ЮНОСТЬ

 

Мы были в Ворганове, когда было объявлено о начале Первой мировой войны. Какой это вызвало патриотизм, какую любовь к Царю! Народ тысячами собирался перед Зимним дворцом, игрался национальный гимн, люди становились на колени, плакали, благословляли любимого Государя, казалось, что Царь и Его подданные едины.

Я ждала новую гувернантку, на этот раз по моему собственному выбору. Когда я сдавала экзамены, то подружилась с девочкой моих лет. Ее приводила гувернантка — милая молодая девушка, бывшая очень приветливой со своей ученицей и со мной. Она принимала такое живое участие в нас обеих, что я сразу полюбила ее. Возвратившись домой и рассказав матери все, что случилось и как прошли мои экзамены, я упомянула новую подругу и ее гувернантку.

Мама посетила маму девочки, и все было устроено. Новая гувернантка должна была присоединиться к нам в Ворганове в конце июня. У Кота был немецкий преподаватель, чтобы подготовить его к лицею, куда он должен был поступить осенью.

Мой выбор гувернантки оказался очень удачным. Она пыла совершенно не похожа на тех, что были у меня раньше. С ней было весело. Евгения Нестеровна сказала, что наши поездки по воскресеньям в церковь очень скучны. Так и было на самом деле. Мы все садились в большое ландо в наших лучших воскресных платьях и шляпках и ехали за пять миль и церковь. Вместо этого она предложила пойти для разнообразия пешком. Это было немного утомительно, необычно, но все-таки мы это проделали. После службы священник при-

 

гласил нас к обеду, чего тоже никогда не случалось. В церкви мы не стояли на нашем обычном месте, вместо этого гувернантка повела нас на хоры, и мы пели, у нее был хороший голос.

Всех этих нововведений бабушка не одобряла. В сущности Евгения Нестеровна не была настоящей гувернанткой, она принадлежала к хорошей фамилии, и она хотела иметь временную работу. Она интересовалась всем, и ее общество было приятно Ике. Мы ездили на прогулки. Она сама брала вожжи, и мы обходились без кучера. Однажды она разрешила мне править.

Я помню, что наша гувернантка имела на все либеральные взгляды, и было много споров, но они не оставили во мне следа, поскольку я ничего не понимала в политике и не интересовалась ею. Мы все трое были вполне счастливы. В свободное от уроков время мы много вязали. Евгения Нестеровна учила нас вязать носки для раненых.

Война все длилась и длилась, иногда приходили очень печальные известия, иногда новости были лучше. Потери были большими, но и патриотизм был велик. Очень часто по вечерам мы слышали, как у дома множество мужских голосов поет Национальный гимн. Люди приходили, пели и ждали, когда отец выйдет к ним на балкон и поговорит с ними, потом начинались громкие восклицания и опять гимн. Такая демонстрация любви к нашему возлюбленному Царю и стране приводила меня в восторг. Ика, окончив учение, готовилась к выездам в свет. Мама собиралась взять ее в С.-Петербург, и они должны были прожить там два месяца. Ее должны были представить Императрице. Мне не нравилось, что мама так надолго покинет меня, и тетя София предложила, чтобы я жила с ними в это время, но папа сказал: «Нет», он хотел, чтобы я оставалась с ним. Однако светская жизнь Ики не продлилась и двух месяцев. Неожиданно пришло известие, что брат бабушки Федор Куракин умер в Москве, на этом выезды Ики кончились. Мы все были в трауре.

Дядя Федор был очень богат. Мы останавливались в его доме, проезжая через Москву. Кот, который знал все, объяснил, как он богат.

— Ты знаешь, — сказал он, — его ножи, вилки и ложки сделаны не из серебра, как наши, а из золота.

 

Чтобы доказать это мне, он однажды провел меня в столовую, когда стол был накрыт к обеду, но слуг не было поблизости. Мы быстро взглянули на «серебро», которое действительно было позолочено. Потом, когда все были за обедом, он предложил мне дальнейшие исследования:

— Ты хочешь знать, — спросил он меня, — что у дяди Феди под кроватью? Это из чистого серебра.

