- 80 -

ПРОФШКОЛА

 

К 1923 году в СССР уже действовала довольно широкая сеть двухлетних профессиональных школ самых разнообразных производственных профилей, дававших начальную профподготовку, а также специальное и общее образование, по тем временам достаточное для поступления в вуз. Принимали в профшколы после семилетки, но для рабочей молодежи часто делалась скидка, их зачисляли и после 4-5 классов. Попадались среди нас и усатые переростки.

Не помню, как прошло лето после окончания трудшколы, вероятно, в кое-как существовавшем еще Плоском.

Осенью оформился я в механическую профшколу №1, созданную на базе дореволюционного ремесленного училища, очень неплохо поставленного - как и большинство таких училищ в старое время. Было мне 15 лет. Вспоминаю затруднения, возникшие, когда указал дворянство родителей в графе «социальное происхождение» вступительной анкеты. Пришлось собирать справки от людей, знавших о революционном прошлом матери и отца. Без этого дворянскому потомку было бы трудно пробиться даже в профшколу, не говоря уж о вузе.

Пошел я учиться - и сразу попал в новый для меня мир. Если б не опыт дружбы, с детства, с последними оборванцами нашей улицы, то можно бы и растеряться поначалу. Сотня подростков, на 90% - дети рабочей бедноты, все старше меня на 2-3 года. Публика буйная, драчливая, щеголявшая развязностью манер и фигурным матом. А в дальнейшем оказались они, в общем, отличными ребятами.

Ученики из интеллигентских семей старались не выделяться среди них ни внешностью, ни поведением. Некоторым из них, особо мягкого воспитания, давалось это тяжко, иные, так и не приспособившись, становились мишенями насмешек и подвохов. Кое-кто, не выдержав, бросил профшколу.

Жесткое было время. Жесткость тогда была, пожалуй, нормой, тоже и в нашем подростковом коллективе.

Что до меня, то профшкола далась мне просто, без приспосабливания и без конфликтов. Характер смолоду был у меня легкий и веселый, была и коммуникабельность, говоря по-

 

- 81 -

теперешнему. Сразу прижился я в своей группе, заимел хороших друзей.

Учили нас, пожалуй, вовсе даже неплохо. Профшкола эта числилась при Киевском политехническом институте, программы наши были привязаны к институтским, некоторые предметы вели институтские преподаватели.

Учение шло у меня успешно, хоть я и успел прослыть порядочным лентяем. По этому поводу не могу не вспомнить: преподаватель механики говорит: «Лодырь вы, Иванов. А вот посмотрите на Юркевича, он лодырь почище вас. Но знает, когда можно лодырничать, а когда нет. А вы не знаете. Садитесь».

Считаю это наибольшим, сказанным мне, комплиментом за всю мою жизнь.

Были у нас хорошие инструкторы и прекрасно оборудованные учебные мастерские - еще довоенные, от ремесленного училища. Нас учили слесарному, столярному, кузнечному делу, работе на станках. Конечно, всего этого было, по неизбежности, понемногу, но на приличном уровне. И кто из нас не пошел учиться дальше - а таких было большинство - приходил на производство уже с элементарными навыками.

До чего увлекательными были практические занятия! Все - в новинку. Запах машинного масла, металла, кузнечного дыма полюбились мне навсегда. Сбитые костяшки на пальцах и кровавые мозоли на ладонях - пока не научился бить по зубилу и орудовать напильником - это тоже было частью романтики нового для меня мира техники.

Бывало, идешь из профшколы домой, вымазанный гораздо больше, чем требуется, и гордо поглядываешь на встречных; на заломленной назад кепке (так тогда носили) - технический значок: скрещенные молоток и французский ключ.

Лектором предмета под названием «политграмота» был малообразованный человек, начетчик. Из-за его примитивности выпукло обозначался абсурд некоторых положений, вызывавших недоверчивые ухмылки даже у нас, подростков.

Были у нас и беседы по сексологии (правда, такого слова тогда еще не знали). Пожилой врач рассказывал массу любопытных вещей и откровенно отвечал на столь же откровенные вопросы

 

- 82 -

подростков. По точным наукам прихватили мы и кое-что из начал вузовской программы, и потом это очень пригодилось.

