- 17 -

Глава 4

На реке Бирюса у устья Топорка

 

Зима в Восточной Сибири приходит в середине октября. В этом году снег лег на талую землю. Это благоприятствовало ведению земляных работ... На выемках, карьерах для отсыпки земляного полотна работы велись самыми дедовскими методами, тачки катали по шестьдесят метров по узкой дощатой дорожке, трапам. Чтобы получить дневную норму пищи, надо разработать, погрузить, отвезти на земполотно, разровнять не менее восьми кубометров земли. Вечерами, если хватало сил, вспоминали «Железную дорогу» Некрасова...

На Чукшинском участке 178 км строительство железной дороги от г. Тайшета до Осетрово на реке Лена продольный отметки ось дорога, никаких геодезических разметочных работ выполнено не было. В зиму 1939 года на Чукшинском участке геодезические работы выполняли Ильм с двумя помощниками-реечниками.

Определяли черные поперечники, ставили декады на откосах, размечали места нагорных канав, построение углов закругления полотна. Все эти работы велись в пределах оцепления охраны конвойных

 

- 18 -

стрелков наряда, которое охватывало весь участок работы. Окуляр нивелира быстро обмерзал, торопились закончить работу. Работа затягивалась. На работе дольше как до десяти тридцати вечера не задержишься. В одиннадцать часов вечера отбой, всякое движение заключенных заканчивается.

А ночью в бараке, при коптилке еще надо обработать результаты дневной съемки. Утром передать по селектору объемы выполненных работ в управление Тайшетлага.

Начались сумерки, стали плохо просматриваться отметки рейки в окуляре. Реечник Евгеньич попросился трубку покурить у костра. Времени для этого еще было. Платон Евгеньевич, старый балтийский моряк, увлекательно рассказывал у костра о службе во флоте. В своем рассказе он незаметно перешел па то, за что его арестовали. Придя со службы в свою деревню, стал работать как все в колхозе. Его деревня находится в Тамбовщине, Там и случилась беда. В красном уголке на ферме, где он работал, долго не топили печи, экономили дрова. В перекур заглянул туда, в красный уголок, а там вся наглядная агитация куржаком затянута, отсырела. Видит, портрет И.В. Сталина висит отсыревший, неприятно стало. Решил портрет подсушить, занес в хомутарку, там было тепло, жарко печку топили. Портрет повесил недалеко от печи, обратной стороной, а сам ушел навоз убирать. Надо же войти в это время в хомутарку парторгу колхоза, он увидел, что портрет вождя висит вниз головой, А оказалось, что шорник, работавший там, увидел, что часть портрета высохла, и он переставил, изменил его положение. На другой день вся деревня узнала, что в хомутарке портрет вождя повесили вниз головой. Участковый шорника и скотника на другой день отвез в районный центр, в милицию. Вот и Евгеньич оказался в Восточной Сибири, у костра, охраняемый вооруженными стрелками. А то, что Зимний дворец штурмовал, в гражданской войне участвовал, на это никто не посмотрел. Осудили за контрреволюционную деятельность сроком на десять лет, вот и находится в ГУЛАГе. На поверке нарядчик с формуляром на руках как крикнет: «Афиногенов!», на это Платон Евгениевич отвечает: «Срок десять лет, статья КРД», это значит контрреволюционная деятельность. Как-то на сорок первой колонне они с Ильей были вместе на разводе, когда его выкликнули, на что он ответил: «Не признаю я все это! Где вы были. когда мы Зимний штурмовали?» Ему и показали взятие Зимнего дворца. После развода всех заключенных на работу, его же оставили в бытовой зоне.

Его раздели догола, на руки накинули наручники, ноги связали и бросили голого на съедение мошкары на улице около вахты. Когда

 

- 19 -

рельсы пробили на обед, его всего опухшего бросили в кандей. Продолжая свой рассказ, Платон Евгениевич сказал:

— Вот знал бы все это Сталин, разве допустил бы все это. Спасибо врачу Насонову, па другой день дал освобождение от работы на целую неделю. А так концы бы отдал... Ничего, Илья Павлович, все это творят троцкисты, затесавшиеся в НКВД. Найдутся силы, все это расскажут Сталину, вот тогда мы им покажем, где раки зимуют...

Илья, обернувшись, посмотрел вдоль трассы земляного полотна — по направлению костра шел человек. Кто это может быть в далекой тайге, отдаленный от населенных пунктов? Постороннего в оцепление не пустят... Человек шел быстро, когда приблизился, Илья узнал его, это шел оперативный уполномоченный внутреннего режима. Среди заключенных узбеки, казахи звали его «качкар», что значит «волк», и в действительности у него были волчьи привычки. Ощерив зубы, с перекошенной губой, злостью горевшими глазами, он сбивал с ног намеченную жертву, ногой бил под дых и бил сапогами между ног. Если жертва после всего этого могла подняться, то его подбирал «актив» из нарядчиков и бросали в кандей, холодный изолятор. Если не поднялся, то привязывали бирку к ногам трупа с номером личного дела, вывозили в тайгу в общую яму для умерших.

Отвозку трупов поручали так называемым бытовикам — уголовникам с меньшими сроками. О том, что имеются такие ямы. политические узнавали от самих бытовиков. Политические и бытовики из уголовного мира жили в одной зоне, только в разных бараках, работали в разных бригадах.

