БОЛЬШОЙ ГОЛОД

С октября 1941 года питание в лагере, сносное в начале осени, резко ухудшилось. Постепенно отменили все добавки, баланда стала как вода, хлеб - как сырая глина. В начале ноября ударили сильнейшие морозы, а с ними началась и массовая смертность зеков от голода, которая длилась ноябрь-декабрь 1941 и январь-февраль 1942 года. Мы всегда точно знали, сколько людей умерло за истекшие сутки. На нашем лагпункте это количество колебалось от 8 до 12 человек. Лагпункт насчитывал тогда около 800 человек, стало быть, умирало не менее 1% в сутки. Большой голод продолжался около 4 месяцев. Выходит, что вымер весь лагерь? Да, так оно и было. И вместе с тем число лагерников оставалось на прежнем уровне, а возможно, и росло, так как почти ежедневно приходили новые этапы. Война войной, а репрессии репрессиями. Зеки, работавшие на расчистке путей, рассказывали, что теперь приходили только

товарные составы, из них высаживали людей, а конвоиры вышвыривали из вагонов закоченевшие трупы.

Голодной смерти часто предшествовал понос. У зеков считалось: если понос зеленый, то еще можно спастись, а если черный, то конец, уже ничего не поможет. Да и помощи все равно ждать было неоткуда. Посылки стали поступать только в конце войны. Лагерная больница была бессильна против голода, так как больничный паек был гораздо ниже минимального рабочего.

Врачи имели строгий приказ: голодные смерти записывать в истории болезни как результат воспаления легких.

Признаком опасной близости к концу была у зеков «задница кошельком». Когда потеряны подкожные жиры, то ягодицы обвисают.

Изголодавшийся человек часто терял всякое соображение. Был такой случай: хлебную норму на мастерские мы получали вечером. Бригадиру в хлеборезке отсчитывали по списку хлебные пайки с прикрепленными деревянными щепками довесками. Пайки складывались в большой ящик с ручками, который несли четыре человека. В тот вечер я был одним из них. А еще четверо ребят поздоровее шли с нами по сторонам, для охраны. В темных сенях барака притаился полусумасшедший доходяга, и когда мы проходили - схватил из ящика пайку, и тут же вцепился в нее зубами. Попытка эта была заведомым самоубийством. Наша охрана тут же хлеб отняла, похватала сложенные в сенях поленья и принялась беспощадно избивать доходягу, открыв дверь в барак для света. Я никогда не думал, что человек от ударов по ребрам может звенеть, как пустой деревянный бочонок. Потом оттащили его в барак, где он ночью умер. Никакого внимания этому случаю никто не уделил, вроде его и не было.

Как-то КВЧ устроила в клубе танцы - а был самый разгар большого голода. Зашел и я посмотреть. Тусклая лампочка, грязно, на полу лед. Играет баянист фокстрот - и оборванные доходяги пытаются танцевать! Еле-еле топчутся. Иногда какая-то пара от слабости валится на пол. С трудом встают, идиотски хихикают, а с ними и окружающие, на нормальный смех сил-то нет. Зрелище это было унизительное и абсурдное, и забыть его невозможно.