VIII.

Экспедиція   въ   Нахичевань.   Храбрый   сотникъ.

Пленные  большевики.   Возвращеніе  въ   Москву.

 

Въ часъ ночи явились есаулъ и сотникъ. Съ ними и съ полковникомъ Матвеевымъ я и отправилась на вокзалъ, где ждалъ уже поездъ. На вокзале встретилъ кап. Алексеевъ, въ вагоне были казаки и офицеры (фамилій ихъ не запомнила).

Нахичевань являлась центромъ большевивиковъ. По точнымъ сведеніямъ, заседалъ тамъ советъ, въ которомъ председательствовалъ студентъ Цуркинъ. Насколько вспоминаю сейчасъ, кроме того, чтобы отбить раненыхъ, на насъ возложена была задача взорвать поездъ съ карательной экспедиціей, стоявшій около Нахичевани.

Нашъ поездъ остановился на третьемъ пути, недалеко отъ станціи. Офицеры и казаки въ штатскомъ вышли на разведку. Кругомъ шныряло множество вооруженныхъ весьма подозрительныхъ личностей. Оффиціально — местная охрана, неоффиціал ьно — бол ьшевики. Къ нашему поезду стали со всехъ сторонъ подходить паровозы, на что сначала никто не обратилъ вниманія. Но не прошло часу, какъ раздались тревожные гудки всехъ окружавшихъ насъ паравозовъ, и они забили густымъ паромъ, такъ что отъ насъ

 

ничего нельзя было видеть. Все мы толпились въ дверяхъ вагоновъ. Что происходило на станціи! БЕгали вооруженные люди, иные суетились въ одномъ белье. Скверно оборачивалось наше дело... Не знаю, чемъ бы обернулось, если бы не удивительная храбрость нашего сотника.

Рабочіе лезли на нашъ паравозъ съ красной тряпкой. Сотникъ сталъ на ступенькахъ вагона и закричалъ, что если они не успокоятся — вся Нахичевань взлетитъ на воздухъ, — поездъ, де, полонъ динамита! Онъ держалъ въ рукахъ две жестяныя коробки съ консервами и вопилъ:

— Сейчасъ бомбы брошу!

Со станціи раздались возгласы: «Разойдись, товарищи!» Передъ вооруженной толпою всталъ въ позу матросъ и произнесъ речь:

— Товарищи, успокойтесь. На что кровь! Вступимъ въ переговоры. Разойдись, товарищи, дай дорогу.

Все наши стояли возле поезда. Жутко было среди этой полусумасшедшей толпы. Храбрый сотникъ, угрожая консервными коробками, двинулся къ толпе, за нимъ несколько офицеровъ и казаковъ, съ «лимонкой» въ каждой руке. Минута была критическая: я стояла на ступенькахъ вагона съ оставшимися въ поезде.

— Где раненые добровольцы? — закричалъ сотникъ.

Молчаніе.

— Выходи изъ толпы, кто будетъ вести переговоры, да поживей!

Изъ толпы вышло несколько человекъ местной охраны, къ которымъ порисоединился говоривщій раньше матросъ.

— Такъ вотъ, знайте, — продолжалъ сотникъ, — если кто въ насъ выстрелитъ — все взле-

 

тимъ. Динамиту хватитъ на всю Нахичевань. Поняли?

— Поняли, поняли, — кричала толпа и все дальше пятилась отъ сотника.

Тогда онъ обратился къ переговорщикамъ и потребовалъ доставки раненыхъ на вокзалъ черезъ полчаса.

— А на Цуркина даю 20 минутъ. Или мне Цуркина, или всехъ васъ взорву къ чертовой матери. Не на то пріехалъ, чтобы шутки шутить.

Мы вернулись къ поезду, сотникъ уселся на ступенькахъ вагона... Не прошло и двадцати минутъ, какъ со стороны вокзала пришли къ намъ те добровольцы, за которыми мы пріехали, и къ великому нашему удивленію — все невредимы, ни одинъ не былъ раненъ. Они разсказали, что просидели подъ арестомъ около сутокъ въ доме близъ станціи.

Прошло еще двадцать минутъ. Цуркинъ не появлялся. Но вернулись переговорщики, все пять человекъ, и заявили, что Цуркина нигде не найти.

— Тогда, айда все съ нами въ поездъ, — скомандовалъ сотникъ, — коли нетъ Цуркина!

Тутъ неизвестно откуда взялись кубанскіе казаки, — случайно попавшій сюда казачій разъездъ — душъ 30 верхомъ. Влетели на станцію и окружили переговорщиковъ. Такъ какъ последніе были исключительно рабочими, не представлявшими ценной добычи, то полковникъ Матвеевъ и сотникъ настаивали на захвате главарей. Какъ не использовать момента! Одинъ изъ переговорщиковъ заявилъ:

— Мы-то ни за большевиковъ, ни за добровольцевъ. Пусть казаки пойдутъ съ нами, укажемъ главарей.

Советъ помещался въ одномъ изъ домовъ

 

неподалеку отъ вокзала: какъ разъ въ томъ доме, где сидели наши добровольцы. Казаки его оцепили. Безъ единаго выстрела удалось захватить четырехъ членовъ совета. Среди нихъ была некая ярая еврейка-большевичка, сестра милосердія, изъ за которой въ Ростове много было разстреляно офицеровъ, да кажется она и сама разстреливала. Привели всехъ на станцію. Я была уверена, что это тоже наши — отбитые у большевиковъ. Когда арестованные приблизились къ сотнику, я подошла, естественно, къ сестре. Но та, не говоря худого слова, плюнула мне въ лицо. Сначала я никакъ сообразить не могла, что бы это значило! Одинъ изъ казаковъ тутъ же вытянулъ ее несколько разъ нагайкой.

— Этотъ поважнее Цуркина, — сказали казаки, — указывая на одного изъ арестованныхъ: самъ Николаевъ (известный ростовскій большевикъ, хорошо помнили его добровольцы).

Николаева вместе съ бешеной сестрой милосердія взяли въ поездъ, двухъ другихъ усадили на паровозъ, и казаки стали возле съ револьверами. Полковникъ Матвеевъ вынулъ изъ кармана маленькій національный флагъ и всунулъ его одному изъ большевиковъ въ руку:

— Держи, — сказалъ полковникъ. — Если путь разобранъ, вернемся . . .

Попавшіе на паровозъ большевики дрожали отъ страху. Медленно двинулся поездъ въ Новочеркасскъ. Большевицкая сестра все время извергала ругательства. Когда пріехали, никто въ Новочеркасске глазамъ не верилъ, при виде дрожащихъ на паровозе большевиковъ съ національнымъ флагомъ. Сейчасъ

 

же прибылъ отрядъ контръ-разведки, съ кап. Алексеевымъ во главе. Николаева и сеструбольшевичку разстреляли тутъ-же подле вокзала. Остальныхъ взяли въ штабъ, что сделали съ ними — не знаю.

Я была такъ измучена этимъ приключеніемъ, что сейчасъ же уехала на Барочную и, после подробнаго разсказа генералу Эрдели, ушла въ гостиницу. Поспавъ часа четыре, вернулась; меня ждалъ ген. Эрдели. Онъ передалъ мне списки офицерскихъ семей и несколько писемъ отъ ген. Алексеева въ Москву; одно изъ нихъ было Н. И. Гучкову, другое — нашему комитету. Кроме того, генералъ просилъ какъ можно больше привезти паспортовъ и комитетскихъ удостовереній. 18 ноября, около 8 ч. вечера, мы уехали . Опять въ Москву.