«Качкар» быстро подошел к костру, пинком сбил с ног Илью и надел на руки наручники. По вызову оперативника к костру подошли два стрелка с карабинами и увели Илью в бытовую зону, в лагерь. С Ильей увели и реечников. Реечников запустили в бытовую зону, а Илью посадили на газогенераторную машину ЗИС-21, стоящую у проходной зоны. В кузове принимали заключенных под охрану два стрелка. Старший по конвою третий стрелок сел с шофером в кабину, и автомашина пошла по лежневой автодороге в сторону г. Тайшета, до которого было 178 км. По дороге автомашина останавливалась около каждой колонны, через каждые пять-шесть километров. В кузов добавлялись заключенные, не угодные режиму. При тридцатиградусном морозе зеки сидели в кузове на корточках. На ухабах, особенно на поперечном настиле лежневки, у пассажиров отбивало все внутренности. Доехав в Тайшете до штабной колонны, многие не могли сами встать с кузова, их санитары перевозили на носилках. В штабной колонне вновь прибывших

 

- 20 -

разместили в холодном помещении не протопленного клуба. Илья обрадовался, когда его вызвали к следователю. В кабинете следователя было тепло, даже жарко. После полутора суток пребывания на морозе Илью стала бить дрожь. Следователь из сочувствия дал ему время обогреться. Когда следователь узнал, что их не кормили, тут же приказал, чтобы принесли пайку 699 граммов хлеба и баланду. Теплую баланду Илья выпил через край котелка сразу с одного приема. Понемногу дрожь стала утихать. Следователь предложил закурить, но Илья отказался. Но потом покаялся. Махорку можно было бы взять, а потом обменять на хлеб...

— Как же так получается, Илья Павлович, — начал следователь, — вы такой интеллигентный человек, вам доверили контроль над исполнением строительных работ, а вы собрались из лагеря бежать, куда вы убежите от Советской власти?

— Гражданин следователь, я никуда бежать не собирался. Я же внук потомственного хлебороба, у нас в семье все жили честно и на совесть. И в мыслях я не мог подумать пойти на уголовное преступление. Я все равно комсомолец, строитель Магнитогорского комбината с первых колышков. Все, что случилось со мною — это ошибка. Если не нужна была бы моя работа на комбинате, я ни за что не уехал бы из деревни. 'Знаете, как красиво у нас, особенно летом? Слушаешь степь — перекликаются перепелки, особенно вечерами, дергач подает голос, зазывая подругу. Едешь по степи — тушканчик выскочит из-под копыт лошади. Слушаешь, как лошади ночью хрумкают траву. Смотришь закат солнышка, на горизонте зарево красное. Становится темно, но не успеешь подумать, рассвет начинается. Сперва чуть сереет, потом небо начинает краснеть, становится небо оранжевое и вскоре появляется из-за горизонта огненный шар из-за гор. Оживает степь, жаворонки поют, а под их песню лошади засыпают, сбиваясь в группки, спят лошади стоя...

— Хватит мне зубы заговаривать! Ты, случайно, не артист? Может мне помочь тебе, чтобы быстрее раскрылся и рассказал, с кем ты собирался бежать из лагеря?

В это время зашел дежурный надзиратель по вахте и передал, что оперуполномоченного вызывают на селектор. Дежурный надзиратель получил приказ отвести Илью в пересыльный барак. Тот вывел Илью в зону и скомандовал: «Бегом в пятый барак, там дневальный покажет свободные нары. А не побежишь — плохо, положу тебя лежать на снегу под вышкой.» Илья еле передвигал ноги. но одно только напоминание о том, что придется лежат на снегу, на морозе, прибавило силу и он побежал. Дневальный по пятому бараку увидел все это и догадался обо всем.

 

- 21 -

— Легко ты отделался, он всех учит по-пластунски ползать по снегу или кладет на снег под вышкой. Наверно чем-то занят был, что легко отпустил тебя. А где же твои вещи? Наверно крепко ты насолил им, что они тебя без вещей погнали к оперу. Обед уже прошел. Возьми мой котелок, иди в столовую и скажи повару, что ты подследственный, на допросе был, может он тебе и плеснет, что с обеда осталось. Да беги, а то не дай бог, Пират увидит, ну тот надзиратель, что тебя вел. Несдобровать тебе.

Илья побежал, но столовая оказалась закрытой, зашел с тыла, там его встретил верзила с засученными рукавами, точно мясник.

— Куда прешь, фитиль. Черпачка моего захотел?

Илья пояснил: только что вернулся с допроса, может повар его накормит, потому что он не ел три дня. Его послал дневальный.

— Теперь верю, что тебя дядя Вася послал — это его котелок.

Повар наложил полный котелок каши и дал полбулки черного хлеба.

— Скажи дяде Васе, что Макей помнит его доброту.

