- 389 -

12. Свобода

 

В конце мая (это был пятый месяц моего пребывания на Лубянке) следователь вызвал меня, чтобы заявить, что следствие закончено. На мой вопрос: «Что же дальше? Что меня ожидает?», он ответил:

— Узнаете своевременно.

Получив такой исчерпывающий ответ, мне оставалось только набраться терпения и ждать.

 

- 390 -

Неожиданно у меня на шее появился нарыв. Как выяснилось впоследствии — карбункул. В первый привод в санчасть неопытная сестра выдавила мне его и смазала йодом. После такого «лечения» шея у меня сильно распухла, я едва мог шевелить головой, и в завершение всего подскочила температура.

На этот раз меня осмотрел врач. Выругав в моем присутствии сестру, он сделал мне укол и отправил в камеру. Мне стало легче.

Об этом эпизоде я вспоминаю потому, что перевязанная шея перепугала членов моей семьи. Дочь, например, спросила с испугом:

— Тебе хотели отрезать голову?! Утром 31 мая 1956 года в камеру вошел надзиратель со словами:

— Выходите с вещами!

«Куда и зачем?» — думал я взволнованно, собирая свой скарб. Я шел по коридору в тревоге — неужели опять лагерь?

Надзиратель привел меня в небольшую комнату, где я увидел свой лагерный чемодан.

— Переодевайтесь в свое! — сказал надзиратель и запер за мной дверь.

Я начал медленно одеваться, пытаясь успокоить себя. Через несколько минут на пороге встал начальник тюрьмы, подполковник. Он иногда посещал камеру, и я его запомнил.

— Ну что же вы, товарищ Эминов, поторопитесь! Ведь домой идете!

Он вышел.

Я стоял с рубашкой в руке... волнение душило меня. Я оделся. За открытыми на этот раз дверями меня ждал надзиратель. Он повел меня в кабинет к начальнику тюрьмы. Предложив мне сесть, начальник тюрьмы торжественно сказал:

— Я прочту вам, товарищ Эминов, постановление Военной Коллегии Верховного Суда СССР.

Он начал читать.

Второй раз за эти несколько минут я услышал слово «товарищ»... забытое всеми нами за годы тюрьмы и лагеря.

 

- 391 -

Я слушал его, но слова с трудом доходили до моего сознания. Когда он закончил, я спросил:

— Могу ли я сам прочесть постановление? Он протянул мне бумагу, добавив:

— Потом распишитесь.

Я читал. Буквы прыгали перед глазами. В постановлении перечислялись все мои добродетели и отметались все преступления. Указывалось, что опрос свидетелей также подтвердил мою невиновность и достойное поведение во время войны. Перечислялись фамилии свидетелей, давших показания в мою пользу. Большинство из них были те, кого я назвал следователю в начале этого года.

Постановление заканчивалось словами: «Подлежит немедленному освобождению с возвращением всего конфискованного имущества».

Читал я медленно, стараясь запомнить весь текст, напечатанный на двух листках обычной бумаги, но... уже на следующий день я не смог воспроизвести постановление с достаточной точностью.

Я расписался. Подполковник встал и пожал мне руку со словами: «Желаю вам всего хорошего!» Затем он вызвал надзирателя. Сказав ему что-то, дал ему пропуск... и мы отправились.

В комнате, где я переодевался, я взял свой чемодан. Надзиратель мне вручил остаток моих денег, я расписался в их получении, и мы пошли по знакомым мне уже давно коридорам.

Я почему-то думал, что меня отвезут куда-нибудь на окраину Москвы и там выпустят на свободу. Между тем все обстояло значительно проще.

Спустившись на лифте, мы прошли через двор и оказались перед большими железными воротами. Предъявив часовому пропуск, надзиратель открыл небольшую калитку в воротах и со словами: «Ну, с Богом!» — пропустил меня через нее. Это напутствие прозвучало странно в устах надзирателя внутренней тюрьмы МГБ.

Сделав два шага вперед, я, ошеломленный, остановился на тротуаре шумной улицы, среди спешащих прохожих в легкой летней одежде. Некоторые бросали на меня удивленные взгляды.

 

- 392 -

Действительно, в этот яркий, жаркий майский день я являл собой странное зрелище — в меховой шапке, бушлате, в ватных брюках и валенках... с толстой белой повязкой на шее... Я стоял, соображая... Куда мне двигаться дальше? Мне надо было ехать домой в Люберцы. Напротив была станция метро «Дзержинская»...

Обливаясь потом, я ехал в метро, потом в электричке... думая о том, кого я встречу дома. И встречу ли? Жена на работе, дети на занятиях...

Я стоял у дверей моей квартиры, а в голове путались картины прошлого.

Дверь открыла жена. Уже второй день она ждала меня.

— Ты почему дома? — спросил я ее.

— Я знала, что ты придешь сегодня. — В ее глазах были слезы. — Почему у тебя перевязка? — с испугом спросила она.

Я ее успокоил и прошел в свою комнату. Да, меня ждали... Я увидел свою пижаму на спинке стула, готовую постель. Письменный стол, на котором в привычном для меня порядке лежали знакомые книги и вещи.

После первых же минут бессвязного разговора я узнал, что сын Дима в армии на Дальнем Востоке, дочь в школе. Уезжая в Воркуту, я оставил сына студентом Менделеевского института.

— Почему же он в армии? — спросил я.

