X.

Разочарованіе   заговорщиковъ.   Визитъ   къ   ген. Брусилову.

Недовольство комитета. Мой  уходъ. Анонимный жертвователь.

Бумаги о провозе муки. Н. Л. Когаиъ. Порученія отъ Гучкова.

 

Съ вокзала, какъ всегда, я отправилась въ комитетъ, где пріезжіе изъ Петрограда солдаты ждали ответа ген. Алексеева. Разочарованіе было большое.

— Увидите, — говорили солдаты, — не такіе еще пойдутъ разстрелы: перебьютъ всю интеллигенцію, а потомъ возьмутся за рабочихъ и крестьянъ. Можетъ мы и не послушаемъ генерала, устроимъ взрывъ... Ведь Алексеевъ, сидя въ Новочеркасске,не знаетъ, что решается большевиками въ Петроградскомъ совЕте: «Безпощадный терроръ, тогда победимъ» — ведь вотъ ихъ лозунгь.

Сделавъ все необходимое въ комитете, я отправилась домой (опять кровь горломъ). Дома вызвали врача Новицкаго. Запретилъ мне вставать съ постели — иначе не ручался за то, что будетъ черезъ месяцъ.

Но какъ не встать, когда сегодня же надо опять въ комитетъ! Вечеромъ, после сцены съ домашними, — не хотели пускать, — отправилась къ ген. Брусилову, лежавшему въ госпитале у Руд-

 

нева (былъ раненъ осколкомъ снаряда, попавшимъ въ его домъ во время московскихъ безпорядковъ). Онъ лежалъ, но чувствовалъ себя бодро. Сказалъ, что рана не такъ серьезна, но ей нарочно не даетъ зажить, чтобы оставили въ покое и болыневики, и не большевики. Я передала ему письмо, привезен ное изъ Новочеркасска, въ которомъ генералу предлагалось бежать на Донъ, съ помощью нашего комитета.

Брусиловъ прочелъ письмо, положилъ подъ подушку и сказалъ, отчеканивая слова:

— Никуда не поеду. Пора намъ всемъ забыть о трехцветномъ знамени и соединиться подъ краснымъ.

Меня какъ громомъ поразило.

— Что же передать отъ васъ на Дону?

— То, что я сейчасъ сказалъ, то и передайте.

— Въ такомъ случае, говорить мне больще не о чемъ, — заявила я и поспешила уйти.

Направилась я къ г-же Морозовой, лежавшей тоже у Руднева. Узнавъ, что я у Морозовой, вошла къ ней жена Брусилова и, познакомившись со мною, начала язвить.

— У большевиковъ-то Ленинъ и Троцкій, а на Дону только и слышно о сестре Нестеровичъ...

Меня отъ этой фразы передернуло, въ пер-вую минуту я не знала, что и ответить.

— Не понимаю, — продолжала Брусилова, — вы полька, какое вамъ дело до русскихъ событій? Почему вмешиваетесь, когда есть русскія жен-щины? Или нетъ ихъ? Где русскія женщины, куда девались?

М. К. Морозова была немало сконфужена тономъ Брусиловой. Когда та кончила, я спокойно ответила:

— Куда девались русскія женщины — не

 

знаю. Но на Дону места всемъ хватитъ, и работа для всехъ найдется, но конечно кроме васъ, г-жа Брусилова, и вашего мужа... Вамъ обоимъ место приготовлено въ Смольномъ рядомъ съ Ленинымъ и Троцкимъ. А я, хоть и полька, останусь тамъ, на Дону...

Я вышла, простившись только съ Морозовой. На душе было очень тяжело. Боже мой! А тамъ-то, на Дону, меня такъ убеждали вывезти Брусилова! Я сознавала, что въ Брусилове и его жене я пріобрела опасныхъ враговъ.

Изъ госпиталя Руднева — къ Второвымъ. Меня приняла Софья Ильинична весьма холодно.