Илья принес котелок с кашей и хлеб в барак. Они стали кушать вместе с дневальным. За обедом Илья рассказал о себе. О том, что он - магнитогорец, и о том, что с ним случилось после ареста. Как он оказался в камере № 6 в Магнитогорском НКВД. Камера была не более пятнадцати квадратных метров. На полу слой воды, сантиметров пять-семь глубиной. И в камере ничего нет. ни нар, ни кроватей. Освещала камеру электролампа 25 ватт. Кроме него в камере были еще восемь человек. Спасаясь от воды, заключенные подкладывали под себя ботинки. Илья на ногах стоять не мог, горело огнем все тело, одну руку совсем не чувствовал. Спустя некоторое время сокамерники стали осматривать его. Чекисты бросили его на пол и ушли. Он лежал в воде. Один из заключенных произнес:

— Это же совсем мальчик. Я его узнал, это Айтуганов, слесарь из основного механического цеха. Его в 1935 году Серго Орджоникидзе премировал велосипедом. Исключительно одаренный парень. Прямой, непримиримый к недостаткам. Как-то слушал его выступление на комсомольском активе — огонь-парень. Учится в горно-металлургическом институте, на вечернем отделении. Нужно посмотреть его — не сгорел бы.

Все это рассказывал молодой инженер из прокатного цеха Ермаков. Ермаков из первого выпуска из горно-металлургического института, где учился Илья.

Ермаков подошел к Илье, расстегнул пальто, комбинезон, стал обтирать кровь с ссадин куском майки. У него перебита левая ключица.

 

- 22 -

С помощью других Илью подсадили к стенке и сделали подвеску левой руки. Обработали раны и ссадины. На следующий день Илью погрузили па носилках в «черный ворон» — автомобиль для перевозки заключенных — и отправили в тюрьму.

Здание, которое оборудовали под тюрьму, было с большими окнами. В настоящее время окна заложили кирпичом, оставив в верхней части фрамуги в четверть проема. Эти фрамуги снаружи загородили козырьками. Все эти мероприятия, ужесточающие тюремный режим, сделали для приема политических арестантов 1937 года. Тюремный врач осмотрел Илью, сделал ему перевязку, более удобно сделал подвеску для руки.

— Нужно бы тебя положить в стационар, по мне не разрешают там держать политических. Что мог — сделал, парень, тебе. Ты молод еще, может, и отойдешь... Илья так и не понял значение этого слова «отойдешь» — выздоровеешь или на тот свет отправишься.

Надзиратель отвел его в камеру № 13, там даже сесть негде было. Люди на двухэтажных нарах и под парами. Люди сидели везде, вплотную один к другому. Новичку место отводилось у параши, но и там места не было. Наверно Илье пришлось бы стоять, но его окликнули с середины камеры. Там сидели несколько мужиков на своих мешках. Илья не знал, как можно пробиться, ступить было некуда. А мужики его упорно звали, кричали па русском и татарском языках. Пробраться пришлось буквально через головы сидящих людей на полу. которые могли отклониться. Все же пробрался и попал в круг односельчан. Радостной и грустной была встреча, в кругу земляков был его отец. Обнявшись с самым близким человеком, просидели до утра. Расспрашивали земляки обо всем, что делается на воле. Возмущались тем, что и молодых не щадят опричники. Сидящие в кругу были православными татарами, они называли себя нагайбакскими казаками. В этой группе сидели казаки из поселков Остроленко, Кассель, Требия, Париж и Фершампенуаза. Привели теперь и Илью, вместе сидят отец с сыном из рода нагайбакских казаков Айтугановы из Фершампенуаза. В камере сидели крящены из самых древних ногайских родов. Это жители степных, лесостепных районов Южного Урала и Приуралья. Потомственные хлеборобы, животноводы. Они растили хлеб, соперничая с донскими и кубанскими хлеборобами казачьего сословия. Чтобы вырастить стодвадцатипудовый урожай, на лошадях ездили за тысячи верст менять семена на юг к донским казакам, на восток до кургана, даже до Омска. Они же были опорой колхозного строя в первые годы коллективизации. Ни Илья, ни сидящие в камере не предполагали, что многих из них через два месяца расстреляют, а другие погибнут в отдаленных лагерях.

 

- 23 -

Через три дня Илью вызвали с вещами на выход. Не знал он, что отца видит в последний раз... Отец успел ему шепнуть:

— Не выставляйся особо, сомнут твою родовую гордость, покорись участи.

На станции города Магнитогорска заключенных из тюрьмы погрузили в столыпинские вагоны и поезд помчал их мимо родной степи. Вот и станция Гумбейка, находящаяся в тридцати километрах от родного поселка Фершампенуаза. Поезд шел в сторону областного центра Челябинска...

Все это Илья рассказывал дяде Василию, дневальному пересыльного барака.