Жена рассказала, что мой арест весьма отрицательно отозвался на репутации моего сына в институте. Веселый и общительный, активный комсомолец, он был отстранен от всякой общественной работы. Он замкнулся в себе, запустил учебу и был отчислен из института. Благодаря настойчивым усилиям жены он поступил в институт иностранных языков, однако и там не удержался. Жена почувствовала, что дело может плохо для него кончиться. У нее был решительный характер, и она заявила ему:

— Иди в армию, это будет для тебя лучшая школа. У меня слишком много забот, и я не могу с тобой справиться.

Он колебался, но потом все понял. Сам пошел в военкомат и попросился куда-нибудь подальше. Это было мудрое решение. Он успешно служил и поэтому сразу же после моего возвращения получил отпуск для свидания со мной.

Я узнал не только это. Моя жена разделила тяжелую

 

- 393 -

участь многих тысяч женщин, мужья которых были репрессированы в сталинские времена — 30—50-е годы, когда государственная безопасность страны находилась в руках поочередно Ягоды, Ежова и Берии. Ее не допустили к защите уже готовой диссертации. Она была вынуждена оставить научную работу по специальности в системе ВЦСПС, где проработала более 20 лет. Ей было заявлено, что такими людьми, как она, нельзя засорять кадры ВЦСПС.

Наконец, чтобы сохранить ведомственную квартиру, ей, после многих безуспешных попыток, пришлось поступить на завод Наркомнефти в качестве рядового инженера с самым низким окладом.

В это тяжелое время моя сестра Вера помогала моим детям регулярной денежной дотацией.

Стоит отметить, что после десятилетнего перерыва жене удалось все же защитить диссертацию. Мне пришлось преодолеть ее нежелание возвращаться к уже похороненной работе.

Жена знала о моем освобождении со слов моей матери, которая 29 мая была на приеме в Прокуратуре Союза, где ей сказали:

— Ваш сын невиновен, ждите его дома завтра или послезавтра.

Вдруг стремительно ворвалась моя дочь Сабина. Увидев меня, она с громким плачем кинулась в другую комнату. Я пошел за ней. Она была уже совсем взрослой, ей было семнадцать лет. А в моей памяти она сохранилась хрупкой маленькой девочкой.

После первых дней жизни дома, встречи с родными и друзьями, снова надо было начинать «вхождение в жизнь».

На этот раз справка, которую я получил на Лубянке в последний момент от начальника тюрьмы, позволила мне быстро получить паспорт и возобновить прописку.

К нашему удовлетворению, моя жена не оформила до конца развод со мной и, таким образом, он оказался недействительным.

Любопытная ситуация произошла при возвращении мне конфискованного имущества. Обнаружив дома в сохранности все наше имущество — мебель, библиотеку и прочее, — я узнал: судебный исполнитель, услышав от жены печаль-

 

- 394 -

ную повесть о моих злоключениях и ее трудной жизни, проникшись желанием помочь ей, обещала поговорить с фининспектором. Он, в свою очередь, вместе с директором комиссионного магазина произвел оценку имущества по минимальной стоимости. После чего моей жене оставалось только приобрести через магазин свое собственное имущество путем лишь бумажного оформления. За это моя жена вынуждена была вручить директору магазина некоторую сумму, которую тот, не моргнув глазом, положил себе в карман.

Таким образом, конфискованное имущество при помощи друзей и родных, ссудивших ей необходимую сумму, было спасено.

Остается лишь добавить, что, явившись в райисполком с предписанием о возвращении мне конфискованного имущества, я встретил того самого инспектора — участницу операции с моим имуществом. Я увидел по ее глазам, что она все вспомнила. Обрадованная таким исходом моего дела, она мгновенно оформила возврат мне денег. Я с удовольствием выслушал ее поздравление.

Мне хотелось посмотреть и на физиономию директора комиссионного магазина и, может быть, сказать ему несколько «благодарственных» слов. Но он давно уже в магазине не работал.

Из рассказов матери, жены и сына я узнал подробности обыска у меня на квартире в день моего ареста 10 ноября 1952 года. Обыск продолжался с семи часов вечера до поздней ночи на глазах ничего не понимающих, ошеломленных родных. Обыскивающие были весьма удивлены скудностью моего «гардероба».

На вопрос:

— Где же его костюмы и прочее? Мать жены ответила:

— На нем.

Очевидно, предполагалось, что такой «крупный преступник», как агент иностранных разведок, должен иметь изобилие одежды.

В числе изъятых у меня бумаг, писем и прочего была отобрана и увезена рукопись почти законченной книги —

 

- 395 -

учебника по смазочным материалам, которую я писал по договору с издательством. Рукопись мне так и не вернули.

Поздно ночью с вечеринки вернулся сын. Увидев с улицы, ярко освещенные окна квартиры, он решил: «Мама приехала!» — и радостно взбежал на четвертый этаж. На пороге стоял часовой.

— Оружие есть?

— Да! — ответил он, вытащив зубочистку.

После этого он был загнан на кухню, где просидел до конца обыска, несмотря на попытку проникнуть в мою комнату. Он был уверен, что я нахожусь там.

Сын рассказывал также, что после моего ареста он с неимоверным трудом пробился на прием к дежурному сотруднику МГБ на Лубянке. На вопрос о причинах ареста отца полковник, встав из-за стола, подойдя к сыну и отечески положив руку ему на плечо, сказал: «Твой отец — враг народа, и ты как комсомолец обязан вычеркнуть его из своего сердца».

И вот снова возвращение на работу, снова дружеские лица!

«Техрацнефть» была ликвидирована и влилась в крупный научно-исследовательский институт. Я получил назначение заведующим одной из лабораторий. Это меня вполне устраивало.

Первая же проверка состояния моих легких показала, что я нуждаюсь прежде всего в лечении. Я получил путевку в санаторий.

Так начинался новый этап моей жизни!

 

Январь, 1978 год Москва