МОЯ СЕМЬЯ

 

Летом 1885 года в Сухумскую бухту вошел турецкий корабль за очередной партией табака знаменитых местных сортов. В числе других пассажиров с корабля на причал спустился молодой человек — это был мой дед по отцу, Яхья Керболай Аббас. Привлеченный рассказами об очаровании здешнего мягкого климата, о красотах природы, о бескорыстном гостеприимстве жителей этого края, он прибыл из Ирана, чтобы увидеть и получше узнать эти удивительные места.

Сын состоятельных родителей, Яхья мог себе позволить путешествовать по всему свету, но он давно и настойчиво стремился в Абхазию и, приехав сюда, не обманулся в своих ожиданиях. Эта маленькая страна покорила его живой прелестью многоязычного дружелюбия, да и сам он, со своей общительностью, остроумием и великолепным знанием турецкого языка (а турецкий язык в то время был языком общения в многонациональной Абхазии), легко вписался в раскованный, распахнутый быт Сухума — приморского города, стоявшего на пересечении торговых путей из Европы в Азию.

Яхья решил остаться в Сухуме, где у него уже было много друзей. В доме одного из них он встретил Гюльфидан Кервалидзе, красивую черноглазую девушку, приехавшую погостить к родственникам из Очамчири. Она очаровала Яхью, и он, в свою очередь, тоже не оставил красавицу равнодушной. Было решено: Яхья Аббас, уладив на родине свои дела, через год вернется к Гюльфидан. Ровно через год они стали мужем и женой⁵.

 

Яхья занялся строительством — строил дороги, мосты, дома. Он был хорошим мастером, а кроме того, ему сопутствовала удача. Обнаружив недалеко от Сухума, в районе Гульрипша глину, пригодную для выделки кирпича и черепицы, он выстроил два кирпичных завода, и скоро слава о нем распространилась по всему Черноморскому побережью Российской империи. На него обратили внимание власти, и Яхье был предложен подряд на строительство Новороссийске-Батумского шоссе⁶ — крупнейшей стройки того времени, имевшей важное экономическое и стратегическое значение для Юга России. Кстати, A.M. Горький написал рассказ «Рождение человека», когда работал на строительстве этой дороги⁷. И сегодня близ реки Кодор стоит роддом, названный «Рождение человека» в память о пребывании писателя в наших краях.

На набережной в Старых Гаграх дед построил двухэтажный дом, где летом жила его семья. Затем он облюбовал место на скале, где собирался построить настоящий дворец, но от этой затеи ему пришлось отказаться: принц Александр Петрович Ольденбургский⁸ — близкий родственник царя — считал себя хозяином этих мест и возражал против соседства.

Принц Ольденбургский, генерал от инфантерии и сенатор, был женат на герцогине Евгении Максимилиановне Лейхтенбергской — внучке Николая I. Их сын, П.А. Ольденбургский, был зятем Николая II — мужем его старшей сестры, великой княгини Ольги Александровны. В 1899 году в Санкт-Петербурге при Государственном совете была создана комиссия под председательством А.П. Ольденбургского, которая должна была подыскать на Черноморском побережье России участок земли для обустройства отечественного курорта, который не уступал бы Альпийской Швейцарии и средиземноморским французским курортам. Было решено, что наиболее подходящим местом для этого являются Гагры. В 1901 году под личным руководством принца началась работа по превращению приморского поселка в фешенебельный курорт европейского класса — «российскую Ниццу».

 

Еще до начала строительства гагрского курорта принц решил выстроить для себя дворец в Гаграх⁹. О дальнейших событиях повествует наша семейная легенда. Принцу вздумалось построить дворец на скале. Дважды лучшие мастера закладывали фундамент дворца, который за короткое время давал трещину. Услыхав об иранце-строителе Аббас-оглы, принц пригласил его к себе. После короткой беседы дед согласился построить дворец к сроку, указанному принцем, и получил часть денег для начала строительства. Условились: если дворец не будет закончен в срок, то все денежные расходы лягут на деда.

Яхья немедленно приступил к делу. Заказчик был доволен успешным ходом строительства, но для завершения работы надлежало выдать оставшуюся часть денег, которых, очевидно, у принца не было. Деду пришлось добывать деньги у друзей и знакомых, и дворец был выстроен в срок. Однако принцу не хотелось платить по договору.