— Вы бы меньше къ намъ ходили, Марья Антоновна, за вами могутъ следить, подведете насъ. Да и денегъ нетъ, и не дадимъ...

Что за незадачливый день, подумала я.

— Где же обещаніе, данное вами и вашимъ мужемъ, — обратилась я къ С. И., — пожертвовать половину состоянія, лишь бы спасти Россію? Вы забыли верно тотъ вечеръ, когда я приходила после сдачи Александровскаго училища. Тогда я спрашивала, поддержите ли вы нашу организацію матеріально. Вы ответили: «Да, начинайте, денегь дадимъ сколько будетъ нужно». Помните?

— Помню, — ответила Второва, несколько смутившись.

— Такъ сдержите свое слово, дайте что обещали, и я ходить перестану. Одно скажу вамъ, Калединъ велелъ передать москвичамъ: «Давайте денегъ, не торгуйтесь, пока не поздно, а то ни вашихъ денегь, ни васъ самихъ не станетъ».

Второва потупилась:

— Хорошо, Марья Антоновна, приходите завтра, можетъ-быть что-нибудь придумаемъ.

Отъ Второвой — къ Гучкову, принявшему

 

меня, какъ всегда, комплиментами по моему адресу. Я раэсказала о положеніи на Дону, о моемъ разговоре съ Второвой. Гучковъ сталъ успокаивать:

— Не огорчайтесь, разъ обещали, наверное дадутъ. Возможно, что сейчасъ нетъ денегъ...

— Деньги можно достать изъ банка, хотя бы черезъ нашъ союзъ... Если бы я знала, что придется помощь выпрашивать, какъ милостыню, не начинала бы своей работы...

— Да, всему, бываетъ конецъ, — согласился Гучковъ. — У меня тоже денегь нетъ.

— Такъ на что же мы купимъ обмундировку и отправимъ новую партію офицеровъ? — спросила я.

— Будемъ надеяться, Богь поможетъ, — только руками развелъ Гучковъ, — а я чудесъ совершить не могу.

И онъ опять повторилъ излюбленную фразу: «У меня вся Сибирь на шее»...

— Вы все о чудесахъ говорите...Вижу, что придется дело бросить... Знаете что — вновь прибывающихъ офицеровъ и ихъ семьи я буду направлять прямо къ вамъ.

— Ну, нетъ, — испугался Гучковъ, — этого вы не сделаете! Нельзя бросать... Необходимо въ виду усиливающагося террора вывезти изъ Москвы какъ можно больше офицеровъ...

— А деньги?

Гучковъ снова развелъ руками.

— Когда вы думаете обратно? — спросилъ онъ, помолчавъ.

— Воть видите, — заметила я, — только пріехала, а ужъ вы спрашиваете, когда обратно? Сами то хотя бы разокъ попробовали съездить на Донъ.

— Да, да, знаю, все это тяжко. Приходите

 

завтра утромъ, надеюсь, что-нибудь роздобудемъ для васъ.

Я передала, на прощаніе, разговоръ мой съ Брусиловымъ и его женою. Гучковъ казался потрясеннымъ.

— Да, все меняется, Марья Антоновна. Когда Государь пожаловалъ Брусилову аксельбанты, сталъ онъ на колени и поцеловалъ Государю руку. А при Временномъ Правительстве — пришелъ къ Керенскому и, показывая на свои погоны, вздохнулъ: «Давять меня эти вензеля».

Отъ Гучкова я ушла въ комитетъ, по виду Андріенко я поняла, что тамъ что-то происходитъ неладное. На мой вопросъ Андріенко ответилъ, что действительно все недовольны... Безъ денегь нельзя браться ни за какое дело...

— А впрочемъ, Крыловъ объяснитъ, — кончилъ онъ.