— Видишь, как получается, мы с тобой земляки. Я с Куликовки. Наш поселок всего-то в двадцати километрах от вашего Фершампенуаза в сторону г. Троицка. Меня вот в 1932 году раскулачили и выслали в г. Надеждинск. Там на ссылке моя старушка ушла от меня навсегда к пантам предкам. Похоронил я ее и остался один-одинешенький... Дети уже были взрослые, разъехались кто куда. Я, горемычный, решил убежать из ссылки. Где только не был, все без документов. Больше всего работал по совхозам. Как только почувствую, что мною интересуются, бросаю все, уезжаю в другие места. Летом 1937 года задержали меня па станции Карталы, документов нет, фамилию я назвал чужую, следователю представился нищим стариком. Похож был, борода до колен, одежда изношена. Вот меня определили в БОЗ. Это значит без определенного занятия. Сроку дали три года. Я теперь уголовник и скоро конец срока. Если доживу до этого, уеду в Казахстан, буду где-нибудь в ауле скот пасти. С рецидивом у нас «вась-вась». Природа меня силенкой не обидела, они это уважают. Стар стал, не на много меня хватит. Макея я встретил, ехали в одном вагоне. «Хевра» его прижала, вроде у него деньжата водятся. Пронюхали заначку. Но я его в обиду не дал. Вот теперь он со мной вроде рассчитывается. Здесь всегда слабый к сильному жмется. Действует закон силы, нахальства и подлости. Без опеки сильного — хана. Макей работал на железной дороге, ну и испытал «счастье» на товарном вагоне, за грабеж схлопотал десять лет.

— Ну и заговорились мы с тобой, а время ужина. Скоро тебя отправят на 41 -ю или на 43-ю колонны, здесь долго держать не будут. А пока будешь возле меня, немного поддержу. Вечером тебе расскажу, как держать себя со следователем, чтобы тебе побольше пробыть здесь. Вечером найду нары поближе к себе. Часть уголовников специально держат здесь, чтобы по ночам просвещали «контриков», то есть политических. Я в своем бараке особо разгуляться им не даю.

 

- 24 -

После ужина они еще долго разговаривали. Дядя Василий рассказывал, что он хорошо помнит отца Ильи. Он в Кудиковке часто бывал. Твой отец дружил с чехом Воржеком. Единственым лекарем на всю окрестность. Хотя тот и был только конским коновалом. Служил в чешской армии ветеринаром, когда чехословаки были на Урале. Вожек женился на нашей девке, так и остался. В своей беседе рассказывал:

— Павел Айтуганов был настоящим джигитом, кавалеристом, мог любого коня укротить, объездить, подковать, толк знал в строевых лошадях. Мы с твоим отцом служили в одном полку, когда устанавливали Советскую власть в Средней Азии под командованием Фрунзе. Вместе возвращались из Семиречия-Семиполатинска домой верхом на лошади. Умел твой отец растить хлеб, но его призвание - уход за лошадьми. Особая любовь была к строевому коню. Свободное время появится у казака — кто в карты, кто к девчонкам, а он — возле коней. Разговаривает с ними. Какие деньжата появятся, покупает лошадям дешевые конфеты или сахар.

В разведке был самый хитрый, и конь у него такой же. Сам по-пластунски ползет, а конь рядом. Никогда не заржет в засаде, стоит коню на ухо шепнуть. Особый нюх был на басмачей...

Изнуренный последними событиями, выпавшими в эти дни, Илья уснул. Так крепко спал, что проспал подъем. Своей этапной артелью сходили на завтрак. И только вошел в барак, встретил его надзиратель и повел к оперуполномоченному. Коротченко его встретил со словами:

— В чем ты провинился, если бежать не собирался, а надзиратели тебя направили на следствие?

Илья рассказал свое подозрение следователю. Илья изготавливал хорошие перочинные ножи из разных стальных пластин. Он получил заказ и от надзирателя. Работа шла долго. Время проходит, не одна неделя. А надзиратель на это рассердился. Все заготовки остались в подушке. Там же спрятан и инструмент... Работал днем и ночью. Ничего не нарушал. Работать приходилось по много дней — съемки и разбивочные работы, а ночью при коптилке — камеральные работы. Нанести на миллиметровку результаты съемок, результаты контрольных замеров...

—Хватит, Илья Павлович! На работу тебя выводить не будут, числишься за мной. Попробую доставить твои бумаги, они нужны будут, доставят и твои вещи. Иди в барак и следующего вызова жди.

Илья обрадовался, следователь отнесся гуманно. Не стал избивать. И удивился, следователи добрые бывают. Рассказал все это дяде Василию. На это Василий пояснил:

 

- 25 -

— Это оперуполномоченный Коротченко, он не такой, как другие, хороший, но такие в тюрьме долго не работают. Но раз тебе дали отдохнуть, пойдем в баню. Там мой кореш в прачечной работает. С его помощью все свое перестираешь, прокипятишь, одежду через дезкамеру пропустишь. Тебе нужна полная санобработка. Тебе все равно не миновать штрафной колонны. К вечеру Илья сидел на постели дневального во всем чистом. Синяки, полученные на 178 км, болеть перестали. Над его ссадинами Василий посмеивался:

— Ничего, если новые не заработаешь. Эти до свадьбы заживут, как на собаке. Нужно стараться их не получать. Как говорят, на молоке обжегся, дуй и на воду. Много еще синяков будет впереди, на то ты и заключенный. Как только не мыкают нашего брата. Вот я вроде за Советскую власть кровь проливал, сейчас еще садят басмачьи пули в голени, а теперь именем той же Советской власти мыкают меня в лагере. Все потерял — жену, детей, хозяйство. Какой же я кулак? У меня в последнее время лошади не было, чтобы в плуг запрягать. Хлеб растили мой дедушка, мой отец и я старался сам себя кормить. Да и на базар что-то везти. Форму казачью нужно купить, коня экипировать, саблю купить. Службу несешь на собственном коне. Только карабин казенный дают и кашей казенной кормят. Да бабе сарафан купить надо, вот и старались две-три десятины сверх своей нужды засеять. Пока я за Советскую власть воевал, всю мужскую работу жена на себе вела. За эти ее муки, я закопал свою кулачку на Северном Урале. Твое появление разворотило во мне все, как будто родного сына встретил.