Возникло и еще одно осложнение. К этому времени авторитет деда возрос, ему удалось заслужить всеобщее уважение. Этим был весьма недоволен кутаисский губернатор, который ревниво относился к чужим успехам. По поводу строительства Очамчирского участка Новороссийске-Батумского шоссе они с дедом сильно поссорились. Деду угрожал арест. Оба неприятных обстоятельства вынудили его отправиться в Петербург с жалобой. Поездка заняла несколько недель, но увенчалась успехом. Как хороший специалист, дед был награжден Николаем II золотой медалью «За усердие» и грамотой¹⁰. Принцу Ольденбургскому пришлось вернуть долг.

В 1909 году Яхья Аббас-оглы получил еще одну награду — большую золотую медаль императорского Доно-Кубано-Терского общества сельского хозяйства за участие в промышленной и сельскохозяйственной выставке. Скорее всего, он был удостоен этой награды за продукцию своих кирпичных заводов.

Дед, как я уже говорила, стал популярной личностью. Я очень обрадовалась, отыскав упоминание о нем в записках старожила Гагр П.И. Борисова. «Это был высокий, здоровый,

 

черный, как араб, человек, — вспоминает Борисов. — Шикарно одетый, но в персидскую одежду, с красными, крупными коралловыми четками в руках, а иногда с такими же, но с янтарными». Без сомнения, это портрет весьма преуспевающего человека. Однако дед был известен не только как удачливый предприниматель, но и в первую очередь как порядочный и добрый человек, о чем красноречиво свидетельствует следующий случай, о котором мне рассказал человек, до 1918 года служивший швейцаром во дворце принца Ольденбургского.

Однажды на набережной дед нашел маленькую черную бархатную сумочку, в которой оказались золотые монеты и другие деньги. Дед пытался отыскать владельца (или владелицу) сумочки, но безуспешно. И тогда он твердо решил отдать ее самому нуждающемуся, на его взгляд, человеку. В то время курорт только строился, в Старых Гаграх еще не было водопровода и каждый день воду из родника привозил один бедный турок. Погрузив на тачку бочку с водой, он ездил по дворам, выкрикивая: «Соук-су!» (холодная вода). Так по копеечке собирал бедный Али деньги на дорогу к себе на родину—в Турцию. Обладатель сумочки не объявлялся, и дед вручил свою находку Али. Через месяц прибыл очередной корабль за табаком. Счастливый Али отслужил молебен в мечети за здравие деда и уплыл на этом корабле в Турцию. Вскоре дед узнал, что корабль потерпел крушение, и из пассажиров спаслось всего несколько человек. Али среди них не было. Это известие потрясло деда. Он очень переживал, потому что считал, что в какой-то степени его подарок был причиной гибели бедного Али.

После женитьбы Яхья, решив обосноваться в Сухуме, купил участок в лучшем районе города, на стыке центральных улиц — Георгиевской и Екатерининской (ныне проспект Мира и улица Калинина). В 1898—1899 годах дед построил здесь два двухэтажных дома, которые соединялись террасой и имели вид единой городской усадьбы. Этот ансамбль выделялся своей оригинальной архитектурой даже среди красивых зданий по соседству.

 

Стены домов Яхьи были выложены из красного и белого кирпича, а фасады украшены пилястрами и полуколоннами. В северной части владения находился большой сад и конюшня. Дед держал свой выезд: фаэтон и лошадей. Кучером был перс Хусейн, преданный ему человек.

Комнаты в квартире углового дома, которую занимал мой дед, а позже мои родители, были просторные, с высокими потолками. Стены и потолки украшены росписью, изображавшей времена года. Помню, что спальня деда была бледно-голубой, столовая — зеленой, кабинет с лепным камином — розово-абрикосового цвета. Стеклянная галерея вела на просторную террасу, заставленную кадками с маленькими апельсиновыми деревьями, к которой примыкали людская, кухня и ванная (в доме был водопровод и все бытовые удобства, редкие по тем временам). На нижнем этаже располагались пекарня и гастрономический магазин, а также квартира из трех комнат, в которой проживали многочисленные гости и родственники деда и бабушки.

В доме по улице Екатерининской, где жила семья моего дяди Ризы, на втором этаже были две спальни, столовая, гостиная, кабинет и комната для прислуги. Двери большинства комнат выходили на застекленную галерею, тянувшуюся по всей длине дома. В конце ее была дверь на террасу, увитую виноградом. В комнатах стояла красивая мебель, полы были застелены большими персидскими коврами. Богатая и изысканная отделка фасада придавала дому вид миниатюрного дворца. На первом этаже располагалась шестикомнатная квартира, завещанная дедом любимой дочери — моей тете Наргиз.