На заседаніи Крыловъ заявилъ:

— Марья Антоновна, въ виду того, что ваща работа затягивается, мы хотели поговорить сегодня съ вами. У насъ въ комитете некоторые члены недовольны, что вамъ и Андріенко приходится часто Ездить, рискуя жизнью, въ ущербъ вашему прямому делу — помощи пленнымъ. Работая для созданія новой арміи, мы не должны забывать, что въ плену более 3.000.000 солдатъ ждутъ помощи только отъ насъ. Такъ работать какъ сейчасъ, мы далее не можемъ. Каждый день все больше приходитъ офицеровъ, прося о по мощи, но помочь всемъ мы не въ состояніи; ни денегъ нетъ, ни одежды — все роздано. Хоть вы и скрываете, сами отлично видимъ, съ какимъ трудомъ вы всякійрубль добываете. Буржуазія, на которую вы надеетесь, денегъ дать не хочетъ. Такъ пусть и пеняетъ на себя! Небось большевики только свистни — въ зубахъ деньги поне-

 

сеть. Подумайте, у каждаго изъ насъ семья. Если раскусять нашу организацію, никому не сдобровать. Что будетъ тогда съ нашими семьями? Кто поможеть? Не те ли, кто кричитъ о спасеніи Россіи, ничемъ не желая пожертвовать? Вотъ мы и хотели все это выяснить. Видите, что делается, — добавилъ съ отчаяніемъ Крыловъ, — ну разве можно этимъ людямъ отказать, какимъ для того надо быть мерзавцемъ!

Боже, какъ изныла у меня душа! Крыловъ былъ правъ, солдаты видели, съ какимъ трудомъ я доставала каждый рубль, деньги пленныхъ были тоже затронуты. Какъ могла я оправдаться передъ солдатами? Оставалось только уйти.

— Выяснять нечего, господа. Съ перваго дня моей работы я объявила вамъ, что уйду изъ комитета. Вы сами просили остаться и предложили свои услуги. Что касается денегь, вы правы, очень трудно доставать ихъ. Обезпечить каждаго офицера хотя бы 2.000 рублей я не могла, не получивъ суммы, обещанной Второвымъ. Вы знаете, онъ посулилъ, было, 100.000 рублей, а далъ всего-на-всего 22.500.

— Марья Антоновна, — перебилъ меня Крыловъ, — вспомните мое слово: и васъ под-ведутъ эти господа. Въ лучщемъ случае — тюрьмы не миновать. Вотъ увидите, и для васъ ничего не сделаютъ. Все трусы они, нетъ патріотовъ въ Россіи. Не думайте только, Марья Антоновна, что и мы струсили. О, нетъ! Мы-то хотимъ работать, да безъ денегъ ничего не сделаешь.

— Чтобы не было непріятностей, — сказала я, — сегодня я состою въ комитете последній день, — и, обращаясь къ Андріенко, я спросила, будетъ ли онъ сопровождать меня на Донъ.

— Какъ ездилъ съ вами, такъ и буду ез-

 

дить. Если это комитету мешаетъ, могу уйти вместе съ вами.

Солдаты молчали, видимо подавленные. Могла-ли я сердиться на нихъ? По существу, ведь, они были правы.

Изъ комитета я поехала домой съ мигренью. Обещая быть утромъ, я сказала собравщимся офицерамъ, что черезъ день или два двинемся на Донъ. Въ моей комнате оказалось много народу: офицеры, дети, старики. Что делать, неужели всехъ бросить? Они шли ко мне, зная, что я могу часами слушать ихъ, что чувствую ихъ нужду и всякое горе переживаю съ ними... Со мной не нужны были прошенія, которые разбираются въ заседаніяхъ; я понимала, что помощь требовалась немедленная. Въ Москве этого не учитывали: сытый голодному не товарищъ.

Но, видно, за испытанія этого дня Богъ захотелъ меня утешить. Дома передали мне пакетъ съ 10.000 рублями и запиской: «Прошу принять скромную лепту на ваше великое и святое дело спасенія беднаго офицерства. Русскій человекъ».

