12. Разрушение лагеря инвалидов. Побег.

 

Оглушенные, мы стояли, с трудом осознавая происходящее. Я стоял ближе всех к двери, спиной к ней, в углу. Особенно сильный грохот раздался совсем рядом. Все задрожало вокруг. Я видел, как некоторые не могли удержаться на ногах и упали. Опять блеск пламени и разрыв где-то в середине коридора. На этот раз мы все повалились в кучу друг на друга. Невозможно было понять, где падают бомбы. Казалось, что все они падают прямо на нас. Однако все мы пока были живы. Поднявшись, я снова занял свое место в углу около двери.

Осмотревшись кругом, я увидел, как один заключенный судорожно собирал корки хлеба, валявшиеся почему-то у его ног, и жадно запихивал их себе в рот, не обращая внимания на окружающее. Меня это так удивило, что я стал следить за ним. Громко чавкая, он засовывал хлеб себе за пазуху. «Наверное, сошел с ума!» — подумал я. Опять грохот! На мгновение все потемнело кругом. Вероятно, я был сбит с ног и на секунду потерял сознание.

Опомнившись и поднявшись на ноги, я увидел, что лежу на самом краю обвала: часть стены, угол, где я только что стоял, дверь — все обвалилось вниз.

Я стоял на открытой площадке лестничной клетки и видел лестницу, она висела в воздухе и, казалось, вот-вот обвалится. Итак, выход был свободен, можно было попробо-

 

вать спуститься вниз. Грохот ни на минуту не прекращался. Вновь оглядевшись, я увидел рядом с собой десятка полтора заключенных, которые тоже, как и я, намеревались спуститься вниз.

Новый разрыв поблизости заставил всех нас кинуться по лестнице вниз. Пробежав один марш, мы вплотную столкнулись с несколькими эсэсовцами, которые взбегали по лестнице навстречу нам.

— Назад, назад! — ревели они, размахивая автоматами.

Выстрелить, однако, они не успели, мы сбили их ног. Схватив автомат, упавший у моих ног, я и еще несколько человек сбежали вниз, оставив груду копошившихся на лестнице тел. Лестница кончилась, и мы оказались в каком-то темном помещении без окон. Выхода наружу не было видно. Осмотревшись кругом, мы убедились, что находимся в подвальном помещении. Видимо, мы пробежали мимо входных дверей — запертые на висячий замок, они мелькнули перед глазами по дороге.

Надо было снова подниматься наверх. Рядом со мной стояли теперь четыре или пять человек. Они говорили между собой по-французски. Я показал рукой наверх, они поняли и, увидев автомат в моих руках, обрадовано что-то закричали. Не успели мы дойти до распахнутых железных дверей, как новый грохот сбил нас всех с ног. Падая, я увидел, как железной дверью прихлопнуло одного из французов. Он упал и уже не поднялся.

Когда я встал на ноги, автомата у меня в руках не было; пошарив вокруг себя, я так и не смог его обнаружить. Выскочив на лестничную клетку, мы увидели, что лестницы уже нет, выхода тоже. Все кругом представляло собой груду обломков, через которую невозможно было пролезть. Нам ничего не оставалось как вернуться обратно. Теперь нас оказалось всего четыре человека — трое французов и я. Только теперь, когда мы присели в углу темной комнаты, я стал понимать что произошло! Очевидно, все, кто был вместе с нами, когда мы выбежали на лестницу, погибли на лестничной клетке при разрыве бомбы. А может быть, они вернулись обратно?

 

Бомбардировка продолжалась. Громовые удары сотрясали все кругом. В помещение проникала пыль. Было тяжело дышать. Французы сидели рядом со мной на полу, один из них протянул мне автомат. Осмотрев его, я убедился, что магазинная коробка исчезла. Я пошарил кругом и, не найдя ее, бросил автомат. Без патронов он был бесполезен. Мы слышали по временам, как после очередного разрыва бомбы что-то рушилось рядом с нами. Неужели нам предстояло здесь погибнуть? Прошло, вероятно, полчаса. Надо было искать выход из помещения. Мы стали осматривать комнату. Пустая, она имела несколько дверей, которых мы раньше не заметили. Подойдя к одной из них и обнаружив, что она не заперта, мы открыли ее и вышли в другое помещение. Там, на полу, молча сидели человек десять заключенных. Мы присоединились к ним.