Первоначально у деда был другой план обустройства нашей жизни. Он намеревался эти дома сдать в аренду и построить большой особняк для всей семьи. Он даже купил уже обширный участок неподалеку, в верхней части Екатерининской улицы, ближе к подножию горы Чернявской, застроенной шикарными виллами местной и российской знати. Место было необыкновенно живописное, отсюда открывался прекрасный вид на Сухумскую бухту. Дед было уже приступил к строительству, но вынужден был отказаться от своей мечты:

 

помешала Первая мировая война и революция. Кроме того, в это время судьба нанесла ему два удара, от которых он до конца жизни так и не смог оправиться.

В 1912 году в возрасте сорока трех лет умерла моя бабушка Гюльфидан, которую дед очень любил. Единственной его отрадой были теперь дети. Старшие сыновья Шахбас (мой отец) и Риза закончили реальное училище (в то время в Сухуме не было высших учебных заведений). Для продолжения учебы дед отправил их в Тифлис. Кроме турецкого, персидского и абхазского языков, на которых говорили дома, братья владели французским и немецким, а также всеми языками местного населения — греческим, армянским, грузинским, мингрельским, эстонским... Увлекались охотой, занимались спортом. Дядя Риза одно время был капитаном сухумской футбольной команды «Унион». Тетя Наргиз училась в Сухумской женской гимназии, занималась музыкой и языками. Самый младший брат — Касим — уже заканчивал обучение в Одессе, когда неожиданно для всех с ним случилась беда.

Дело было так. Касим с друзьями решили отметить день рождения одного из своих сокурсников в ресторане. В приподнятом настроении они заняли столик, сделали заказ официанту и, негромко разговаривая, ждали. Вдруг один из товарищей заметил с тревогой:

— Касим, смотри, тебя разглядывает какой-то человек.

Действительно, за соседним столом сидел солидный, средних лет мужчина, который не отрывал от Касима недобрых глаз... Вскоре незнакомец исчез и через некоторое время вернулся с двумя полицейскими, которые схватили Касима и увели. Товарищи в недоумении пошли следом. В полицейском участке они узнали поразительную вещь: Касим арестован по обвинению в убийстве!

Дело в том, что несколько лет тому назад сын незнакомца из ресторана был зверски убит, убийца скрылся, но у отца погибшего осталась его фотография. По ней он и опознал в Касиме убийцу сына. Следствие велось пристрастно. Касима пытали, чтобы заставить признаться в преступлении, которого он не совершал. Несчастный отрицал свою вину, но его

 

доводы следователи и прокурор сочли неубедительными. Дело дошло до суда, который мог признать Касима виновным и приговорить к высшей мере наказания — смерти через повешение.

После ареста Касима его товарищи кинулись в порт. К счастью, на рейде стоял пароход, отправлявшийся в Сухум, и им удалось передать Яхье письмо о случившемся. Получив страшное известие, дед на том же пароходе прибыл в Одессу и успел явиться в суд до оглашения приговора. Предъявил документы, удостоверяющие, что Касим — его сын, иранец, не одессит и никакого отношения к убийству не имеет. Касима отпустили, он с отцом вернулся домой, но здоровье его было подорвано. Ему становилось все хуже и хуже, и он умер, когда ему было всего двадцать четыре года.

Смерть самых дорогих людей — жены и младшего сына — надломила деда. Не могли не сказаться на его здоровье и изменения, которые происходили в стране после революции, лишившей его имущества и вселившей тревогу за будущее детей.

Несмотря на все удары судьбы, и в нелегкие 20-е годы дед вел активную общественную деятельность. Будучи сопредседателем Сухумского магометанского общества, он был фактическим главой иранской общины. В одном из наших домов на первом этаже была устроена молельня, где исполнялись необходимые обряды в тех случаях, когда не было времени ехать в мечеть, расположенную на окраине города в районе Маяка. Посетителей по самым различным делам дед принимал как у себя дома, так и в особняке персидского консульства. Детская память сохранила смутный образ деда, его доброе лицо, седую бороду и мягкую улыбку. Помню его сидящим в гостиной, устланной персидским ковром, в большом кресле, с янтарными четками в руках, неторопливо беседующим с посетителями. Судя по дошедшим до меня рассказам, он некоторое время также исполнял обязанности консула. 18 апреля 1926 года Яхья Аббас-оглы скончался. Заслуги деда перед соотечественниками символизировал иранский флаг с траурной лентой, водруженный на нашем доме в день его похорон.

