УСТРОЙСТВО НА НОВОМ МЕСТЕ

Жилье нашел я легко. Каждый домовладелец охотно брал постояльцев. Квартиры я менял в Павлодаре часто и без серьезного повода: приезжает мать - переселяюсь в комнату побольше, или поближе к работе, если ее поменял, или к лету - поближе к реке ради купанья...

С работой тоже не было проблем. Так же, как и в Алма-Ате, в те годы на периферии ссыльных всегда брали на работу даже охотнее, чем местных. В самом деле: не удерет с кассой, не будет заниматься комбинациями с казенным имуществом. Кроме того, считалось: кем человек назвался, значит, тем и является. В те годы на периферии была повальная мода на самозванство. Десятник называл себя техником, техник подавал себя как инженер.

К моему огорчению, оказалось, что единственное машиностроительное предприятие Павлодара, ремзавод Иртышского пароходства, ссыльных не принимал. Чтобы не возникало нежелательного влияния на рабочий класс - так считалось среди местных ссыльных. И первые два-два с половиной года пришлось мне заниматься строительным делом.

Для начала нанялся я в горкомхоз городским техником. В мои обязанности входили ремонт общественных зданий - школ, больницы и т.п., сметы по городскому хозяйству, планировка и отведе-

ние участков и прочее в этом роде. Обо всем этом не имел я и понятия, но довольно быстро набил руку и вызывал всеобщее удивление скоростью подсчетов: ведь у меня имелась единственная в городе логарифмическая линейка. Помог и прослушанный в институте, хоть и в пол-уха, курс строительного дела. Освоил я «Урочное Положение», это великолепное нормативное руководство, еще имевшее силу тогда, со щедрыми расценками, позволявшими требовать - и получать - отличное качество работ. Просто читать «Урочное Положение» было удовольствием, ведь по нему была с успехом выполнена вся гигантская стройка России в XIX веке. Оно было несколько раз переиздано в советское время, первые издания даже с сохранением старых русских мер. Начал я проектировать простые постройки - саманные, глинобитные, деревянные. А потом стал и прорабом работать в разных мелких конторах, и даже документ получил на право производства строительных работ «до 2-х этажей» - была такая формулировка.

Благодаря этой деятельности у меня появилось много знакомых в городе и в окрестных совхозах. Да и был я тогда легок на контакты, зубоскал, битком набит анекдотами, и окружающие относились ко мне хорошо.

В 1931, 32 и 33 годах приезжала ко мне мама, гостила по месяцу-полтора. В эти годы у нее было много свободного времени. Как я уже говорил, после моей высылки из Киева ее без большого шума лишили работы в университете и пединституте, где она вела курсы теории физического воспитания детей. Потом потихоньку выжили и из трудшколы, где она, по старой памяти, оставалась классной руководительницей, и с курсов повышения квалификации учителей. И она, без всяких возражений, пошла воспитательницей в детсад и оставалась там до войны.

Материальные запросы у мамы были всегда минимальные, она умудрялась существовать на мизерную зарплату, мало того - помогать в беде друзьям. И ничего от меня не принимала, пока я был в ссылке. Такой особо тяжелый период длился у мамы года три. К моему освобождению она уже работала инспектором детсадов. Но в 1937 году снова оказалась воспитательницей, вытирала носы и сажала на горшки.

Когда мама появилась в Павлодаре, то, как и всегда с ней бывало, не пошевелила и пальцем, чтобы привлечь к себе людей, но

они сразу же сами к ней потянулись. Особенно - эсдеки, учуявшие родственную душу, но также и квартирные хозяйки, мало того - и некоторые из моих приятельниц!

Эсдекам достаточно было двух слов, чтобы увидеть в маме такую же социал-демократку, какой она, по сути, оставалась всю жизнь, прошедшую ту же школу, что и они.

Хорошо было нам с ней обоим в Павлодаре. Гуляли мы в степи, возил я ее на лодке далеко по Иртышу. Потом она возвращалась в Киев, а я продолжал жить мелочной своей павлодарской жизнью.