- 101 -

ЖЕНА НАРКОМА

 

В скромном мюнхенском ресторане, в глубине зала, за двумя столиками, вплотную придвинутыми друг к другу, сидела группа русских эмигрантов. Пили пиво и, как обычно, оживленно обсуждали политические вопросы. Говорили об особой породе людей, сидящих и Кремле. Одни признавали наличие этой "особой породы", другие запальчиво отрицали ее. Когда участники беседы достаточно накричались и заметно устали, сидевший до тех пор молча, пожилой эмигрант обратился к ним: — Если вы позволите, я расскажу один любопытный эпизод.

- Пожалуйста, Федор Иванович, просим, — ответило несколько голосов.

- Эпизод этот корнями своими уходит в мою молодость, — начал Федор Иванович. — В раннем своем возрасте я не мог получить достаточного образования и вынужден был его ограничить тремя классами начальной школы. Только после гражданской войны, я, будучи уже взрослым, двадцатилетним юношей, снова сел за парту. Учился я на рабфаке. Сами знаете, как не легко взрослому человеку закончить восьмилетний гимназический курс образования в три года. Учиться приходилось напряженно. Отстающих безжалостно отсеивали. Материальные и бытовые условия были отвратительные. Но я был упрям, усидчив и с жадностью поглощал книжную мудрость, игнорируя решительно все, что не относилось к учебе.

Когда я перешел уже на последний, третий курс рабфака, неожиданно, в жизнь мою вторглась девушка. Девушка будет иметь непосредственное отношение к моему повествованию, поэтому о ней я расскажу вам подробнее.

Звали ее Катей. Происходила она из бедной, крестьянской семьи. Родители ее умерли в голодные годы, а осиротевшая Катя избежала той же участи только благодаря тому, что оставила деревню и ушла в город. В городе Катя стала работать в нашей студенческой столовой, чистила картофель на кухне, а когда ей исполнилось восемнадцать лет, ее приняли в число учащихся рабфака. На рабфаке Катя не отличалась большими успехами в науках, хотя и не была в числе отстающих. Не отличалась она и особенной красотой. Но ее детски наивные, доверчивые большие голубые глаза, слегка вздернутый носик, пышная корона золотистых волос на голове и аккуратная, всегда чисто одетая, небольшая складная фигурка, приятно ласкали глаз.

Нужно вам сказать, что эта девушка была влюблена в меня. Любовь ее, как увидите, была не детской и скоротечной. Как я позже узнал, возникло это чувство у нее еще в пору, когда Катя работала на кухне. Еще тогда некоторые девушки, учившиеся со мной,

 

- 102 -

говорили мне, что Катя влюблена. Но я считал, что они разыгрывают меня, и был так занят учебой, что и в мыслях даже не допускал себе серьезного увлечения женщиной. Несмотря на изрядную распущенность молодежи того времени, я был прочно убежден, что любви должен сопутствовать брак. А брак хотя бы с золотой женщиной неизбежно оборвет мое образование. Этого больше всего я как раз и боялся.

Долгое время и Катя непосредственно ничем особенным не проявляла своего чувства. И при встречах со мной держалась со мной просто, как и другие девушки. Только значительно позже, когда я был уже на последнем курсе, а она на втором, Катя, как мне казалось, настойчивей искала встреч со иней. При встрече, ее голубые глаза темнели, лицо оживлялось и отражало какое то внутреннее сияние. Голос ее был тихий и ласковый.

- Когда мы пойдем с тобой в кино? — нерешительно и застенчиво спрашивала она, заглядывая мне в глаза.

- Не знаю, быть может, во время зимних каникул, если не пошлют на работу, — отвечал я.

- Долго еще ожидать... А сейчас такие славные фильмы идут: Аэлита, Красные дьяволята. И не дорого. По студенческому удостоверению за гривеник можно билет взять, — убеждала она меня.

- Нет, Катя, нет. Сейчас не могу, — сама знаешь — учеба, последний решительный курс; нет свободного часу.

- Быть может, тебе нужно, что либо из одежды заштопать? - слегка покраснев, спросила она.

- Нет, спасибо, управлюсь сам, — отказывался я.

- Значит во время каникул? Хорошо, я не забуду, — и, тряхнув кудрями, Катая побежала на лекцию. С тех пор, всякий раз при встрече Катя, весело смеясь, напоминала: — Я не забыла!

И когда наступили каникулы, я пошел с Катей и кино. Шел я с ней смотреть фильм, развлечься, отдохнуть, как мог бы идти и с другой девушкой. Катя мне была симпатична. Более глубокими размышлениями о наших отношениях, я просто не занимался.

После кино мы гуляли в парке и довольно поздно вечером вернулись в свое общежитие.

- Уехали твои приятели на каникулы? В комнате ты один остался? — спросила на лестнице Катя.

- Все уехали, — ответил я, и мы разошлись.