В каких бы условиях ты не жил, не чуждо нормальному человеку все земное. Три дня Илья прожил без приключений в штабной колонне.

Здесь узнал, что на пятом километре от Тайшета есть еще следственная колонна. О свирепости режима в ней ходили разговоры в бараках по вечерам.

На пятый день пребывания Илью вызвали на вахту, отдали все вещи. Самое главное - одеяло и котелок. Остальное — топографические бумаги и другие документы передали следователю, а после обеда вызвали на допрос.

— Ты, парень, почти меня убедил, — с ходу заявил следователь. Вот твои бумаги и инструмент. Бумаги пойдут в управление лагеря, а инструмент тебе не положено, да и не понадобится. Сегодня тебя отправят на 43-ю колонну. Она штрафная, следственная, на станции Костомарова, на устье речки Тонорок, впадает в Бирюсу. Через месяц я тебя заберу в рабочую колонну. А сейчас иди, покантуйся, пока числишься за мной. Пользуйся моей простотой.

 

- 26 -

Илья удивился, следователь с ним так разговаривает. После всех испытаний, ему дико было чувствовать такое человеческое отношение. Илья был не исключением, уже начал мириться со своим рабским положением.

На следующий день после основного развода, заключенных отвели на работу. Из пересыльного барака собрали человек двадцать, повели с вещами через вахту и передали усиленному конвою. Узников, неугодных лагерному режиму, пригнали на станцию Тайшет-2, где их ожидал товарный вагон с прицепленным паровозом серии «О», так называемый в народе «овечка». Посадка прошла без каких-нибудь приключений. Двухосный товарный вагон, оборудованный для перевозки заключенных. Внутри двойные нары и параша. Этап в основном состоял из уголовников, так называемых «бытовиков». С малыми сроками. В прошлом безконвойники, из обслуги рабочих колонн. Вновь под конвой попали за нарушение лагерного режима. «Контриков» было только двое, Илья и бывший студент Томского медицинского института Анатолий Лаговской. Они познакомились еще в бараке. Затопили печь, в вагоне стало тепло. Топливо на дорогу погрузили на совесть. Сухие смолевые сосновые дрова в печи горели с гулом. Шум, издаваемый из печи, придавал обстановку жилого очага.

Илье определили место на верхних нарах. Симпатию уголовников он завоевал еще в пересыльном бараке. Рассказывая на память произведения русских и западноевропейских классиков. Пользуясь положением, Илья место раздвинул и для Лаговского. Обещая рассказывать по очереди на протяжении всей дороги. Начал Лаговский рассказывать о «Трех мушкетерах» Дюма. Литературные рассказы в вагоне создали в вагоне нормальные отношения и хорошую обстановку. Около этих парней, Ильи из Магнитогорска и Анатолия из Томска сгруппировались мирные попутчики по этапу.

Двери нагона заперли наглухо снаружи. Конвоир!»! слали в другом вагоне. Разговаривать можно было смело. А на станциях сразу раздавались окрики стрелка: «Не разговаривать!» Но это в основном предупреждали для порядка. И не часто. На улице стоял страшный мороз. Охране не особо хотелось высовываться на улицу. Довезли до станции Костомарове только на следующий день под утро. Март месяц, но морозы стояли до сорока градусов. Стоял сильный туман. Самое страшное была разгрузка. Каждый, выходя из вагона, должен садиться на снег. Из теплого вагона на мороз, на снег, да в драной телогрейке или в драном бушлате...

Каждый сидел на снегу и думал: - Господи, скорее бы пойти, хоть на ходу согреться. Как подарка все ждали команду для движения. Разрешили встать со снега, еще раза три посчитали. «Шаг вправо, шаг

 

- 27 -

влево - стреляем без предупреждения!» Наконец колонна двинулась, опустилась на лед знаменитой реки Бирюса. Дует поземка, холод пронизывает насквозь. Мороз подгоняет, люди идут быстрое. Через часа два в пути свернули на речку Топорок, и показалась 43-я колонна. На крышах бараков дымились трубы, дым уходил в небо, ветер стих, это значит мороз крепчает. Из-за тумана ничего не видно в пяти-шести метрах. Колонна огорожена двойным забором. Между заборами запретная зона, по ней ходят овчарки. Внутри лагеря еще одна запретная зона. По углам забора вышки со стрелками, вооруженными ручными пулеметами.

Вновь прибывших разместили в большой палатке, в которой установлены чугунные печи. В палатке настланы двойные сплошные нары из круглых жердей. Илья с Анатолием разместились в дальнем углу на первом ярусе. После мороза, в теплой палатке ребят тянуло ко сну, А Анатолий вдруг начал рассказывать, как в Томском медицинском институте огнем и мечом проводили «очистительные работы, операцию от инакомыслия». Они жили в общежитии, дружной студенческой семьей. Как всегда студенты в основном живут впроголодь. Никто не унывал. Главное для них - достичь секреты медицинской науки, научиться врачеванию, лечить людей.