Преподавались у нас русский, украинский, немецкий и элементы литературы на этих языках. Были организованы и необязательные вечерние занятия по эсперанто. В те годы возлагались большие надежды на это, как полагали, универсальное средство международного общения, учитывая скорый и неизбежный приход мировой революции, о которой много говорилось и на наших занятиях по политграмоте. Помнится, в 20-х годах был даже декрет Наробраза о замене в трудшколах иностранных языков на эсперанто. Правда, в жизнь декрет не прошел. Тем не менее эсперантисты в те годы были очень активны. Повсюду организовывались вечерние курсы эсперанто, обычно четырехмесячные. Были они и в Киеве. Зимой 1924-25 года пошел и я на такие курсы. Зачем? Пожалуй, из-за врожденной склонности заниматься не тем, чем надо. Уже имея подготовку по языкам, я без труда одолел элементарно простой эсперанто. И через два-три года начисто его забыл по причине полной бесполезности.

Учение давалось мне легко, к сожалению, даже слишком легко, и у меня всегда было много времени для беспорядочного чтения, встреч с друзьями, шатания по паркам и прочих бесполезных занятий. Начал заниматься спортом, которым ранее пренебрегал. В яхтклубе на Днепре занялся греблей, довольно скоро посадили меня и на академическую четверку, затем двойку. И на яхте я чуток ходил, но в команду не попал: тогда мало было яхт. В школе плавания, у тогдашнего чемпиона СССР Бойко, научился я брассу, а также популярному в те годы стилю «оверарм», на боку, которым теперь, пожалуй, никто, кроме меня, уже не плавает. Словом - жил в свое удовольствие.

Левый днепровский берег у Киева, называвшийся Турхановым островом, был тогда очень хорош. Основной огромный пляж существует и сейчас, но место старой Турхановки - небольшого поселка за пляжем с домиками на столбах, чтобы не заливало весной - заняли громадные жилые массивы. А тогда на многие километры тянулись безлюдные пески, поросшие красной лозой и вербами, изрезанные многочисленными протоками, покрытыми белыми и желтыми водяными лилиями. Это был целый мир!

 

- 83 -

Так же, как и теперь, главный пляж в хорошие дни заполнялся многими десятками тысяч голых людей, которых перевозило множество гребных лодок; перевоз стоил гривенник (билет в кино - 15 коп.). Когда мы компанией выбирались на пляж, то кто-нибудь один ехал с узлом одежды, остальные плыли через Днепр. В укромном месте одежда зарывалась в песок, и мы до вечера купались, грелись на солнце, бродили по бескрайнему ивняку. Горьковатый его запах и сейчас чувствую в ноздрях.

Киевский пляж тех времен не походил на теперешний прежде всего тишиной. Еще не было повсюду горластых репродукторов на столбах и транзисторов у каждой компании, не ревели бесчисленные моторки; их в 20-х годах и было-то всего десятка два на весь Киев. Только были слышны гудки пароходов, а их тоже тогда ходило немного.

Музыкой пляжа были выкрики разносчиков:

- А вот кому морожена?! Вот морожено, солью переложено! Соль добавляли в лед вокруг мороженицы, чтоб медленнее таял.

- Пирожки, давай, кому пирожки!

- Кому воды холодной? Кому воды?

Это девчонки-подростки - разносчицы воды в обернутом мокрой тряпкой кувшине. Стакан один на всех, не моется.

Мороженщик - всегда солидный усач, расхаживает по пляжу в сапогах, фартуке и картузе. Кадка с мороженым - на голове. Мороженое формуется круглой лепешкой между двумя вафлями.

Пирожки продают бабы. Те не ходят, а сидят над накрытыми чистыми полотенцами своими корзинами. Продают они и «пшенку», - еще горячие вареные кукурузные початки. К початку выдается щепотка соли.

Не было раздевалок и бесчисленных киосков. Ничего не было, пляж оставался первозданным. Каждую весну его начисто промывал паводок, ведь Днепр еще не был по-дурацки зарегулирован.

Пляжные костюмы 20-х годов... Мужские коленкоровые трусы до колен. Плавки приличествовали только мальчишкам, и то на них угрюмо косились. Дамы носили глухие сатиновые купальные костюмы с пристежными юбочками, которые снимались, когда нужно было лезть в воду, а потом - на берегу - снова пристегивались. Трикотажные облегающие появились позднее, при всеобщем неодобрении.