Мы прокрались в его комнату, чтобы освидетельствовать это чудо.

Но теперь дядя Федя умер. Он оставил моей матери 250 тысяч рублей. Кот опять взялся объяснять мне:

— Ты понимаешь как это много? Это четверть миллиона, — сказал он, — это очень большая сумма денег.

Мне это было не очень интересно, но мне нравилась картина, которая появилась у нас в доме, а прежде так привлекала меня в Степановском — «Начало охоты» в натуральную величину. В это же время моя другая бабушка, графиня Татищева решила передать Ворганово отцу. Она собиралась купить небольшую загородную виллу вблизи Москвы и обосноваться там. Так что теперь мы были вполне состоятельны.

Лето 1915 года мы провели почти все в Ворганове, за исключением двух недель, когда мама взяла меня в Степановское. Мы трое, мама, ее горничная Наталья и я, проделали 105 верст в карете. Это было очень приятно. Тетя Саша и дядя Козен были уже там. Мы вдвоем с тетей Сашей — только я и она — ежедневно ездили в ее любимый лес около Вялыдева. Гула нас привозил ее старый кучер Сергей, мы ненадолго углублялись в лес в поисках грибов или земляники и возвращались к чаю.

В тот год мы вернулись в Ярославль немного раньше, чем обычно. Поезда были полны войсками, отправлявшимися на фронт, была какая-то задержка, и мы провели ночь в Гжатске.

Мне теперь было пятнадцать, и, чтобы продвинуть мое образование, мама пригласила трех профессоров для преподавания истории, литературы и математики. Мне они совсем не понравились, они казались строгими, даже сердитыми и, по-видимому, ожидали, что я лучше буду слушать их лекции, которые казались мне очень скучными. Позже я поняла, что они были раздосадованы необходимостью учить маленькую девочку, бывшую, по их мнению, отсталой. Моя мама попро-

 

сила разрешения слушать их лекции и мои ответы, что было еще хуже для меня. Я должна отдать им справедливость, что со своей точки зрения они были правы. Они привыкли иметь дело с более старшими слушателями, и к тому же с целым классом, и вся ситуация была несколько затруднительна. Кроме этого, у меня были другие занятия, а наш священник приходил два раза в неделю давать уроки Закона Божьего.

Потом, в ноябре, случилось нечто весьма важное. По взглядам, которыми перекидывались родители, я поняла, что происходит что-то серьезное. Из отрывочных разговоров мне стало ясно, что они ждут какой-то важной вести из Петрограда, теперь он так назывался. Поскольку мне пора было идти спать, я пожелала всем доброй ночи и пошла наверх. Там, раздеваясь, я слышала, как наш курьер Игорь открывал и закрывал несколько раз дверь большого холла и проходил в большой спешке. Я легла, так и не удовлетворив своего любопытства.

На следующий день мы все узнали. Наш отец продвинулся еще дальше, теперь он стал главой специального корпуса жандармов и прямо из штатского чина превратился в генерал-лейтенанта. Его главной задачей теперь была безопасность Государя во время поездок на фронт и с фронта. Это значило, что с этих пор у него будет специальный вагон, который он и его семья могут использовать бесплатно в любое время для поездок в любом направлении. Вагон был роскошно отделан, там были гостиная, кабинет и ванная. Теперь отец имел также автомобиль и шофера и, конечно, прекрасную квартиру в Петрограде.

Итак, наша жизнь в Ярославле подошла к концу после шести с половиной спокойных лет. Это, конечно, волновало, но была и радость при мысли о переезде в одну из величайших столиц мира. Семь лет из моей недолгой жизни значили много, но я была в радостном возбуждении от предвкушения завораживающего неизвестного. Все было так внезапно и ново. Оба родителя казались очень счастливыми. Мой отец любил Государя и понимал, что тот доверяет ему. Мама любила Петроград, все друзья и ближайшие родственники были там. Кот, теперь лицеист, тоже жил в Петрограде, и она очень скучала по сыну. Так что все мы были рады. Папа через два дня уезжал к своему новому месту службы и, конечно, сначала дол-

 

жен был увидеться с Государем. Я радовалась тому, что мои докучные уроки с тремя профессорами скоро кончатся. Губернатор, который должен был заменить отца, был уже назначен, но ни дата его приезда, ни нашего отъезда не была еще определена.