— Пригласили меня в деканат, а оттуда я оказался в НКВД. Просидел три дня, вызывают с вещами. А какие у студента вещи? В вагон грузили ночью и только при посадке в вагон объявили статью и срок наказания: КРА — контрреволюционная агитация, зачитали из формуляра заключенного и отправили в лагеря сроком на десять лет. Вот так и мучаюсь уже год. Работали мы на лесоповале, заготавливали лес, строили бараки в зоне. В соседней бригаде человека придавило лесиной. Спросили, есть ли медики, я пошел оказывать помощь. А конвоир сбил меня с ног ударом кованых сапог, другой наручники надел . Оказывается, нельзя было идти в соседнюю бригаду. Хотя работали в одном оцеплении. Гак я оказался в штрафной колонне. — Анатолий на все происходящее смотрел с недоумением.

— В институте лучших профессоров арестовали. А потом понаслышке мы узнали, что в институте «раскрыт контрреволюционный центр». А мы думали об этих профессорах, вот сволочи, что они хотят. Когда самого забрали в НКВД, долгое время места не находил, да и сейчас ничего не пойму. Иногда хочется сказать: «Фашизмом пахнет». Но вслух говорить не могу.

Илья начал дремать, и Анатолий замолчал.

В это время в палатку ворвались надзиратели. Началась операция «стрижка». Среди прибывших бытовиков у многих были длинные

 

- 28 -

волосы, подстриженные под бокс. Некоторые носили Бороды, Некоторым оставалось до конца срока несколько месяцев, кое у кого меньше месяца. Ребята не хотели стричься. Их стали насильно стричь. Началась свалка, вызвали собаководов с овчарками. Стали собаками травить непокорных парней. Обкусанных, избитых уводили в изолятор. Прохаживаясь по палатке, один из стрелков указал па Илью: «Вот еще один прячется», хотя Илья был стриженный. Его за ноги вытащили из нар, пинками уволокли в изолятор. При входе на вахту стояли с двух сторон надзиратели и их помощники из ссучившихся уголовников. Принимали приведенную жертву па кулаки, Илья как футбольный мяч летел от стенки к стенке. Сильно оттолкнувшись ногой вместе с надзирателем влетел через двери изолятора в кандей. Упал на пол и подняться не мог. За руки и за ноги подняли его на верхние пары. Охранники усердно поработали, никто не мог устоять на ногах при приемке...

В изоляторе воздух спертый, вместо окна — открытый проем двадцать на сорок сантиметров. Свет почти не проходит, люди лежат как в групповом гробу.

У окна было место, куда допускались «избранные», подышать воздухом минут на десять по очереди. Остальные чувствовали себя как в водоеме подо льдом в зимнюю стужу. Сидящим в изоляторе выдавали пищи триста граммов хлеба на сутки, кружку воды и черпак баланды.

На нижних нарах лежали обреченные, покалеченные, дистрофики. Многие из них до параши не могли добраться... Гак лежали в антисанитарии. Староста каждое утро назначал способных двигаться для уборки умерших за ночь. Мертвецов выносили через вахту, где сидели надзиратели, дежурные по вахте. На улице мертвецов подхватывали безконвойные «бытовички», грузили на санки, укатывали в тайгу в общую яму.

На верхних нарах около окна была «резиденция» старосты. Когда Илья пришел в себя, он узнал старосту Михаила Анаматова, матерого уголовника, выходца из крестьян. Человек он был большой силы. но рецидивисты считали его «сукой», вне закона. Потому, что он шел в контакт с администрацией, был нарядчиком. Илье было непонятно, как он мог попасть на штрафную. На следственную колонну. Узнал позже. Будущий нарядчиком на сороковой колонне исполнял разводы «без последнего». По его вине умерли несколько человек заключенных. Администрации стало известно, что «контрики» решили его убрать, но не успели. Администрация успела его спрятать в 43-ю колонну, спасая его от самосуда. Элита рецидивистов держала его на

 

- 29 -

отшибе, как шестерку. Из того, какую роль играл Анаматов в следственной колонне, Илья понял, что крупного рецидива в колонне нет. Но законы уголовного мира действовали по всей колонне. Когда Илью подняли наверх, Анаматов его узнал. Они ехали в одном вагоне из Челябинска по этапу. В вагоне на верхних парах лежали через одного человека. А здесь Михаил место определил рядом с собой. Остальные поняли: если староста оказывает такое внимание, значит оголец стоящий этого. Илья оглядел обитателей верхнего яруса: это были такие же молодые парни, как и он сам. Бледные, обросшие, грязные, вшивые, лежали впритирку друг к другу. На верху их было человек двадцать пять. С бока на бок поворачивались по команде, договаривались… В кандее перемешались запахи человеческого пота, кала, вдобавок мертвечины.

Парням по соседству не было еще и тридцати лет от рода. Каждый из них естественно думал о жизни, хотя обстановка не давала повода к этому...

...Анаматов Илье предложил выпить из кружки немного воды, вода была в кружке наполовину.

