ПОБЕГ

 

Летом 1947 года мужа перевели в поселок Комсомолец Карабалыкского района — преподавателем специальных дисциплин в сельскохозяйственный техникум. В этом техникуме работали знающие, грамотные преподаватели, что, в общем-то, было удивительно для такой глуши. Впервые за долгое время, попав в круг интеллигентных, образованных людей, мы почувствовали, что вернулись к жизни. И тем не менее проблем было много. Наша квартира из-за нехватки топлива промерзала насквозь, дети часто болели, а лечить нечем, хотя в поселке была поликлиника.

Однажды трехлетняя Лейла упала и сломала руку у локтя. Врач тщательно осмотрел ее и сказал, что положение очень опасное, но помочь он не в состоянии. Рука опухла, поднялась температура. Мы не знали, что делать. Ребенок погибал. И я решилась на дерзкий шаг: уехать с детьми без разрешения, чтобы спасти их. Мы обсудили ситуацию с мужем. Дело в том, что меня в Бистюбе сняли с учета, а на новом месте жительства я на учет еще не встала, так как документы пока не прибыли, и я решила использовать этот момент. Иван меня поддержал, хотя замысел был поистине безумным.

При расчете в Бистюбе муж получил большую сумму денег, да и зарплату мы почти не тратили, так как покупать было нечего. Теперь эти деньги пригодились. С большим трудом мы приобрели несколько килограммов масла, растопили, влили в бидон, раздобыли немного хлеба, и с этим багажом в середине марта мы с детьми двинулись в путь. Мне было тогда 27 лет.

Иван привез нас на станцию Тогузак, которая находилась в двадцати пяти километрах от нашего поселка, потом поехал обратно в Комсомолец, оформил отпуск на неделю и вернул-

 

ся к нам. За это время растаял лед, и через реку трудно было переправиться. Ивану пришлось прыгать со льдины на льдину, он чуть было не утонул, пришел к нам весь мокрый, но свои документы и деньги спас.

Поезда шли переполненные, и у нас никак не получалось уехать. Наконец мужу удалось уговорить проводника взять нас за деньги, и мы с трудом влезли в вагон для скота, битком набитый людьми. Тут надо сказать, что на станции к нам присоединилась Стелла, шестнадцатилетняя девушка-гречанка, у которой все родные умерли от тифа. Она каким-то образом узнала о моем отъезде и пешком добралась до станции, где нашла нас, когда мы уже садились в вагон. У нее не было с собой ни документов, ни вещей, ни денег. Обливаясь слезами, она бросилась мне на шею и умоляла взять ее с собой. Пока я соображала, что с ней делать, поезд тронулся. Ничего другого не оставалось, как только положиться на судьбу.

Когда мы подъезжали к Челябинску, в вагоне началась проверка документов. Я сначала растерялась, не зная, что предпринять, а потом придумала вот что. У меня с собой был большой чемодан, сбитый из досок, и узелки с едой. Чемодан я поставила на бок, узлы пристроила рядом, сына уложила сверху, а за чемоданом спрятала Стеллу. Сама села на краешек чемодана с больной дочкой на руках, которая все время плакала. Вдруг резкий свет фонаря ударил мне в лицо, я обернулась: передо мной стоял пожилой человек и требовал документы. Я, полуживая от собственной дерзости, сказала:

— Мой муж погиб, а я с детьми еду к матери, документы в чемодане.

С этими словами я сделала вид, что собираюсь открыть чемодан. В этот момент моя девочка так закричала, что контролер махнул на нас рукой и пошел проверять других пассажиров.

В Челябинске наш вагон отцепили и потребовали, чтобы все, у кого нет билетов, приобрели их. Я с другими пассажирами направилась в кассу, но там тоже требовали документы, спрашивали, откуда едешь и куда, так что я вернулась без билетов. Решила, что как-нибудь уговорю проводника.

 

Однако уговаривать никого не пришлось — помог счастливый случай. В вагоне рядом с нами сидели муж с женой, которой от страшной духоты стало плохо, и я начала ухаживать за ней. Достала топленое масло, хлеб, предложила поесть. На вопрос, кто я и откуда, соврала — сказала, что возвращаюсь с детьми из эвакуации. В результате муж этой женщины стал оберегать меня и детей от контролеров. Помог и с билетами. Он показал проводнику свои билеты, а затем подсунул их мне. Проводник не очень присматривался и решил, что у нас все в порядке. Я только не знала, что делать со Стеллой. Когда мои попутчики ее заметили, пришлось сказать, что ее родители погибли, а она не совсем психически здорова и я хочу в Москве положить ее в больницу.