Во время одной из отлучек отца в Петроград мама заболела. Доктор приходил каждый день, а иногда дважды в день. Сиделки дежурили день и ночь у постели матери. Опасность была велика, развилась пневмония. Ике и мне разрешали навещать ее, но очень не долго. Приехала тетя Тун и осталась на некоторое время. В то время бабушка с двумя дочерьми постоянно жила в Москве. Вскоре после того, как уехала Тун, заболела Ика: сначала лихорадка, потом сильный бронхит. Вернувшись из Петрограда, папа застал обеих в постели и решил взять меня в Москву.

Я в первый раз ехала в папином специальном вагоне. Папа всегда отдавал распоряжение прицеплять его самым последним так, чтобы из большого заднего окна салона можно было любоваться красивыми уходящими вдаль ландшафтами.

У бабушки и теток была небольшая квартира на тихой улице. Я спала в комнате Тун на диване. Они все очень баловали меня, стараясь, чтобы я не скучала по дому. Мама разговаривала со мной по телефону, у меня были друзья, с которыми я была знакома еще раньше, они приглашали нас к обеду, а родственники на вечера. Однако я предпочитала тихие вечера дома, когда можно было сидеть в гостиной, слушая игру тети Нины (она хорошо играла и любила это) и наблюдая, как бабушка раскладывает пасьянс — ее обычное времяпрепровождение, к которому она относилась очень серьезно. Всегда один и тот же пасьянс снова и снова. Однажды Тун взяла меня в Третьяковскую галерею, в другой раз в Большой театр послушать знаменитого Шаляпина.

Когда мама поправилась, я возвратилась домой и в свою очередь заболела. Было такое впечатление, что инфекция атаковала нас одну за другой. Опять доктор и сиделки появились в доме. По ночам у меня была высокая температура с бредом. Он был всегда одним и тем же. Когда меня спрашивали, что же я вижу, я не могла объяснить, но это было что-то такое страшное, огромное и пугающее, что я выскакивала из кровати, выбегала из моей комнаты босиком в ночной рубашке

 

и бежала, бежала, бежала и бежала вдоль длинного коридора, так быстро, как могли нести меня ноги, пока не попадала в холл с хорами. Задыхаясь, я останавливалась, и тут меня ловили и вели обратно в кровать. Позже я думала, не было ли это предчувствием надвигающейся революции. Что бы это ни было, это было что-то настолько гигантское и страшное, что я не могла этого постигнуть, и все-таки оно было.

Прошло некоторое время, и я поправилась, но у моей матери, хоть физически она окрепла, развилась неврастения. Поэтому наш отъезд откладывался, хотя квартира и все остальное было готово для нас в Петрограде. Прибыл новый губернатор с женой, одной из самых сердечных женщин, которых я когда-либо встречала. Папа не мог больше оставаться с нами, так как новый пост требовал его постоянного присутствия. В конце концов, моя мама решила двинуться в сопровождении доктора и сиделки.

Как часто я потом вспоминала Ярославль с его красивыми церквями, старинными домами, с его набережной над величественной Волгой. Как часто я в мечтах возвращалась в наш красивый дом и сад, где прошло так много счастливых лет моей ранней юности.