Через час я был уже в постели. Вдруг скрипнула и отворилась дверь. Слегка шаркая ночными туфлями, в комнату вошла человеческая фигура. Широко расставив руки в темноте, она медленно двигалась ко мне. "Не сон ли это?" — подумал я.

- Не спишь? Вот видишь, я пришла, — топотом сказала Катя и, сбросив с себя на пол халат, юркнула ко мне в постель. Мне шел двадцать третий год, и я отличался крепким здоровьем. Вы можете понять мое состояние. Бешеная страсть захватила всего меня. Я судорожно сжимал Катю в своих объятиях, целуя ее ли-

 

- 103 -

цо и глаза.

И, вот, среди этого бурлящего потока чувств и желаний, неожиданно и возмущенно заговорил разум. — Постой! Что же это я? Чем это может кончиться? Ведь она бедная девушка, сирота, впереди у нас долгие годы учебы. Нет, я не могу обмануть доверие этой девушки и, быть может, искалечить ее жизнь. И не могу, по крайней мере в ближайшие годы, жениться на ней. Сделав невероятное усилие, я овладел собой.

- Катя, — сказал я, — ты чистая и порядочная девушка, и твое доверие я не хочу обмануть.

- Разве ты меня не любишь? — заволновалась она.

- Быть может, люблю, быть может, нет, — я и сам еще не знаю. Знаю только, что мы оба теряем головы. — Долго и горячо я доказывал Кате, что мы не имеем права легкомысленно играть чувством. Когда я закончил, Катя, целуя меня, ответила:

- Я знала, что ты порядочный и честный человек, а теперь еще больше убедилась в этом, и еще больше тебя люблю. Не подумай обо мне плохо, любовь действительно вскружила мне голову. Ты прав, спасибо тебе.

Вскоре, пожелав мне спокойной ночи, Катя ушла к себе.

Отношения наши с этого вечера стали более близкими. Мы чаще встречались, говорили о всякой всячине, иногда целовались. Катя настояла на том, чтобы я отдавал ей для ремонта свою одежду. И, не обращая внимания на многозначительные улыбки моих товарищей по общежитию, нередко заходила запросто ко мне в комнату. Иногда я помогал ей выполнять классные задания.

Так прошла зима. Весною окончив рабфак, я поступил в университет и уехал в Москву. Кате оставался еще год учебы на рабфаке. Расставаясь, мы договорились, что она после окончания рабфака, тоже приедет в Москву и будет продолжать образование.

Первые месяцы разлуки переписка наша была довольно оживленной. Затем Катя стала писать все реже, а к концу учебного года и совсем перестала. Во время летних каникул, встретив общих знакомых, я узнал, что она вышла замуж за студента того же рабфака. Так, вероятно, к обоюдному благополучно, окончился наш роман с Катей.

Через два года в московском театре я неожиданно снова встретился с Катей. Во время антракта я прогуливался в фойе и почти столкнулся с нею. Ката стояла, широко улыбаясь, у входа.

— А я тебя ищу, — протягивая мне руку, воскликнула она. — Я видела тебя, в зале и нетерпеливо ожидала антракта. Как ты живешь? Пойдем, я познакомлю тебя с мужем, — увлекая меня, тараторила Катя.

- Да я ведь знаком с твоим мужем, — возражал я.

- Все равно, пойдем — столько времени не видались. А знаешь, как я тебе благодарна? — застенчиво, полушепотом, быстро проговорила она.

— За что же? — удивился я.

- Сам знаешь! А, вот, и Ва-

 

- 104 -

ся! Вася, смотри, кого я поймала! — И она подвела меня к мужу. Мы поздоровались, обменялись вопросами о житье, друзьях и учебе. Вася заметно возмужал. Он был уже на втором курсе технического Вуза и состоял секретарем вузовской парторганизации. Держал он себя со мной принужденно и сдержанно. Быть может, Катя, в минуты откровенности, выболтала ему о прежних наших отношениях, и в нем пробудилась подозрительность самца. Звонок оборвал наш разговор, я попрощался и удалился на свое место.

Со времени этой встречи прошло много лет. Я потерял из виду Катю и только лет десять спустя прочел в газете о назначении се мужа паркомом одной из отраслей советской промышленности.

Незадолго до войны, отбыв второй срок заключения в лагере, я следовал на северный Кавказ, где мне разрешили проживать. Лагерь наш был на крайнем севере. Чтобы добраться до ближайшей железной дороги, мне пришлось зимой совершить переход в девятьсот километров по снежной пустыне. И когда я, наконец, добрел до Котласа, вид мой был более чем плачевный. Валенки были изношены и растоптаны. Кое где из дыр выглядывали портянки. Не в лучшем состоянии было и мое арестантское тряпье. Грязные стеганные бушлат и брюки истрепались, вата клочьями торчала из них всюду. На голове моей была рыжая шапка ушанка. Люди на вокзале меня сторонились. И пока я купил билет и сел в поезд, оперативники несколько раз проверяли мои документы.