 

О родословной деда мне мало что известно. Я только знаю со слов отца, что дедушка был сыном состоятельных родителей и его отец занимал какую-то важную должность.

— Знаешь, что странно? — говорил мне много лет спустя бывший швейцар во дворце принца Ольденбургского, о котором я уже упоминала, и который охотно делился со мной воспоминаниями о том времени. — По тому, какой у твоего деда был размах, чувствовалось, что он вырос в очень состоятельной и знатной семье. Почему же он не стремился сблизиться с местной знатью, почему не искал невесток в этой среде?

Очевидно, это объясняется не только независимым характером деда, но и его глубокой религиозностью, приверженностью к духовным ценностям ислама. Дедушка еще до переезда в Абхазию совершил паломничество (хадж) в Мекку, что в 70-е годы XIX века было далеко не простым путешествием. Поэтому неудивительно, что он одобрил выбор сыновей: моя мама и жена дяди Ризы происходили из среды свободного крестьянства, из семей, оставшихся верными мусульманским традициям еще с турецких времен. Тут надо заметить, что у абхазов исторически сложилась своеобразная и довольно сложная социальная структура: помимо князей и нескольких слоев дворянства, было пять категорий крестьянства, высшая, свободная прослойка которого была весьма состоятельной и влиятельной общественной группой в Абхазии.

Когда сыновьям пришло время жениться, Яхья сказал им:

— Кого вы выберете, та и будет моей дочкой.

Однажды мой отец был приглашен на свадьбу в Очамчири, где познакомился с Муратом Авидзба — старшим братом моей мамы. Молодые люди подружились, стали встречаться, охотиться. Как-то Мурат пригласил моего отца и дядю Ризу поохотиться в окрестностях своего родного села Моква. Отец Мурата Кадыр Авидзба принял их как дорогих гостей, сыновей известного и уважаемого в Абхазии человека. Здесь мой отец впервые увидел маму и, как он потом говорил, глаз не мог от нее оторвать, так она была хороша. С этого дня начались упорные ухаживания, отец стал часто приезжать в Мокву.

 

Кадыр считал моего отца завидным женихом, но мама долгое время отвергала его, так как ей нравился другой молодой человек. Тот дважды ее похищал, но оба раза беглецов догоняли и Кадыр возвращал дочь домой.

В конце концов близкие уговорили маму выйти замуж за отца. Она стала любимой невесткой в доме Яхьи, ее красота и мягкий характер всех располагали к ней. С отцом она была счастлива. К сожалению, ей недолго довелось жить в радости и достатке...

История женитьбы дяди Ризы была еще более интересной. Часто бывая на охоте в живописных и богатых дичью окрестностях Очамчири, дядя иногда гостил в селе Гвада, в большой усадьбе дальних родственников бабушки — Лацужба. В их доме он и встретил Зинаиду Кварчия, которая сразу понравилась ему. Ее мать, урожденная Лацужба, умерла, когда Зина была совсем маленькой. Отец девочки Хазарат Кварчия решил вторично жениться, и семья Лацужба не захотела, чтобы их племянницу воспитывала чужая женщина. Они взяли Зину в свой дом, и тетки заменили ей мать.

Дядя рассказывал, что однажды после очередного застолья он загадал: «Если Зина сейчас войдет в комнату и станет убирать со стола, я на ней женюсь». Все так и произошло. После этого дядя стал часто бывать в доме Лацужба, открыто оказывая своей избраннице всяческие знаки внимания. Зинаида отвечала ему взаимностью. Но родственники не спешили с согласием на брак. Пришлось устроить похищение, в котором участвовали мой дядя Темур, брат моей мамы, и Константин Лацужба, двоюродный брат невесты. Он и нам приходился родственником, поскольку был по матери родным племянником Екатерины Павловны Жиба — приемной дочери Яхьи и Гульфидан.

Дядя Риза, украв невесту, привез ее в Сухум, в дом своего друга, русского офицера, поэтому свадьба была совсем не абхазской: вопреки местным обычаям, тетя Зина сидела за столом в шумной и веселой компании друзей жениха.