Мы приехали в Петроград в начале февраля 1916 года. У нас была прекрасная квартира на Фурштадтской, но ей было далеко до нашего дома в Ярославле. Все наши комнаты были расположены в бельэтаже. Если я стояла в классной комнате, и все двери были раскрыты, я могла видеть мою комнату, потом гостиную Ики, будуар матери, гостиную, потом другую гостиную в стиле Людовика XV, холл, бильярдную и, наконец, кабинет отца. Все эти комнаты выходили на Фурштадтскую. У папы в кабинете было три телефона: один, соединенный только с дворцом, другой обычный, для местных звонков и третий — междугородний. Всего у нас было восемь телефонов. У Кота в его комнате был свой, отдельный, у мамы был в будуаре, которым разрешалось пользоваться и мне. Потом один был в бильярдной, где работал папин секретарь, один в холле, где находились дежурные жандармы, и один внизу, у портье:

Моя мама очень устала от путешествия и несколько дней лежала в постели. Нас пришла навестить после нашего приезда бабушка, то же сделали и дядя Кира с тетей Татой и кузен Петрик, которого я не видела несколько лет.

 

Подруга моей матери, у которой была дочь моих лет, решила, что мы должны брать уроки вместе, и, возможно, по ходу дела к нам присоединятся другие девочки. Эта семья жила совсем недалеко от нас, на Сергиевской, и я обычно оставалась там к обеду. Это были очень милые люди. Отец Кати был другом моего отца. В юности они вместе служили в Преображенском полку. Ее мама знала мою с детства, так что все устроилось очень хорошо. Кроме обычных уроков, мы стали учиться рисованию, а каждую субботу по вечерам у нас был танцкласс. Там я встретилась со многими мальчиками и девочками, которые отличались от тех, что я знала в Ярославле. Эта молодежь была более светской оттого, что они жили в большом городе. Они говорили о последних модах, у некоторых девочек были поклонники и тому подобное. Все это было ново для меня после уединенной жизни в Ярославле. По временам я чувствовала себя очень неуклюжей, и самой большой проблемой для меня были мои платья.

Моя мама никогда не интересовалась нарядами. Она тяготилась этим и уделяла очень мало внимания тому, как она и мы были одеты. Сама она одевалась очень скромно и даже гордилась тем, что много лет носила свою шубку. Конечно, у нее было все, что необходимо для выездов и специальных оказий, но дальше этого ее интересы не шли.

Что касается нас, то когда мы были детьми, у нас было, конечно, все необходимое, но ничего достаточно модного, что бы мне особенно нравилось. Мы никогда не были нарядно одеты. Довольно часто наша одежда выглядела по-настоящему потрепанной. Теперь, когда мы жили в столице, это было еще заметнее. Я не говорю о Коте и Ике. У Кота была его красивая лицейская форма, и он прекрасно выглядел в ней. Что касается Ики, то у нее было все, что она хотела, поскольку она начала выезжать, и была представлена Императрице.

Я одна все еще оставалась маленькой и незаметной школьницей, которой было не нужно ничего, кроме самых простых платьев. Это и было причиной моих страданий, потому что другие девочки, с которыми я познакомилась и встречалась, были нарядно и мило одеты по последней моде. У меня было обычное синее зимнее пальто без всякого фасона, в то время как другие девочки носили красивые черные шубки из котика. То же было и с платьями для танцев.

 

Те немногие, которые у меня имелись, часто были перешиты из материнских.

Но что доставляло мне наибольшее страдание — наши визиты к бабушке. Во время наших поездок к ней в автомобиле с шофером мы сталкивались с величественным швейцаром Зимнего дворца в красной с золотом ливрее и белых гетрах. Он смотрел на меня с высоты своего величия с видом человека, сознающего, насколько он значителен, как будто говоря: «А что тебе нужно во дворце, предназначенном только для очень, очень важных людей, а вовсе не для маленьких невзрачных девочек, одетых так просто».

Я проходила мимо него, краснея и стараясь как можно скорее скрыться из виду. Мы с Икой поднимались вверх по лестнице, покрытой ковром, и встречались с другой величественной персоной, чьей обязанностью было взять наши пальто. Эта процедура была для меня тяжелее всего. Я чувствовала, как он презирал меня, но выхода не было, он помогал мне снять пальто, встряхивал его, прежде чем повесить, и все это время я ощущала себя униженной. После того как он вешал наши пальто, он величественно распахивал перед нами дверь, и опять его взгляд, преисполненный чувства собственного достоинства, давал мне понять, как я мала и незначительна на фоне этого великолепия. Когда мы наконец скрывались из виду этих двух людей, я вздыхала с облегчением.