Я такъ никогда и не узнала, кто былъ этотъ жертвователь. Совершилось прямо чудо! Въ такую решительную для меня минуту на ожиданіе мое откликнулась добрая душа человеческая...

Выдавъ документы и деньги отправлявшим-ся въ одиночку на Донъ офицерамъ и сделавъ все возможное для ихъ семей, я осталась одна одинешенька. Утешало меня только то, что я успела захватить съ собой большое количество комитетскихъ удостовереній, — ведь въ виду ухода моего изъ комитета я могла и не получить ихъ больше. Не съ кемъ было посоветоваться. Домашніе мои и безъ того огорчились, догадыІваясь, что я переживаю какую-то драму. Я чув-

 

ствовала себя совсемъ больной, легла рано спать — въ первый разъ за много дней — около 11 час. вечера. Скоро уснула. Утромъ пришелъ Андріенко, мой верный союзникъ. Принесъ бланки изъ комитета, всего было около 300 удостовереній.

— Я напечаталъ ихъ вместе съ Крыловымъ, сказалъ онъ. — А сейчасъ пойдемте съ вами въ советъ депутатовъ, авось удастся дело съ мукой.

Въ совете къ намъ подошелъ какой-то большевикъ, которому мы и представили нашъ мандатъ уполномоченныхъ для переговоровъ объ обмене муки на одежду и белье. Членъ совета отправилъ насъ въ комитетъ по продовольствію Москвы, находивщійся тамъ же въ совете и состоявщій исключительно изъ евреевъ. Андріенко показалъ нашу бумагу. Просмотревъ ее, членъ совета решилъ:

— Очень хорошо. Продовольствія въ Москве мало, мука нужна. Можетъ быть, товарищи, вы могли бы взять 30 вагоновъ муки въ обменъ на мануфактуру?

— Да. Но какъ доставить муку? — спросила я. — Ведь не скрыть, что веземъ 30 вагоновъ съ мукой; какіе-нибудь бандиты убьютъ насъ и муку разграбятъ.

Членъ совета призадумался.

— И это правильно. Нынче все скоты, не люди. Но у васъ есть вооруженная команда. Мы поспешили согласиться.

— Хорошо, едемъ. Но привезти сразу 30 вагоновъ, вы сами понимаете, нетъ возможности. Будемъ провозить по 5-6 вагоновъ. Да и для этого нужна команда вооруженныхъ солдатъ немалая.

— Отлично, отлично, — одобрилъ членъ совета, — нужныя бумаги сейчасъ вамъ выдадутъ. Идемте со мной.

Мы попали въ одну изъ комнатъ совета.

 

Не знаю, можно ли назвать ее канцеляріей... Тутъ и шкафы, и пишущія машинки, и разбросанный сахаръ, и куски хлеба, и коробки отъ консервовъ. Ужасающая грязь и соръ. Членъ совета приказалъ машинистке напечатать такія бумаги, какія мы сами укажемъ.

— Вы, товарищи, не говорите на Дону, что эта мука — для насъ. Скажите, что на сухари для пленныхъ. А то не дадутъ казаки, все — сволочь, которую вырезать надо.

Бумаги были написаны следующія: «Половцову. Новочеркасскъ. Комитетъ союза бежавшихъ изъ плена солдатъ и офицеровъ согласенъ на обменъ муки на мануфактуру и необходимыя вещи. Уполномочены для переговоровъ товаріщи Андріенко и председательница благотворительнаго отдела при союзе сестра Нестеровичъ».

Вторая бумага гласила такъ: «Московскій советъ рабочихъ, солдатскихъ и крестьянскихъ депутатовъ командируетъ товарищей Андріенко и сестру милосердія Нестеровичъ на Донъ за мукою для рабочаго населенія Москвы, проситъ по пути все власти оказывать помощь товарищамъ Андріенко и Нестеровичъ. Вагоны съ мукою будетъ сопровождать команда бежавшихъ изъ плена, съ оружіемъ».