Через три дня на одной из станций нас пересадили в другой вагон и прицепили к товарному поезду. По счастью, никто на нас не обращал внимания. Народу было много, почти все с маленькими детьми, все суетились, стараясь устроиться получше. Мне удалось занять крайнее боковое место, и теперь Стелле прятаться было легче. Чемодан я опять поставила боком, прикрыв мою подопечную.

Почти месяц мы тащились до Москвы. Сколько страху я натерпелась в пути, не описать. В довершение всего мои мальчик и девочка заболели корью.

Однажды Стелла решила набрать для всех детей, заболевших в долгой дороге, горячей воды на остановке и бросилась проводнику в глаза. Он никак не мог понять, откуда она взялась. Только она набрала воды и хотела вернуться в вагон, как он схватил ее за руку. Мне ничего не оставалось, как сказать, что она психически больная сирота, ее надо довезти до Москвы и поместить в больницу. Я так умоляла проводника, что он сжалился, но предупредил, что скоро опять будет проверка документов и Стелла не должна попадаться контролерам на глаза. Очередная проверка длилась около часу. Наш вагон был последним. С минуты на минуту контролеры могли появиться и у нас. Мое волнение пассажиры приписали тяжелой болезни детей. Мы уже подъезжали к Москве, когда в нашем вагоне появились проверяющие. Они

 

увидели, в каком состоянии находятся мои дети, горевшие от температуры, и решили высадить всех нас на ближайшей станции. Близко к нам они не подошли, думая, что у детей тиф.

Утром мы прибыли в Москву. Не успели мы сойти с поезда, как снова проверка документов. Я опустилась на свой чемодан и зарыдала от отчаяния. Когда ко мне подошли проверяющие, я даже не встала. Я настолько была измучена, что мне уже было все равно, как со мной поступят. На просьбу предъявить документы я ответила, что дети тяжело больны, что в пути мы находимся уже около двух месяцев и я не знаю, куда засунула документы. Потом добавила:

— Делайте, что хотите, я больше не в силах двигаться.

Я выпалила все это сквозь рыдания. Контролеры приняли меня за эвакуированную и отстали.

На вокзале был медицинский пункт. С помощью Стеллы я отыскала более-менее укромный уголок и позвала медсестру. Пришла немолодая женщина, посмотрела на детей и ушла. Спустя некоторое время принесла чай в банке и какие-то лекарства. Она показалась мне добрым и отзывчивым человеком, и я все ей рассказала, так велико было желание с кем-нибудь поделиться. Выслушав меня, она призналась, что у нее все родные и близкие тоже были арестованы и она ничего о них не знает. Сама чудом уцелела и теперь живет в постоянном страхе.

Немного успокоившись, я позвонила Анастасии Платоновне Зуевой. Вначале она не поняла, кто с ней говорит, а когда узнала меня, велела немедленно приехать. Я оставила детей Стелле, а сама отправилась на улицу Кирова. Поездка в метро была настоящим испытанием — все обращали внимание на мою грязную одежду, я же старалась ни на кого не смотреть.

Увидев меня, Анастасия Платоновна ахнула:

— Боже мой, Дилечка, что с тобой сделали! — и крепко прижала меня к себе.

Я коротко ей обо всем рассказала. Она, со слезами на глазах, слушала, а потом извинилась передо мной:

 

— Я тебя не забыла, даже собиралась к тебе приехать, но мне рассоветовали, а вернее, запретили те, к кому я обращалась за помощью...

В конце нашего разговора я попросила ее помочь Стелле выехать в Орджоникидзе, на родину. Зуева меня накормила, переодела, дала с собой запас провизии, мы тепло попрощались, и я вернулась на вокзал.

Там я обнаружила испуганную Стеллу с детьми, которая сидела и плакала, — поскольку меня слишком долго не было, она решила, что меня, наверное, арестовали. Я дала Стелле деньги и отправила ее на метро к Зуевой. Позже Анастасия Платоновна мне напишет, что уже через три дня ей удалось отправить Стеллу в Орджоникидзе. Потом и от самой Стеллы пришло письмо, в котором она писала, что доехала благополучно, нашла дальних родственников, благодарила Зуеву. На этом наша переписка закончилась, и больше я о ней ничего не знаю.