Мы шли по комнатам, застеленным коврами, сначала через столовую и телефонную комнату, потом через самую большую гостиную, какую я только видела, затем мы попадали в другую, где обычно и находили бабушку, окруженную прекрасными цветами и последними фотографиями Царской Семьи, она спрашивала, как мамино здоровье, и обещала вскоре навестить нас. Затем мы сидели и беседовали о наших собственных делах. Появлялся дворецкий с чаем, потом мы поднимались. И снова начинались мои мучения, когда мне помогали надеть мое скромное пальто и когда мы выходили из дверей дворца под взглядами величественного швейцара. Приезд в Петроград столкнул меня с новыми сторонами жизни, и она уже никогда не была такой беззаботной, как в Ярославле.

Через некоторое время здоровье мамы поправилось, и она стала выезжать в экипаже, автомобилей она не любила. Мы ехали вдоль Невского, смотрели на витрины роскошных ма-

 

газинов, мы проезжали мимо Летнего сада с маленьким домиком Петра Великого и почти всегда останавливались у подъезда Зимнего дворца. С матерью рядом это было не так страшно, встреча с двумя величественными персонами угнетала меня меньше, и я даже начала получать удовольствие от их визитов.

Лето 1916 года мы провели в Ворганове. Теперь, когда имение принадлежало отцу, мы переехали в большой дом. Отец был полон энергии и наметил ряд улучшений. Он всегда любил английский стиль жизни в деревне и мечтал, что в будущем к нам будут приезжать гости и оставаться на некоторое время, и планировал разные развлечения и приемы. Начал он с того, что купил небольшой табун ярославских лошадей, высоких и абсолютно диких. У конюхов было много трудностей при их объездке. И даже тогда, когда мы думали, что с ними уже все в порядке, то получали такие сюрпризы, что и сейчас я испытываю некоторый страх, приближаясь к лошади, которую плохо знаю. Ика ездила хорошо и получила красивую вороную лошадь, на которой совершала далекие прогулки в сопровождении жандарма для безопасности. Мне не разрешили ездить. Отец сказал, что я начну учиться, когда мне исполнится восемнадцать.

Мисс Матсон, моя новая английская гувернантка, научила нас играть в хоккей. Отец привез из Петрограда клюшки. У нас гостил наш двоюродный брат Кирилл, так что нас было пятеро. Обычно мисс Матсон, Ика и Кот играли на одной стороне, а я с Кириллом на другой. Кирилл был крепкий молодой человек девятнадцати лет и бегал довольно быстро, а я была голкипером. Кроме того, у нас была площадка с утрамбованной землей, как раз для крикета, и теннисный корт, но он был не очень хорош, несмотря на старания наших работников.

Иногда я брала наших двух собак — немецкую овчарку по кличке Джек и маленького добермана-пинчера Леди — и спускалась к реке. Я отвязывала плот, и мы, с моими двумя собаками, начинали сплавляться вниз по течению. Я любила все это: сияющее ярко солнце, тишину, наше уединение втроем, рябь на воде и чудный воздух. Порой я привязывала плот к дереву на другом берегу реки, и мы бегали по полям, потом возвращались и продолжали путешествие.

 

Кирилл был веселым, и у нас с ним было много развлечений. Он любил пофлиртовать, и ему нравилась мисс Матсон. Я это замечала, когда мы бывали вместе, мне он нравился самой. В это время мне было почти шестнадцать, но я выглядела еще очень по-детски. Однажды Кирилл решил встать рано утром и отправиться на длительную прогулку. Он сказал мне, что это позор проводить прекрасные утренние часы в постели, в то время как можно радоваться красотам природы и прелести пейзажей. Я попросила у мамы разрешения пойти с ним. Моя мама разрешила, и на следующий день мисс Матсон разбудила меня в 4 часа утра. Не могу сказать, что мне понравилось такое раннее вставанье, но я поднялась, и мы отправились. Мы прошли довольно далеко в направлении леса, воздух был свежим, а трава в росе, полевые цветы, покрывавшие поля и леса, выглядели свежими в прохладе утра. Это была прекрасная прогулка, но довольно утомительная для меня.