Парень решил: нужно создавать обстановку, взаимопонимание с жителями верхнего яруса и всего изолятора, Как в вагоне, он предложил, что он будет рассказывать сюжет из книги Вальтера Скотта о Робин Гуде. Когда он начал рассказ, мрачная обстановка менялась на глазах. У голодных, оборванных, вшивых, избитых людей появилась какая-то надежда на жизнь. На восстановление справедливости. Ведь многие из парней сидели за горсть зерна, собранного на полу разгруженного вагона, выметенного из щелей пола. За колоски, собранные после комбайновой уборки на полях.

После Вальтера Скотта Илья перешел на произведения русских классиков. Особенно с вниманием слушали, когда шел рассказ из сюжета повести Н.В. Гоголя «Тарас Бульба». За четверо суток Илья стал авторитетом среди жителей изолятора. Даже из нижних нар кричали, чтобы он погромче рассказывал.

По установившейся традиции, по законам уголовного мира, после полуночи, кто-то снаружи снимал козырек с окна, просовывал внутрь глубокий противень, полный густой каши. Распределялась каша строго по справедливости. Делал это староста или близкий кореш старосты. Строго соблюдалась и выдача пайкового хлеба и баланды. Если в окно каша не поступала, то выносились решение о возмездии повару колонны. Создается группа содействия. За отказ убрать повара — смерть. Если обреченного переведут куда-нибудь, приговор остается в силе. Исполнители приговора пользуются особым

 

- 30 -

уважением и авторитетом. В истории 43-й колонны пыли убиты два поколения поваров. Поэтому аккуратно исполнялась доставка каши в изолятор.

На четвертый день перед разводом Илью вызвали на вахту. Присоединили к бригаде, которая работала па каменоломне в карьере на устье Топорка на вершине сопки, возвышающейся на правом берегу реки. Бригады добывали валуны гранита, из которых обтесывали для укладки в опоры моста через речку Топорок.

Развод шел полным ходом, нарядчики брали карточки заключенных и выкрикивали фамилию, заключенный выходит из ворот, отвечая имя, отчество, срок, статью, и садится на снег по четыре человека в ряд. Если кто-то садился не так, подбегал старший по конвою, пинком сбивал с ног, брал за шиворот, усаживал как надо. Когда бригады оказались в неполном составе, отсутствующих начинают искать помощника нарядчика, собаководы с овчарками. В основном среди отсутствующих были уголовники. «Контрики» на работу шли исправно, за исключением больных. Но и в этом случае снисхождения не было. В колоннах были медпункты, в них работали вместо врачей уголовники. В медпункте на приеме бывало так: «Хвойную настойку пьешь? — Если больной ответит: «Пью», — то окрик лекпома: «Я тебе говорил: не пей, а то подохнешь». Если больной ответит: «Не пью», то окрик медика: «Я тебе говорил: пей хвойную настойку, а то подохнешь. Отвар хвои — лекарство от всех болезней».

Хвоя на самом деле помогала от многих болезней, как противоцинготное средство. Во время работы в лесу, где есть хвоя, все заключенные имели кружки из консервных банок, в них варили хвою и пили.

Бригаду, в которую присоединили Илью, сопровождал усиленный конвой. Стрелки со всех четырех сторон, собаковод с овчаркой и старший по конвою. На работу шли вверх, на гору по сосновому бору. На обочине дороги росли вековые сосны. Чистый морозный воздух опьяняюще действовал на Илью после душного изолятора. В морозный день под ногами идущих в строю хрустел снег, из-за горы чуть просматривался диск солнца. Узникам, идущим в строю, не до прелестей природы было. В бригаде шли более сорока человек, столько же искалеченных душ. У каждого где-то были матери, жены, дети, он — кормилец семьи, вот шагает по тропе на сопку для исполнения каторжного труда. Оборванный, вшивый, голодный под дулами винтовки. За что россиянин несет терпеливо незаслуженную кару.

Ведь у многих недавно зарубцевались раны от белогвардейских пуль и шашек. Все шагающие сорок "контриков".

Поймет ли россиянин? Ведь власти выбираем для народа. Если

 

- 31 -

власти одурели. Проснется ли у россиянина вовремя человеческое достоинство? Или потерял россиянин свое лицо навсегда?

У Ильи болели глаза после темного, душного изолятора на белом снегу. Он совсем плохо видел. Замерз до костей, избитое, израненное тело не могло согреться. Окоченевший, дошел до костра. Видя такое состояние, бригадир направил его поддерживать костры на постах охраны. Карьер охранялся цепью стрелков, по углам оцепление, на вышках стрелки с ручными пулеметами. У каждого стрелка костер. Специально выделенные заключенные заготавливают дрова для костра. Специальный костерщик ходит от костра к костру, подкладывает дрова, поддерживает костер для обогрева стрелков. На границе оцепления по протянутой проволоке бегают овчарки. Внутри оцепления работали несколько сот заключенных. Долбили мерзлую землю, извлекая валуны гранита. Возле костров каменотесы обтесывали камни для устоев моста через речку Топорок. Настало время обеда. Выходцу из изолятора обед не положен. Только завтра ему выдадут пайку, если наработает норму. Анатолий Лаговской пытался поделиться баландой. Но Илья не в состоянии проглотить пищу. Мужики из бригады пытались влить ему в рот раствор хвои. Подошел руководитель работ и увидел, что парень совсем умирает. Вглядевшись в лицо, он узнал Илью, Они ехали в одном этапе. В Челябинской тюрьме сидели в одной камере.