Бумагу подписалъ за председателя какой-то Циммервальдъ.

Полученіемъ такихъ документовъ открывалась новая возможность помощи офицерамъ. Мы почувствовали себя съ Андріенко такими счастливыми, что и передать трудно. Отправились въ комитетъ, где произошло бурное заседаніе: солдаты еще разъ старались уговорить меня бросить работу, которая должна неминуемо окончиться для меня въ лучшемъ случае тюрьмой.

Я не спорила, но все же решительно заявила,

 

что изъ комитета ухожу, о чемъ прошу сейчасъ же записать въ протоколе заседанія. Андріенко тоже заявилъ объ уходе. Никакіе уговоры солдатъ на насъ не подействовали. Когда мы вышли изъ комитета, Крыловъ выбежалъ на лестницу и, схвативъ меня за руки, заплакалъ.

— Неужели, Марья Антоновна, мы разстаемся съ вами?

— Да, Крыловъ, все въ жизни кончается.

— А приходить къ вамъ можно?

— Конечно, можно.

Андріенко пошелъ въ команду подготовить офицеровъ къ отъезу, а я поехала къ Гучкову. Тотъ, какъ увиделъ меня, ахнулъ:

— Что случилось? На васъ лица нетъ.

— Все кончено, — ответила я. Ушла изъ комитета навсегда.

— Да не можетъ быть, — поразился Гучковъ.

— Да, ушла и больше не вернусь. Говорила вамъ, что когда нибудь настанетъ конецъ. Вотъ теперь и пострадали офицеры.

— Нетъ, этого никакъ допустить нельзя. Это нужно исправить.

— Поздно. Не надо было допускать до этого.

— Значитъ, вы больше не будете ездить на Донъ?

— Очевидно нетъ.

— Что же будетъ съ офицерами?

— Не знаю, я васъ предупреждала, солдаты прекратятъ помощь.

— Марья Антоновна, приходите вечеромъ, я что нибудь придумаю.

Я только этого и ждала. Нарочно не говорила Гучкову, что открылась другая возможность отправлять офицеровъ на Донъ. Иначе сейчасъ

 

бы сказалъ — «вотъ какая вы ловкая», — и на этомъ-бы успокоился. Нетъ! Пусть подумаетъ... Отъ Гучкова я пошла къ директору банка Юнкеръ Л. Дмитріеву. Дмитріеву были мы обязаны многимъ — не только нашъ союзъ, разросшійся благодаря ему, но и отдельные офицеры, для которыхъ много сделалъ Дмитріевъ черезъ комитетъ. Если бы не Дмитріевъ, не было бы и нашего союза. Къ нему я поехала на квартиру и все разсказала. Въ то время все банки уже были захвачены большевиками. Онъ выслушалъ меня внимательно:

— Да, мало кто учитываетъ положеніе Россіи. Пойдите къ Кривошеину, я убежденъ, что онъ не откажетъ въ деньгахъ. Нахожу, что вамъ необходимо вернуться въ комитетъ. А вотъ пока что отъ меня на трехъ офицеровъ 600 рублей.

Я ответила Л. Н. Дмитріеву, что мне не хочется обращаться больше ни къ кому — нетъ силъ собирать милостыню.

— И все-таки сейчасъ же пойдите къ директору банка Юнкеръ — Л.Г. Когану. Я совершенно уверенъ, что онъ поможетъ. Только не говорите, что я васъ послалъ.

Я послушалась. Коганъ встретилъ меня очень радушно. Это былъ воспитанный и очень отзывчивый человекъ. Онъ сразу откликнулся на нужды офицеровъ.

— Хорошо, я постараюсь достать денегъ. Но сейчасъ это весьма трудно. У меня дома только 4.000 рублей. Пока ихъ и отдаю. Когда уезжаете?

— Завтра вечеромъ.

— Такъ приходите завтра утромъ. Кое-что наверное раздобуду.