Однажды все они — Кот, Ика, Кирилл и мисс Матсон — решили отправиться в действительно длинную прогулку, опять встав в 4 утра. Они хотели пойти в Бородино, находившееся на расстоянии 40 верст.

Помимо знаменитого поля битвы, там был монастырь, который привлекал нас историей своего основания. Случилось, что в 1812 году, когда французы двигались к Москве, молодой жене русского офицера, ожидавшей первого ребенка, приснилось, что она кого-то ищет с фонарем среди мертвых и раненых, лежащих на большом поле. Несколько дней спустя известие о Бородинской битве достигло ее. Она поспешила туда и, так же как во сне, искала мужа и нашла его мертвым. Несколько лет спустя ее сын, родившийся через несколько месяцев после битвы, умер от скарлатины. Она решила вернуться в Бородино, где построила монастырь и стала монахиней. Ее девичья фамилия была Нарышкина, но она была из другой ветви этого рода, нежели мы.

Как только я услышала от Кота о планах похода на Бородино, я попросилась присоединиться к ним, но он не хотел и слышать об этом:

— Что нам делать с тобой, если ты быстро устанешь и испортишь нам все путешествие?

Я старалась, как могла, убедить его, что я не слабенькая, и, наконец, вмешалась мама и сказала, что я часть дороги про-

 

еду в экипаже. Экипаж вернется, и я смогу остаток пути пройти со всеми. Повару было приказано приготовить для путешественников большую корзину с холодными закусками из курицы, мяса, вареных яиц, напитков и тому подобного. Я должна была выехать днем с Натальей, так чтобы присоединиться к ним в 4 часа в местечке, называвшемся Колочь.

Все прошло очень гладко, мы все встретились в Колочи, печальные 12 верст прошли вместе и прибыли в Бородино вечером. Первое, что мы сделали, нашли комнаты в доме для гостей при монастыре. А после того как перекусили, пошли осмотреться. Мы слышали, что в монастыре живет затворница. Все время она проводит в молитве и почти не спит. Ей приносят в день только кусочек хлеба и воду. Мне очень хотелось видеть ее, нам сказали, что к вечерне она обычно выходит из своей кельи и следует в церковь. Мы ждали у церкви, чтобы только взглянуть на нее, видели проходящих монахинь и, наконец, увидели ее. Она медленно шла, погруженная в молитву, глядя прямо перед собой. Одета она была в черное, как и остальные монахини, но спереди на ее одеянии белым были нарисованы черепа.

Становилось темно, и мы решили вернуться в свои комнаты в доме для гостей. Обследовать знаменитое поле было уже бесполезно, да мы и слишком устали для этого.

Мы слышали легенду, что каждую ночь, когда на колокольне отбивают полночь, у стен монастыря на белых конях появляются храбрые генералы, павшие на поле боя. Проехав по полю, они в молчании огибают стены монастыря и исчезают в неизвестности. Нам хотелось увидеть это, особенно мальчикам, и мы решили не ложиться до двенадцати. Часы пробивали каждые четверть часа. Когда пришло время, мы молча пошли к стенам монастыря, откуда было бы все видно, и стояли, ожидая.

Не могу сказать точно, что я чувствовала, но, пожалуй, главной моей мыслью было — не помешать, а молча ждать вместе с другими. Вокруг было так тихо, не слышно ни звука, весь монастырь объят глубоким сном. Потом начался полночный перезвон. Мисс Матсон, державшая мою руку, сказала, что она отведет меня обратно в гостиницу.

— Рука у нее холодная и дрожит, — сказала она, — ей надо лечь в постели, а не стоять здесь после этого путешествия. Можете делать, что хотите, а я отведу ее обратно.