Прораб был казаком из станицы Верхнеуральска, старый коммунист, командир красных партизан южного Урала и Башкирии. Это был Софронов, в бытности лихой партизан-разведчик. Он Илье в тюрьме рассказывал, что они воевали за установление Советской власти на Южном Урале, в разведке были вместе с Василием Николаевичем Айтугановым, с первым председателем ревкома поселка Фершампенуаза. Василий, спасая, раненым попал в плен и погиб от рук белоказаков, Вечером Илью вслед за бригадой привезли в зону. Софронов жил в торце штабного барака, в отдельной комнате. Сюда же на подставном топчане устроили Илью. В комнате было тепло. Врач оказал первую помощь, оформил освобождение от работы. Состояние Ильи было критическим. Когда кризис миновал, врач согласился на время взять Илью санитаром в медпункт. Лаговского устроили дневальным к Софронову. У обоих друзей появился небольшой продых от тяжелой работы.

По вечерам Софронов рассказывал: «По прибытии Челябинского этапа в Тайшет наших этапников сразу же отправили на двадцатый километр строить двадцатую колонну. Руководить строительством прибыл прораб Худяков из вольнонаемных. Худяков оказался человеком

 

- 32 -

малограмотным, меня назначили к нему помощником прораба. Одного заключенного с религиозным мировоззрением застали, когда он в бараке исполнял молитвенный обряд. Его на разводе задержали в зоне, связали руки и ноги и бросили на землю около забора, голого, на съедение мошкаре и комарам. Я старался заступиться, пристыдить «затейников». Меня самого посадили в изолятор. На второй день отправили под усиленным конвоем на следственную колонну. По прибытии, здесь на 43-ей нужны были каменотесы. Вот я вначале был инструктором. потом помощником прораба в карьере внутри оцепления. Учился тесать камень я у финнов до революции. Строил купцам хоромы: первые этажи — из камня, вторые — из сосновых бревен. Каменотесами у купцов работали финны. У них научился, приобрел навыки, здесь все пригодилось».

После выздоровления Илью перевели в управленческую бригаду, где он стал работать у прораба кем-то вроде технического секретаря. Вел учет, раскладку тесанного камня, учился сам тесать камень.

Заканчивался март месяц, на 43-ю колонну прибыл оперуполномоченный Коротченко со свитой врачей. Заключенных стали вызывать на медицинский осмотр. Когда вызвали Илью, Коротченко сказал: «Пришло время выполнить обещанное, пройдешь комиссию — и на новое место. Гам правильно поведешь себя — тебе же легче будет. Надо избавиться тебе от «друзей».

С Коротченко расстались дружелюбно. Но он не сказал, куда направляют их, передвижение заключенных.

На следующий день всех, кого вызывали на комиссию и включили в этап, на работу не вывели. Таких набралось половина контингента колонны. Всех выстроили на улице внутри зоны. Разбили на группы по сорок человек, повагонно укомплектовали.

Расставался Илья и с Софроновым. Они были одного корня, хотя разных национальностей. Судьба, характеры одинаковые, непримиримые, и оба казачьего сословия. Мечтали об одном — о справедливости. Но в жизни ее не было. В жизни процветала ненависть, насилие и садизм. Илья задумывался, откуда берутся такие люди на Руси? Коротченко — представитель власти насилия, но все делает более гуманно, по-человечески. У Ильи все это в мыслях не стыковалось.

У него все было просто, быстро сходился с людьми, на все смотрел открытыми чистыми глазами и легко попадал в паутину подлости, в путы звериного садизма. И так молодежь познает азбуку житейской подлости и невзгод. Мир Ильи был прост: зажмурит глаза и видит свою Уральскую степь, потому сам — частица степи. Тайга, сопки давили на него угнетающе, хотя здесь в Сибири то же солнце. Воздух еще чище,

 

- 33 -

чем в степи. При легком ветре шум сосен ласкает слух, а ему слышится не стрекотание Дрозда, крик кедровника. Он все не может забыть пенья жаворонка. Во сне видит, как в степи растет хлеб, пасется скот. А он идет с прутиком в руках босиком по степи, пасет телят...

Руки, ноги в цыпунах... А он мчится верхом на лошади без седла, пасет лошадей в степи, они все красивые; игривые...

Какое удовольствие купаться в Гумбейке, с яра прыгнешь в воду — вода теплая, так ласкает тело. Купались они подолгу, хотя не часто удавалось им что удовольствие в промежутке между полевыми работами. В деревне работали все от малышей подростков взрослые женщины и мужики. Каждую субботу уезжали с полевого стана домой помыться в бане. Воскресенье не заметишь пролетит а в понедельник с утра на работу, на всю неделю.

Хорошо в степи работать в сенокос. С утра косишь сенокосилкой, А роса просохнет, копны ставить, складывать стога. Хорошо ставить стог — это искусство. Никакой дождь не должен замочить сено.

С такими раздумьями поезд мчал Илью среди этапников на восток. Он был в кругу внимания этапников своими рассказами из литературных произведений, тем самым в вагоне создавалась спокойная мирная обстановка.

А поезд все шел и шел, а куда? Какая судьба их ждет впереди?