На вокзале мы с детьми провела три дня. Знакомая медсестра о нас заботилась, приносила еду и лекарства. Она же помогла купить билет до Новороссийска, так как билеты до Сочи достать было невозможно. На четвертый день мы отправились в путь.

До Новороссийска добирались две недели, поезд останавливался каждые два-три часа. Кругом видны были следы только что закончившейся войны: развороченные железнодорожные пути, которые чинили на ходу, взорванные и сожженные станции. Мы проезжали мимо разрушенных городов, поселков, деревень, съестного нигде нельзя было купить. Я была в отчаянии и уже почти не надеялась, что мои ослабевшие дети выживут. Наконец показался Новороссийск: всюду развалины, руины, на берегу моря валяются катера, лодки, обломки кораблей — жуткое зрелище. Дальше Новороссийска поезда не шли, выехать можно было только на пароходе. Морской вокзал был забит людьми со всех концов страны. Все суетились, о чем-то спорили, поминутно возникали драки, дети плакали. Я со своими расположилась у входа. С моря дул холодный ветер, и укрыться от него было негде.

 

Подошел пароход, и нужно было срочно достать билет. Я стала пробиваться к кассе.

— С детьми вперед идите, — предложил кто-то.

Я протискивалась между людьми, повторяя, что у меня двое больных детей, еду издалека, муж погиб на фронте. Однако последний билет достался многодетной женщине, которая стояла в очереди прямо передо мной.

Началась посадка на пароход — это было какое-то безумие: все друг друга толкают, кричат, ругаются, суетятся, как муравьи в гигантском муравейнике. Тем временем ветер начал крепчать — знаменитый новороссийский норд-ост. Мне удалось в этой сутолоке найти безветренный уголок, куда я перетащила детей. У них от простуды воспалились уши (позднее обоим придется делать трепанацию черепа), они все время плакали. Сидящие рядом пассажиры сами были измучены, и постоянный плач моих малышей конечно раздражал их. Время от времени мне приходилось оставлять детей, чтобы раздобыть хлеба. У меня еще оставалось немного масла в бидоне, и я его обменивала на хлеб, но масло вскоре кончилось, и что делать дальше, я не знала.

На четвертый день прибыл пароход «Молотов», и все опять кинулись к кассе. На этот раз мне удалось достать билет на палубу. Какое это было счастье!

Началась посадка, норд-ост дул со страшной силой, и люди едва держались на ногах. У трапа ветер чуть не снес меня с детьми в море. К счастью, нас подхватили молодые ребята, моряки-черноморцы, и с их помощью мы взобрались на палубу. Ветер не стихал, нас качало из стороны в сторону, волны заливали палубу, и скоро мы все вымокли до нитки. Тогда те же трое моряков подошли к нам, молча взяли моих детей, вещи и спустили вниз. Мы оказались в проходе между каютами, расположились на полу. По-прежнему качало, но зато было сухо и безветренно. Моряки принесли нам по кусочку сахара, сухари, чай и еще накормили какой-то похлебкой. Мои бедные дети впервые увидели сахар и не знали, как его есть, а я тогда в который уже раз подумала, что вряд ли я смогла бы выдержать все невзгоды, если бы не встречались мне на пути настоящие, хорошие люди.

 

Постепенно ветер стал стихать, «Молотов» смог наконец выйти в море, а мы легли спать на полу. Впервые за всю дорогу я, почувствовав себя в безопасности, крепко уснула, так что даже не услышала, что ночью на пароходе прорвало трубу. Стала прибывать вода. Наши ребята-защитники вовремя это заметили, схватили детей и меня, спящую, вытащили наверх. Когда я очнулась, долго не могла понять, что случилось.

Наступило утро. Ярко светило солнце, море было спокойное. Мы приближались к Сухумской бухте. Сердце тревожно забилось, ведь я не знала, как меня примет после долгой разлуки мой родной город. Меня опять обуял страх перед неизвестностью. Только теперь я представила себе последствия своего поступка: а что, если меня вернут обратно? Дети расплакались, как будто почувствовали мое состояние, и не было сил их успокоить.