Семейная жизнь моей тети Наргиз также не обошлась без приключений. В шестнадцать лет она влюбилась в иранца

 

Миразиза Джафар-заде, который был намного старше ее, и сбежала с ним. Не внезапное замужество было большим ударом для ее отца и братьев, которые долгое время не признавали зятя. Вокруг Наргиз всегда увивались лучшие кавалеры, и родные искренне не понимали, что она нашла в Миразизе. Но вскоре у Наргиз родились сыновья — Миркямал и Мирзаи, и дед немного смягчился. Примирение состоялось с условием, что Миразиз будет жить с семьей в родном доме Наргиз.

Они поселились в квартире на первом этаже дома по Екатерининской улице. Миразиз Джафар-заде был удачливым предпринимателем, владел цитрусовыми плантациями в Новом Афоне и Диаскури. Близ Сухума у него была дача, и лето вся семья проводила там или в Кисловодске. Мальчики учились в русской школе, французскому языку и светским манерам их обучала Анна Петровна, которая в свое время была гувернанткой тети Наргиз. Еще, помню, они занимались музыкой в музыкальном училище.

Таким образом, сначала все было хорошо, но потом тетя поняла, что ошиблась в своем выборе.

Веселая по натуре, всегда нарядная, одетая по последней моде, благоухавшая парижскими духами, она по-прежнему пользовалась огромным успехом. Наргиз обожала цветы, особенно розы: белые, кремовые, ярко-красные и бархатистые темно-красные, которые казались черными. Я помню и огромные белые лилии в больших вазах, астры и гвоздики различных окрасок, белые и лиловые глицинии. А весной комнаты были убраны нарциссами, тюльпанами, ландышами, садовыми фиалками в маленьких вазочках. Цветы доставлялись тете целыми корзинами. Она любила общество и часто принимала гостей. Миразиза же раздражал весь этот блеск. Человек угрюмый, он ревновал жену и не желал ни на шаг отпускать ее от себя. Он стал придирчив и все чаще вымещал на Наргиз свое раздражение. Дед все замечал, но поделать ничего не мог, переживал молча.

Однажды на свадьбе нашего близкого родственника тетя Наргиз оказалась за столом рядом с интересным молодым человеком, который весь вечер ухаживал за ней. Потом он

 

несколько раз встречал ее в городе — случайно или преднамеренно, кто знает? Во всяком случае, он появлялся там, где бывала она. Незаметно симпатия переросла в серьезное чувство, и тетя дала согласие бежать со своим возлюбленным.

Было решено, что побег состоится, как только Миразиз отлучится по делам из дома. И вот наступил, казалось, удачный момент. Дядя уехал, тетя быстро собрала необходимые вещи и стала ждать. С наступлением темноты она услышала из сада условный свист. Вскочила на подоконник, выбросила саквояж и выпрыгнула сама. Ее подхватили сильные руки, она обвила руками шею мужчины и радостно воскликнула:

— Как все хорошо получилось!

Но ответа не последовало. Зажегся фонарь, и тут только Наргиз поняла, что находится в объятиях собственного мужа. Она лишилась чувств.

Оказывается, Миразиз давно следил за женой и знал, что готовится побег. Вот и сегодня он никуда не уехал, а наблюдал за домом. Услышав сигнал, он подкрался к окну и увидел похитителя. Тогда Миразиз вытащил пистолет и пригрозил, что убьет жену. Молодой человек отскочил от окна, а Миразиз подхватил спрыгнувшую с подоконника Наргиз. Долгое время она находилась в унынии, а потом смирилась с судьбой...

Еще я помню сестру деда Яхьи, Биби-ханум, которая приезжала к нам в Сухум из Ирана. Стройная, черноокая, интересная — настоящая восточная красавица. Она носила большие серьги, которые ярко блестели. Я садилась к ней на колени и пыталась их выдернуть, а она смеялась. Еще из Ирана приезжала племянница деда Селине с сыном Алавербеем и подолгу у нас гостила. Помню, когда дед умер, Биби-ханум и Селине плакали, а я, ничего не понимая, звала деда, чтобы он меня на спине покатал. Меня пытались увести, но я вырывалась и все звала и звала деда...

