- 265 -

ПРОШЛОЕ МОЖЕТ УБИВАТЬ

 

Наверное, я допустила большую ошибку, когда внушала своим детям, что мы не такие, как все, что нас могут в любую минуту вновь выслать в Казахстан, если они будут плохо учиться и шалить. Теперь я понимаю, что мои переживания и страхи не могли пройти для них бесследно, кроме того, они накладывались еще и на их собственные страдания. Мои дети росли в тяжелое время, им пришлось испытать боль, нужду, унижения, страх потерять родителей. Пока я не получила временную прописку, я то появлялась дома, то исчезала, а ведь маленькому ребенку очень трудно объяснить, почему мама не живет вместе с ним.

Впоследствии, когда душевная болезнь сына уже вполне проявилась, я снова и снова перебирала в уме все обстоятельства нашей жизни, стараясь понять, могла ли я что-нибудь изменить.

Могла ли я, например, изменить отношение начальства к заведующей детским садом Л. Отырба, которая, сочувствуя маме, на свой страх и риск устроила моих малышей в свой садик? Ее стали упрекать в том, что она посмела принять детей из семьи репрессированных.

Могла ли я помочь им в их школьной жизни?

Весной 1953 года (Эдик заканчивал четвертый класс) дети, в том числе и мой сын, играли на улице в мяч, и кто-то из них разбил окно парткабинета. Все разбежались, а Эдик спокойно направился домой. В это время неожиданно подъехала машина первого секретаря обкома Гетия. Он видел, как дети разбегались, и задержал моего сына. Эдик сказал, что он стекла не разбивал, тогда Гетия спросил, чей он сын. Мальчик после некоторого замешательства назвал мою фамилию. Тогда Ге-

 

- 266 -

тия велел постовому отвести Эдика в детскую комнату милиции, поинтересовавшись напоследок:

— А что, разве Оглы еще живут в Сухуми?

Один из мальчиков, который все это видел, пришел к нам и рассказал о случившемся. Мы с мамой в панике побежали в милицию. Эдик стоял в углу в слезах. Увидев меня, он бросился ко мне, но милиционер схватил его за волосы и поволок на прежнее место. Стал на нас кричать и гнать вон. Как я ни убеждала его, что мой сын ни в чем не виноват, он был неумолим. Привели даже пионеров, которым показывали на Эдика как на сына «врагов народа», злостного хулигана. Сообщили в школу. В течение десяти дней в школу утром его сопровождал милиционер, а забирала я или мама. Он практически перестал есть. Хотя он хорошо учился и отличался хорошим поведением, учительница резко изменила к нему отношение и стала от него требовать больше, чем от других детей. Эдик всегда очень остро страдал от несправедливости по отношению к нему, а подобных случаев в его жизни было предостаточно.

Не прошло и трех дней, как случилась новая неприятность. После уроков все дети высыпали на улицу, кто-то пробежал по газону, а учительница опять обвинила Эдика. На следующий день меня вызвали в школу. Я пришла во время перемены и застала такую сцену: дети играют, посреди двора стоит мой сын, горько рыдая, а учительница отчитывает его за порчу газона, уже, наверное, не в первый раз. Я остановилась ни жива ни мертва. Как защитить своего ребенка? Стоило мне хоть слово сказать, Эдика бы исключили из школы. Наконец учительница грузинского языка не выдержала, подошла к мальчику, взяла его за руку и отвела в класс. После этого случая он стал всего бояться.

И уж совсем ничего не могла я изменить в нашей с Иваном судьбе. Как объяснить детям, что их отца наказывают за то, что он грек? В 1954 году я решила перевестись на заочное отделение в Кзыл-Орду, недалеко от поселка Миргалимсай54, где тогда жил в ссылке мой муж, и с детьми поехала к нему. Мы пробыли у Ивана три месяца, дети ходили в местную шко-

 


54 Поселок Миргалимсай был преобразован в город Кентау Чимкентской области в январе 1955 г.

- 267 -

лу. Но с переводом ничего не получилось, и нам пришлось вернуться. Рассказы ссыльных о том, что они пережили, произвели на Эдика очень сильное впечатление. Он никак не мог понять, за что греков сослали.

Настоящая трагедия началась вскоре после нашего возвращения в Сухум, когда у всех родителей потребовали свидетельства о рождении детей. У меня свидетельство о рождении сына было на фамилию отца — Василиади, а учился он под моей фамилией — Аббас-оглы. Как только одноклассники Эдика узнали, что он грек и его отец в ссылке, его стали дразнить, называть «незаконнорожденным». Сын сказал, что больше в эту школу не пойдет, и мне пришлось перевести его в другую. Когда ему исполнилось пятнадцать лет, я со страхом стала замечать, что в лунные ночи он встает с постели и бродит по дому...

