деревня осталась такой же, как была при Рюрике.

Может быть, не надо удивляться: оба они горожане, у них даже родственников в деревне нет. Но я еще не сказал главного. Он - писатель, хоть и не знаменитый, но я листал его роман, изданный отдельной книгой. Не исключено, что в случае надобности он может написать что-нибудь и о деревне, даже сопоставить

 

рюриковскую деревню с советской. Она, его знакомая - редактор. Она изучает деревню из окна поезда. Он почти каждый день включает телевизор, "чтобы не отстать от жизни".

 

11

 

Лето 1960 года. Ленинград.

 

Как сделаться храбрым? Для этого тоже нужна практика. Меня удивила острота впечатлений от первых прогулок. Бывал я в переделках разного рода, но я еще не ходил с бомбой в кармане, которая может взорваться раньше, чем мне удастся приблизиться к царю. Споткнуться в самом начале пути - вот это ужасно. В голове возникают картинки случайностей и неслучайных провокаций, которые ведут... сначала в милицию. Обыск. Мне известно, как бесцеремонно потрошат карманы даже не арестованных, а только "задержанных для выяснения". "Что там у него в кармане?" Это не бомба. Это гораздо более страшный предмет для наших владык, одержимых манию властолюбия. Это пакет с рукописью. Он заклеен? Пустяки. Пакет твой открыт, и ты лишен дальнейших прогулок. Все кончено.

Советские юристы и газетчики величают нас грязными клеветниками. Нет не мы бандиты! На бандитские удары я отвечаю ударами мыслителя. Я бросаю вызов. И не только марксистам, но и модникам в области искусства, нашим и зарубежным, и всему равнодушному к истине миру. Мне мало, чтобы меня только оправдали. Я претендую на первое место в мире в несуществующем конкурсе универсального правдолюбия в искусстве. Покажите мне того, кто превзошел меня в борьбе с преувеличениями и другими дешевыми приманками в своих произведениях, превзошел в подлинной самостоятельности и активности мышления. Кто полнее меня отказался в искусстве от всех лоскутков клоунского костюма, скроенного веками? Кто полнее

 

пренебрег всеми вывертами моды, не пугаясь фальшивого ярлыка отсталости, не страшась непрекращающихся мук и постоянной угрозы насильственной смерти? Во сколько же раз мне нужно превосходить силами духовные возможности среднего художника?

Но вот там, в той роли с пакетом в кармане, я не претендую на звание мастера спорта. Я охотно уступил бы его любому карманному вору. Но и они промышляют не в одиночку. Я хожу один. Ищу удобного случая передать свой пакетик иностранцам. Иностранцев встречал. Но удобного случая еще не было. Наше государство свирепо заботится о всяком устранении таких удобств. Я понимаю, что потребуется некоторое количество прогулок только для того, чтобы преодолеть внутреннюю робость. Научиться сочетать крайнюю осторожность с резкой готовностью рисковать всем. Как обрести надежное хладнокровие? И как это сделать быстрее? Я еще не сделал ни одной попытки, а мной уже интересуются шпики.

Арест и что за ним последовало изображено мной в очерке "Преступление и наказание". В раннем варианте того очерка была глава, где я делал попытку очень коротко изобразить мои переживания при посещениях деревни. Если именно этот вариант и попал на Запад, то я прошу издателей эту главу из того очерка выкинуть. Тот очерк можно присоединить к этим мемуарам.