— Русские есть здесь?

На мой вопрос отозвались двое. Они были совсем молоды, лет по 18—20. Выяснилось, что они из команды, которая работала в лагере по уборке территории и помещений. Когда началась бомбежка, они забежали сюда и спрятались. Растерянные и оглушенные, они не знали что делать.

— Наверно, весь лагерь уничтожен, — говорили они.

— А есть ли здесь другой выход? — спросил я.

— Я бывал здесь раньше, — сказал один из них. — Есть выход. Надо пройти в другое помещение.

Кругом все было тихо. После непрерывного грохота казалось, что все замерло.

— Давайте попробуем выйти, — предложил я. — Нет смысла здесь сидеть.

Все согласились со мной. Мы втроем двинулись к двери, за нами потянулись остальные.

Действительно, в другой комнате, заваленной какими-то деталями машин и механизмов, мы увидели дверь и окно, однако дверь не открывалась. Видимо, снаружи она была чем-то завалена. Окно было свободно, железный переплет был выбит, а само окно полуразрушено.

Помогая друг другу, мы вылезли наружу. Картина, которая представилась нам, ошеломила нас, несмотря на то,

 

что после такой бомбежки можно было ожидать всего: гигантский корпус, в котором мы находились раньше, представлял собой груду развалин. Торчали только остатки стен. Над нашим подвалом уже не было двух этажей. Все было разрушено. Уцелел только противоположный кусок корпуса. То же самое было и с другим корпусом. Весь второй этаж, где лежали в секциях умирающие инвалиды, был уничтожен, очевидно, со всеми там находившимися.

Мы видели горы трупов, заваленные обломками стен. Кругом лежали серые от пыли части человеческих тел. Мы видели, как из-под развалин выползли несколько человек, очевидно, контуженых или раненых.

Нигде не было видно никаких признаков эсэсовцев или полицейских.

Выбравшись из-под обломков и пройдя несколько шагов, мы обнаружили, что ограждение лагеря тоже разрушено и вышек не видно. Пройдя еще немного и зайдя за угол корпуса, мы увидели несколько групп заключенных — человек по 20—30. Они стояли вместе и в нерешительности осматривались кругом. Это были, очевидно, те, кто, подобно нам, спасся, укрывшись в разных концах здания. Еще какие-то серые фигуры ползком выбирались из подвала.

Несколько человек, нагруженных буханками хлеба, шатаясь, проходили мимо нас. Хлеб! Об этом надо было позаботиться! Я спросил одного из них:

— Где хлеб?

Это был поляк. Он показал в конец лагерной территории, где виднелось небольшое полуразрушенное здание.

— Там склад. Есть только хлеб. Все берут. Эсэсовцев нет и полицейских тоже.

Во время этого разговора мы стояли втроем: двое молодых ребят и я. Все остальные разбрелись в поисках земляков. Я понял, что мы свободны и ничто нас здесь уже не удерживает. Мы пошли по направлению к хлебу.

— Ну, что ж! Давайте раздобудем хлеб и уйдем отсюда, пока не поздно! — решили мы втроем.

Подойдя к складу хлеба, мы увидели, что опоздали. Весь хлеб, к которому можно было проникнуть в этом разру-

 

шенном здании, был уже разобран. Отсюда еще яснее было видно, что весь лагерь, по существу, открыт. Только кое-где виднелись остатки проволочного ограждения и две-три пустые вышки.

За лагерем виднелся небольшой пустырь, речка с мостиком, разрушенные здания — некоторые из них горели, дальше виднелись холмы, покрытые лесом.

Постояв и посовещавшись, мы решили уходить туда, где виднелся лес. Все мы были кое-как одеты, однако нужно было позаботиться о чем-либо теплом и еде.