Еще очень трудно было нам с мамой объяснить Эдику, почему мы не чувствовали себя хозяевами в собственном доме.

В 1948 году мама сдала в аренду на десять лет квартиру в нашем доме молодому грузину — фронтовику, потерявшему на войне ногу и после демобилизации оказавшемуся, очевидно по партийной путевке, не у себя дома, в мингрельском местечке Хоби, а в Сухуме. Мы очень хорошо к нему относились, хотя знакомые говорили, что во время переселения греков он пытался узнать, подлежу ли я высылке.

— Вы пригрели змея, — предупреждали нас соседи.

Через два года он собрался жениться. Мама помогла ему организовать свадьбу, наладить быт: подарила молодоженам стол, кровать и другие необходимые предметы домашнего обихода. Мы с мамой тепло отнеслись к юной и красивой жене нашего постояльца — дочери известного в Грузии врача. Вначале молодая семья очень нуждалась, но затем родственники нашего квартиранта устроили его директором турбазы, что незамедлительно сказалось на его материальном положении. Затем он был назначен директором вечерней школы, что также немало способствовало его процветанию.

В 1958 году срок аренды подошел к концу, но маме было сказано:

 

- 268 -

— Я никуда отсюда не уйду. Десять лет прожил и дальше буду жить!

Когда мама стала возражать, он пригрозил ей:

— Хочешь, чтобы твоя дочка снова оказалась в Казахстане?

Я тогда сказала ему:

— Я была там и вернулась. Но если ты туда попадешь, ни когда не вернешься.

— Ты мерзавец, — не выдержал Эдик, — как же тебе не стыдно, тебе бабушка брюки починяла, свадьбу твою устроила...

— А ты вообще молчи, сумасшедший, — услышали мы в ответ.

И он получил разрешение на перепланировку занимаемой им части дома (вместо небольшого расширения галереи, на что под давлением обстоятельств была готова согласиться мама, он задумал пристроить еще одну большую комнату). Сила, в лице многочисленных родственников, которые занимали руководящие должности в обкоме партии, горсовете и городском суде, оказалась на его стороне. Маму вызвали в жилуправление горсовета и стали требовать, чтобы она подписала согласие на перестройку дома. Она отказалась.

— Зачем я буду это подписывать? Здание будет изуродовано, да еще мы потеряем почти весь двор.

— Послушай, ты, абхазка, — прикрикнул на нее родственник «соседа», — скажи спасибо, что по нашей земле ходишь!

Моя мама была очень выдержанным человеком, но такого оскорбления она стерпеть не смогла.

— Чтоб ты провалился! — крикнула она ему по-абхазски. Вскоре после этого случая мамин обидчик был у кого-то в гостях. Напился и вышел освежиться на балкон. Вдруг не удержался на ногах, перегнулся через перила, полетел вниз и разбился насмерть. Мама потом очень переживала, думала, что это она накликала на него беду. Я ее успокаивала, говоря, что этот человек стал жертвой собственной невоздержанности.

 

- 269 -

Нашей семье довелось испытать унижения и несправедливость, что называется, «по всем статьям». Сначала мы оказались жертвами большевистской политической системы как иноподданные, «социально-чуждые» и «капиталисты». Затем я попала в страшное колесо репрессий как член семьи советского руководителя! После тюрьмы и ссылки новое несчастье — массовое выселение греков и других иностранных подданных. Но обиднее всего было то, что после всех перенесенных страданий, дожив до «мирных времен», мы по-прежнему оставались в положении неполноценных членов общества — уже как абхазы, испытывая на себе теперь уже инерцию и рецидивы разгула грузинского национализма в Абхазии бериевского времени. Мы постоянно в повседневной жизни, находясь под одной крышей с людьми, незаконно, силой захватившими часть нашего дома и ощущавшими себя новыми хозяевами жизни, сталкивались с различными проявлениями национализма, как известно, особенно неприятного и порой вульгарного в быту.

Конечно, семья наших соседей не творила в отношении нас сознательное, целенаправленное зло. Они воспользовались своим преимуществом перед нами в тех условиях, когда абхазы не были хозяевами на своей родной земле. Отношения между нашими семьями отразили ситуацию в республике, подобно тому, как капля отражает море.

Кроме того, это соседство травмировало Эдика, служило для него постоянным источником мучительных навязчивых идей. Ему казалось, что сосед в действительности является сотрудником грузинского КГБ и испытывает на нем, Эдике, какое-то новейшее устройство, воздействующее на работу головного мозга. Он даже придумал подробную техническую характеристику этого «прибора» и обосновал принцип его действия. Это болезненное убеждение было настолько сильным, что не оставляло сына даже тогда, когда он реально воспринимал окружающий мир.