Купив билет до места назначения и плацкарту до Москвы, я забрался на третью полку вагона и проспал каменным сном без малого сутки. А когда проснулся, стал уныло и бесплодно думать над занимавшей меня уже много дней проблемой, как разыскать и связаться с московскими друзьями. Появиться в настоящем своем виде на улицах Москвы, значило, быть немедленно снова арестованным. Купить другую одежду не было возможности. В кармане у меня было всего двадцать четыре рубля и два гривенника. Денег этих едва хватало, чтобы купить в Москве плацкарту и кое как питаться три дня в пути, которые мне предстояли еще после Москвы.

Так, пробавляясь то сном, то бесплодными размышлениями, и прибыл я в два часа дня двадцать седьмого марта в Москву. Шел дождь. Грязный снег и вода чавкали под ногами. Оставляя за собой широкие следы, шлепал я в своих валенках, вскинув сумку за плечи, по перрону Казанского вокзала, направляясь в зал третьего класса.

Почувствовав на себе чей то упорный, сверлящий взгляд, я осторожно поворачивал из стороны в сторону голову, и внезапно взглянул на стоявшую впереди меня, среди встречающей публики, даму. Полная, в расцвете лет блондинка, одетая в дорогое меховое манто и зеленый берет, широко открыв голубые глаза, пристально смотрела на меня. На ее чистом, свежем лице, обрамленном зо-

 

- 105 -

лотистыми волосами, точно на экране отражалась напряженная внутренняя борьба чувств. Любопытство, испуг, растерянность, страдание сменяли друг друга. Сделав порывистое движение в мою сторону, дала вдруг остановилась, зябко кутаясь в воротник своего великолепного манто. Я прошел дальше, мучительно соображая: "Где и когда я видел эту женщину с голубыми глазами?"

Достигнув зала третьего класса, я углубился в изучение расписания поездов.

- Федор Иванович! — окликнули меня. Я оглянулся. Рядом стоял станционный посыльный с большой бляхой на фуражке.

- Ваше имя Федор Иванович? — спросил он. — Да, - подтвердил я.

- Меня просили передать вам этот пакет, — протягивая мне толстый конверт без надписи, сказал он.

- Кто вас просил об этом? — спросил. я.

- Одна дама. Она стоит вон там, в конце зала у выходной двери, — кивнул он головой. Взяв конверт, и дав посыльному рубль на чай, я вскрыл его. В конверте было 637 рублей денег и маленький клочок бумаги, на котором стояло только одно слово: Катя. "Ах, вот, кто — эта женщина в манто. Да, да это она. Однако что же это? — Подачка разжиревшей наркомши? И как она смела оскорбить?" Возмущенное самолюбие остро заговорило во мне. Бешено скомкав и зажав в руке конверт с деньгами, я бросился искать наркомшу, чтобы швырнуть ей ее подачку.

Но в зале ее уже не было.

Я выскочил на перрон, затем к подъезду вокзала. Среди других машин здесь стоял роскошный лиловый лимузин. На заднем сиденье, наклонившись вперед, сидела женщина в знакомом мне манто. Берета на ней уже не было. Закрыв лицо руками, женщина видимо плакала. Плечи ее вздрагивали, прекрасные, золотистые волосы небрежно рассыпались, закрывая шею и часть лица. Я остановился, судорожно сжимая в руке конверт, и смотрел изумленно на плачущую женщину, и бешеное возмущение, клокотавшее во мне, внезапно угасло. "О чем плачет эта женщина, совершившая карьеру от кухонной девушки до жены наркома?" — думал я. Одна за другой уходили минуты, а я стоял молча и смотрел на эти вздрагивающие плечи и разметавшиеся волосы женщины и думал: "О чем плачет она? Чего не достает ей?"

И не стало у меня ни желания, ни воли оскорбить ее. "Вот, сейчас, она взглянет в мою сторону — подойду и молча верну ее пакет" — решил я. Но женщина не отрывала рук от лица и плечи ее все вздрагивали. Бесшумно сорвался и скрылся за поворотом лиловый лимузин, а я все стоял и смотрел вслед ему.

- Пройдите в зал третьего класса, гражданин, здесь стоять не разрешается, — обратился ко мне милиционер.

- Зачем же в зал, лучше я пойду в город, — точно сквозь сон ответил я, и, сунув в карман конверт с деньгами, направился на Сухаревскую толкучку. Здесь купив подер-

 

- 106 -

жаное платье и обувь, я переоделся и поехал искать своих московских друзей.

Много раз потом мысль моя возвращалась к этому эпизоду, тщетно стараясь разгадать: О чем плакала она? Об этом же, рассказывая вам данный эпизод, я хочу спросить и у вас. Впрочем... Впрочем, пора домой, господа. — И, бросив на стол пятьдесят пфенигов за выпитое пиво, Федор Иванович, кивнув головой в сторону остающихся, молча вышел.