 

Тогда все решили вернуться, так и не увидев генералов на белых лошадях.

На следующее утро мы отправились обследовать поле битвы, которое сохранялось в том виде, как оно было. Мы читали названия редутов, могли видеть своими глазами, где стояли французы и где русские. Проходя по полям, я представляла себе, как много пролилось слез и каких душевных и физических страданий стоила эта битва. Потом мы посетили домик, где жила первая игуменья. Рядом с ее кельей была маленькая комната, где до сих пор хранились игрушки ее маленького сына. Потом, пройдясь по окрестностям еще немного, мы решили, что пора возвращаться домой, но не пешком на этот раз.

С Бородино связано еще одно предание. После битвы, найдя Москву сожженной по приказу моего прапрадеда графа Федора Васильевича Ростопчина¹ — губернатора Москвы, отступающая французская армия проходила через Можайск, небольшой город недалеко от Ворганова. Возможно, Наполеон провел ночь в нашем большом доме. Во всяком случае, в полуверсте от дома существовала болотистая пустошь, где, как нам говорили, были зарыты сорок бочек с серебром, похищенных французами из домов и церквей. Какое-то время спустя один из владельцев Ворганова, возможно, тот, который потом продал имение моему деду, услышав о сокровище, закопанном в земле, решил отрыть его. Были привезены инженеры и целая бригада землекопов, после долгих обсуждений приступили к работам. Сначала все шло хорошо, но потом произошло событие, всех напугавшее. Внезапно, среди ясного солнечного дня собирались тучи, и стало темно, как ночью. Работники в страхе побросали лопаты, сочтя это плохим предзнаменованием. С тех пор никто не трогал эту пустошь, хотя все мы знали о предполагавшихся там сокровищах. Кот, которому всегда надо было что-то предпринимать, однажды попытался это исследовать. Лет ему тогда было немного, он взял маленькую лопатку и начал копать. Все что он нашел, была пустая бутылка из-под водки.

 

Наши летние каникулы подошли к концу. Когда мы уезжали из Ворганова, никто не мог предположить, что мы покидаем наше прекрасное имение, чтобы никогда не вернуться. В Петрограде наша жизнь протекала как всегда. У меня были уроки танцев, обычные визиты к бабушке и тете Саше, которая жила в том же доме на Спасской. Однажды вечером, когда ушел учитель рисования и я убирала свои рисовальные принадлежности, я услышала, как мои подруги Катя и Сандра шепчутся, упоминая мое имя и имя брата Сандры — Васи Лорис-Меликова. Я прислушалась, и краска бросилась мне в лицо, но я постаралась не выдать себя. Позже Катя открыла мне, что брат Сандры влюблен в меня. Мне он тоже очень нравился. Мне было приятно, когда он приглашал меня танцевать, но, считая себя маленькой и неинтересной и будучи невероятно застенчивой, я боялась признаться в своих чувствах даже себе самой. Я не могла даже представить, чтобы кто-то мог влюбиться в меня. «Вокруг так много хорошеньких девочек, — думала я, — лучше одетых, более взрослых и более искушенных, какие же шансы могут быть у меня».

И вдруг я слышу, что именно этот мальчик влюблен в меня! Это сделало меня такой счастливой, что мне казалось, я летаю от радости. Когда горничная пришла за мной, я была радостно возбуждена. Дома я побежала прямо в комнату матери и все ей рассказала. Она улыбалась и была заинтересована.

Позже она рассказала папе, он рассмеялся и сказал:

— Ну, что же, это хорошее начало.

Ему нравился отец мальчика, оба служили в свое время в Преображенском полку. Я была так счастлива, я ждала наступления субботних дней, когда могла встретить его на танцевальных уроках, и каким разочарованием для меня бывало, если я у узнавала от Сандры, что в наказание он опять оставлен в лицее на праздничные дни. Он был озорником, но именно потому он нравился мне еще больше. Я ждала уроков живописи по вторникам, потому что на них бывала Сандра, и я могла что-нибудь услышать о нем.