В 1959 году Эдик окончил 10-ю абхазскую среднюю школу, куда его перевели как сильного ученика и одаренного ма-

 

- 270 -

тематика. По рекомендации из школы он поступил в Сухумский государственный педагогический институт на физико-математический факультет. Учился отлично, да и отношения с товарищами складывались у него как нельзя лучше — Эдик был покладистым и добрым, как его отец. Друзья любили его и часто собирались у нас.

На государственных экзаменах сын обратил на себя внимание всей экзаменационной комиссии: он не закончил решение сложной задачи на доске, так как решил часть ее в уме, чем несказанно удивил экзаменаторов. Председатель экзаменационной комиссии назвал его «маленьким Эвклидом» и предложил попробовать поступить в Тбилиси в аспирантуру.

Наверное, так бы и произошло, но в 1964 году неожиданно умерла моя мама, весь дом погрузился в траур, и на какое-то время мне стало не до Эдика. А он не захотел никуда ехать и начал работать в институте лаборантом. Постепенно как-то охладел ко всему, погрустнел. Его уговаривали учиться дальше — безрезультатно. Его ничто не интересовало. Через два года он ушел из института.

Стал прогрессировать душевный недуг, долгое время не дававший о себе знать. Начались мытарства по врачам и клиникам. После 32 лет ему стало совсем плохо. Три раза он пытался покончить с собой, всякий раз уверяя меня, что делает это совершенно сознательно, чтобы облегчить мне жизнь. Профессор Рохлин, у которого мы консультировались в Москве, прямо сказал мне, что заболевание сына носит «социальный» характер и, если бы мы раньше обратились к врачам, его скорее всего можно было бы спасти... Другие врачи также считали, что причиной страшного заболевания стали психические и физические травмы, перенесенные в детстве.

Вся наша семья сплотилась, чтобы справиться с этим горем. Общими усилиями поддерживали Эдика. Я доставала редкие лекарства, ему становилось лучше, и на какое-то время удавалось стабилизировать это состояние. Казалось, сын

 

- 271 -

приходит в себя, становится прежним, он даже собирался сдавать экзамены в аспирантуру... Но грузино-абхазская война погубила его окончательно.

Не просто складывалась и карьера моего мужа. В Индустриальный техникум, где работал Иван, пришел новый директор, который закончил в Тбилиси тот же факультет, что и муж, — по специальности «инженер-механик». Сначала он просто ревниво присматривался к Ивану, а затем начал переводить курсы «на грузинский сектор», то есть преподавание стали вести на грузинском языке, но количество часов за мужем пока сохранилось. Иван работал еще и в Сельскохозяйственном институте, писал рецензии на дипломные работы, однако и здесь обучение постепенно переводилось «на грузинский сектор».

Вскоре директора техникума перевели на другую работу — он возглавил завод «Сухумприбор» и уговорил мужа перейти к нему. Однако отношения и тут складывались очень непросто — директору нужна была слава, и он использовал знания и способности Ивана, а самого его держал в тени. Муж очень переживал. Однажды он не выдержал и высказал все, что накопилось на душе. Пришел домой расстроенный, подскочило давление, его парализовало. На следующий день он умер от кровоизлияния в мозг. Это произошло 20 мая 1975 года.

В 1979 году вышла замуж дочь, и вскоре родился мой внук Янчик. Чтобы как-то свести концы с концами, я занялась репетиторством — готовила школьников к поступлению в институт по истории СССР и обществоведению. Однако здоровье стало меня подводить. Перенеся две операции, я наконец решила уйти на пенсию и в октябре 1988 года подала заявление об уходе. Сыну тогда было совсем плохо.

Одной из особенностей болезни Эдика было то, что он точно предсказывал, что должно было случиться. Однажды он сказал:

 

- 272 -

— Будет война, но она закончится победой Абхазии.

Так и произошло. Началась война, и нам опять пришлось пережить голод, холод, страх. После окончания войны сын медленно погибал в полуразрушенном Сухуме, где не было нужных ему лекарств, врачей. За два месяца до смерти он сказал, что умрет 27 февраля 1997 года в 10 часов утра. Предсказание сбылось в точности. Он умер в полном сознании, у меня на руках.

Янчику тоже пришлось нелегко. Во время грузино-абхазской войны, желая уберечь его от опасности, мы срочно переправили его в Москву к родственникам. Вернувшись, он не узнал свой родной город — Сухум лежал в руинах. Через некоторое время снова начали работать школы, но учителей не хватало, не хватало и учебников, классы часто пустовали. Дети по большей части были предоставлены самим себе. А что они видели на улице? Грабежи, оружие, наркотики... Мой семнадцатилетний внук чуть не сбился с пути. Благодаря нашим близким мальчика удалось отправить в Петербург. Он попал в хорошую среду, закончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета. С ним связаны мои надежды на будущее.