СМИРНОВ

В нашей санчасти - между прочим, большой и хорошо оборудованной, с хирургическим, зубным, глазным кабинетами, больничкой на десяток коек - у моего большого друга главврача Григория Абрамовича Сойера появился в 1948 году новый санитар, с которым я вскоре близко познакомился. Звали его Александром Васильевичем, и происходил он из московского купечества, из «водочных» Смирновых (были еще Смирновы «чайные»). Было ему лет 45. Образованный, прекрасно воспитанный человек. За несколько лет работ в каком-то северном лагере заработавший туберкулез.

В 20-х годах он окончил МВТУ, несколько лет проработал инженером. В 1929 году был арестован, получил 3 года - тогда еще давали такие сроки! - и попал на север в лесной лагерь, то ли в Кемь, то ли в Кандалакшу. Грузил там лес на пароходы, в том числе и на иностранные. В 1930 году удалось ему договориться (он знал немецкий) с капитаном датского лесовоза. После смены для него устроили гнездо в штабеле досок. Главное было - чтобы в лагере не сразу хватились. Для этого его товарищ должен был сбить счет при возвращении бригады в зону. Во всех лагерях бригады заходят в зону, построившись по десяткам, и два надзирателя с двух сторон одновременно считают эти шеренги. И если бригада большая, то последние ряды зачастую путаются, как ни матерится надзор. Его друг должен был пройти с краю между двумя последними шеренгами так, чтобы его можно было причислить и к той, и к другой десятке. Это было заранее отрепетировано и удалось: пограничный катер подошел к датскому лесовозу уже в международных водах, и капитан не подчинился требованию остановиться. Высадили Смирнова в Бергене, капитан на прощанье дал ему порядочную сумму денег.

Смирнову надо было задержаться в Осло, чтобы оформить эмиграционный паспорт, которые тогда давала Лига Наций. Коллонтай, тогдашний посол СССР в Норвегии, потребовала его выдачи. Норвежцы ответили, что выдадут, если будет доказано, что он

уголовник. Прислали из Москвы дело, вызвали Смирнова в Министерство иностранных дел ознакомиться. Дело оказалось его, - чем Смирнов был немало удивлен, так как ожидал присылки какой-нибудь липы. В деле было обвинение в антисоветской агитации и решение ОСО. Норвежцы заявили, что по международным законам для выдачи оснований нет. Тогда Коллонтай пригласила его в посольство для разговора. Он колебался, но норвежцы отсоветовали, сказали, что оттуда его могут не выпустить, а, учитывая экстерриториальность посольства, вызволить его не удастся, о таких случаях в других странах было известно. И Смирнов не пошел. Потом переехал он в Гамбург, эмигрантские организации помогли ему с работой. Пожил там год, осмотрелся, затем переехал в Белград, в те времена бывший одним из центров русской эмиграции. Пристроился к торговле автомобилями, в дальнейшем открыл небольшое агенство по продаже машин. Был связан с несколькими фирмами в разных странах. Женился на дочери русского эмигранта, родился у них сын. Политики сторонился. В войну закрыл агенство, кустарничал, кажется, замки чинил. Когда пришли наши войска, он не сбежал, как это сделали многие эмигранты: посчитал, что сроки давности прошли, что и дело его было пустяковым, да и давно уж принял он югославское подданство - тронуть его не должны. Впрочем, жену с сыном переправил в Австрию, подальше от греха.

Но наша контрразведка в первые же дни подобрала почти всех русских, списки у нее были заготовлены заранее. Взяли и Смирнова. Рассказывал он, что брали и 80-90-летних стариков - бывших общественных деятелей и чиновников царской России и белых генералов. Через Болгарию и Румынию доставили их в СССР, дали по 10 лет и разослали по лагерям. Когда он на тяжелых работах потерял здоровье, его перевели в Кунгурскую промколонию, и у нас он немного отошел. Не знаю, что с ним сталось после моего отъезда из колонии в 1951 году.

Спокойными вечерами в санчасти Смирнов много рассказывал о русской эмиграции, и мы с Сойером слушали его, разинув рты. У нас ведь никто не знал о том, что, оказывается, русская эмиграция была огромным цельным организмом, с обширной взаимопомощью, с интенсивной общественной и культурной жизнью, с влиятельной церковью. Услыхали мы впервые и об имевших международный авторитет союзах русских врачей и русских инже-

неров. Называл Смирнов множество неизвестных нам имен всемирно знаменитых русских ученых, архитекторов, художников. По его мнению, из русских эмигрантов только тот плохо жил, кто занимался политикой, а не работал. Рассказывал о хоре донских казаков, пользовавшихся международной славой, о выступлениях Шаляпина в пользу неимущих эмигрантов, регулярно на каждое Рождество и Пасху, с церковными хорами в русских кафедральных соборах Белграда, Софии и Парижа, куда был вход по очень дорогим билетам, о благотворительных концертах Рахманинова...