Отъ Когана я поехала къ Гучкову.

— Что, Н. И., получили деньги?

 

— Нетъ, помилуйте, такая снежная буря. Разве можно было выходить. Я завтра сделаю.

Какая иронія! Онъ, видите-ли, выйти не могъ. А какъ же я то выхожу?

Не въ первый разъ со слезами на глазахъ выходила я изъ особняка московскаго «спасителя Россіи». Ахъ, эти спасители! Неужели не видятъ ужаса, что творится кругомъ? Не видятъ, какъ мучаютъ офицеровъ? И сердца нетъ у нихъ? И не видять, сидя въ теплыхъ роскошныхъ квартирахъ, своего неотвратимаго конца?

Отъ Гучкова вернулась домой. Опять старались домашніе уговорить меня бросить рискованную мою работу. Застала у себя офицеровъ изъ команды выздоравливающихъ. Были два брата поручики Треза (одинъ впоследствіи, на Дону разстрелянъ большевиками). Прищли, наконецъ, какія-то дамы, просивщія спасти 15 юнкеровъ, которые прячутся въ Павловской слободке и хотели бы на Донъ. Одна изъ нихъ бросилась передо мной на колени, прося спасти ей последняго сына: и мужъ, и другой ея сынъ разстреляны. Я спросила несчастную мать, какъ попала она ко мне и обращалась-ли въ соответствующія организаціи? Она ответила, что всюду обращалась и всюду говорили, чтобы юнкера сами пріехали, что послать на место никого нельзя. И еще требовали какихъ-то рекомендацій. А пока что мальчиковъ могутъ каждую минуту разстрелять. «Знакомый офицеръ и направилъ меня къ вамъ», — закончила она.

Горе матери было большое. Въ это время какъ разъ пришелъ Андріенко. Я дала ему 1.000 рублей, поручила отправиться въ Павловскую слободку съ нашими документами и объяснить юнкерамъ, какъ ехать, давъ имъ

 

хотя бы по 75 рублей. Матерямъ я дала по 150 р. Андріенко тотчасъ же простился. Я узнала позже, уже будучи на Дону, что юнкера спаслись. Жена полковника Матвеева разсказала, какъ ночью ее съ детьми выбросили изъ корпусной квартиры. Отправилась она къ И. И. Гучкову съ просьбой устроить ее на время, хотя бы въ сарае.

— Ну и что же Гучковъ? — полюбопытствовала я.

— Извинился, что места нетъ.А я, просидевъ до утра на улице, детей отвезла къ однимъ знакомымъ на дачу въ Ново-Георгіевскъ, сама же легла въ больницу, после неудачныхъ родовъ.

Отъездъ нашъ былъ назначенъ на 2 декабря. Андріенко сказалъ мне, что въ одиночку поедетъ на Донъ человекъ 40, а съ нами оказалась команда до 60 человекъ. Мы прекрасно понимали, что ни муки не получимъ, ни мануфактуры не вывеземъ, — лишь бы людей вывезти! Прищелъ ко мне какой то полковникъ, начальникъ штаба Корнилова во время войны, принесъ важныя бумаги для передачи Корнилову.

Утромъ 2 декабря я отправилась къ Н. Л. Когану. Онъ, видимо, всей душой хотелъ помочь моей работе, но многаго уже не могъ сделать. Отъ него я получила еще 7.000 рублей.

Затемъ я поехала къ Родченко, давшей мне 1.000 рублей, отъ Родченко — къ Гучкову, не давшему ни копейки, но зато попросившему меня препроводить его брату, въ Кисловодскъ, и другимъ деятелямъ множество «важныхъ» пакетовъ, запечатанныхъ множествомъ печатей. Гучковъ говорилъ, что доставка этихъ пакетовъ важнее доставки офицеровъ . . . Онъ добавилъ, что Россія не забудетъ моей работы, хотя я и полька и т. д.