Мне было всего шесть лет, когда его не стало, поэтому его образ представляется мне расплывчатым, как в тумане. Мама рассказывала, какой он был добрый, отзывчивый, общительный и умный человек. Я вспоминаю его в белой рубашке, в темном костюме с жилетом, а в боковом кармане на цепочке

 

золотые часы. Я часто вытаскивала у него из кармана эти часы — и любовалась ими, а он смеялся. Потом сажал к себе на спину и катал, а я воображала себя ловкой наездницей. Вообще, Яхья очень любил и баловал меня и вторую свою внучку — маленькую Лейлу, дочку дяди Ризы.

Яхья был необыкновенно хлебосольным человеком, и его дом всегда был полон гостей, одни приходили просто так, другие — с какой-нибудь просьбой. Знание турецкого языка сближало Яхью с абхазами, относившимися к нему с особым почтением. Когда в гости приходили персы или турки, дед доставал кальян, привезенный из Персии, хотя, вообще-то, не особенно увлекался курением. Иногда в шутку он предлагал невесткам составить ему компанию. Они брали в рот трубку и заранее начинали кашлять и чихать, а дед хохотал. Тогда в нашем доме часто звучал смех... Мама и тетя Зина очень любили свекра, которого называли «баба» (отец). А он звал их «кызым», то есть «дочка».

Мама мне как-то рассказала такую историю. Однажды по случаю какого-то праздника у нас собралось много гостей. Мне было тогда три года, а Лейле — год; мы сидели на коврике, и я забавляла сестру. Гости громко разговаривали, смеялись, было шумно. Южане вообще отличаются тем, что говорят во весь голос и при этом жестикулируют. Пока готовился стол, некоторые мужчины вышли на балкон покурить, другие играли в нарды — излюбленную игру кавказцев. Женщины обсуждали наряды и новости. Обычно начинали говорить по-абхазски, затем непроизвольно переходили на турецкий или на русский. В многонациональной Абхазии многие владели несколькими языками.

Тетя Зина и мама накрывали на стол. Мама взяла поднос с сервизом, хотела поставить на стол, но неожиданно споткнулась, и вся посуда полетела на пол, не осталось ни одной целой тарелки. Сервиз был парадный, дорогой, мама растерялась и с ужасом посмотрела на деда. Гости сделали вид, что ничего не произошло. Дед, улыбаясь, подошел к маме, погладил ее по голове и сказал со смехом:

— Кызым, сервиз был старый, пришло время его заменить, завтра поедем и купим еще лучше, сама и выберешь. Не переживай, ничего страшного не случилось.

 

На другой день, как было условлено, дед с мамой поехали за новым сервизом. Кроме посуды, Яхья купил обеим невесткам по дорогому кольцу. Я рассказываю об этом незначительном эпизоде потому, что он очень хорошо передает ту атмосферу радости и любви, которая царила в нашем доме при жизни деда в первой половине 1920-х годов.

Я уже говорила, что Яхья Аббас-оглы пользовался в Сухуме большим авторитетом. Об этом свидетельствует, например, такой случай. Однажды во время оккупации Абхазии грузинскими меньшевиками мой отец, дядя Риза, дядя Темур — брат моей мамы и Константин Лацужба — двоюродный брат тети Зины шли по Георгиевской улице в сторону нашего дома. Возле городской думы им встретилась группа грузин-офицеров, которые их остановили и позволили себе язвительные комментарии в адрес «каких-то абхазов». Отец, дядя Риза и дядя Темур хорошо знали грузинский язык, поэтому поняли каждое слово. Дядя Риза был человеком выдержанным, а отец всегда отличался взрывным темпераментом и смелостью, которые многие принимали за высокомерие. Он ответил грузинам какой-то колкостью. Один из них выхватил пистолет, а отец распахнул на груди рубашку и крикнул по-грузински с сарказмом:

— Если ты мужчина, то можешь стрелять в безоружного!

В это время другой офицер сказал тому, кто уже собрался стрелять:

— Убери пистолет! Это сыновья Яхьи Аббас-оглы! Если мы их тронем, у нас будут большие неприятности.

Военные поспешили извиниться и ушли. Эту историю часто вспоминал дядя Темур.

Я хотела бы знать больше о прошлом моей семьи. Но, к сожалению, в памяти детей часто сохраняются события не очень значимые с точки зрения их же, взрослых. Да и сама атмосфера советского времени не располагала к воспоминаниям и расспросам о том, что случилось до революции. А потом последовало мое раннее замужество и короткая новая жизнь в совершенно ином кругу, после чего началась полоса несчастий... Но об этом позже.