Мои спутники попросили меня подождать их. Они поищут одеяла и одежду, может быть, еду.

Я присел на кучку битого кирпича, радуясь возможности немного прийти в себя. Я видел, как несколько небольших групп заключенных — человек по 5—10 — пошли по направлению к лесу. Они несли с собой буханки хлеба и, видимо, одеяла или одежду. Мимо меня прошел худой, как скелет, мужчина. Он шел шатаясь, сгорбившись под узлом из одеяла, в котором были буханки хлеба. Было совершенно ясно, что ему не под силу такой груз. Я остановил его.

— Куда ты идешь? — спросил я его. Он показал в сторону леса.

— Ты же не дойдешь! Зачем тебе столько хлеба?

Он не ответил и двинулся дальше. Я смотрел ему вслед, думая о том, что мне следовало бы отобрать у него часть хлеба для нас. Он прошел шагов двадцать и упал. Подойдя к нему, я увидел, что он лежит ничком, изо рта идет кровь и он захлебывается. Хлеб валялся рядом. Он повернулся на спину и лежал с потухшим взглядом. Я приподнял его и прислонил к какой-то куче. Взяв шесть буханок хлеба, я вернулся к своему месту.

Минут через 10—15 показались мои спутники, они несли одеяла и котелок. Таким образом, каждый из нас стал обладателем двух одеял и двух буханок хлеба. Можно было уходить из лагеря!..

Никто из лагерной охраны не показывался — лагерь был предоставлен самому себе.

 

Обходя груды бетона, кирпича и развороченной земли, мы подошли к поваленному ограждению.

Еще несколько шагов — и мы будем свободны! Вдруг совсем рядом раздался какой-то хрип. Оглядевшись, мы увидели голову эсэсовца, торчавшую из земли. Очевидно, в момент, когда он находился в укрытии, вырытом около вышки, все его туловище по плечи засыпало землей. Рядом валялись винтовка без затвора и каска. Он лежал на краю огромной воронки.

— Ну что ж! Это для тебя самое подходящее место! — сказал кто-то из моих спутников, и мы пошли дальше.

Итак мы на свободе!

Мы шли через пустырь, и я еще полностью не мог осознать, что мы идем одни, куда хотим, без конвоя! Впереди свобода! Может быть, родина и дом!

Пройдя пустырь, мы подошли к мосту через речку, на котором валялся труп немецкого солдата, очевидно, возницы, так как рядом лежали трупы убитых лошадей и разбитая пустая повозка.

Сразу за мостом начиналась окраина города. Мы проходили по тихим вымершим улицам. Куда девалось население? — недоумевали мы. Впрочем, это вполне устраивало нас. Мы торопились дойти до леса. Вскоре нам стали попадаться жители: старики, женщины и дети, которые вылезали откуда-то и испуганно молча смотрели на нас. Значительная часть домов была разрушена, некоторые еще дымились после пожара.

Мы шли насколько могли быстро. Стояло спокойное утро, было прохладно, все было тихо кругом, и ничто не напоминало того, что произошло так недавно.

Уже потом, в лесу, мы никак не могли понять, почему мы не захватили с собой гусей, кур и уток, в изобилии встречавшихся нам в пригороде, и ругали себя за это.

Может быть, имея по две буханки хлеба, мы считали, что больше ни в чем не нуждаемся? Видимо, мы еще окончательно не пришли в себя!

Впереди был лес, где мы могли укрыться, и мы стремились туда, нигде не задерживаясь.

 

После пригорода до леса было еще поле. Мы пересекли его и очутились на опушке густого леса. Огромные сосны, высокая трава, пение птиц — все это встретило нас. Хотелось упасть на траву и лежать, не двигаясь. Мы присели, чтобы отдохнуть. Мои спутники, Вася и Петя легли рядом и грызли хлеб. Они начали рассказывать о себе. Оказалось, что они не инвалиды, их в составе небольшой команды, около 70 человек, пригнали к нам в лагерь для обслуживания. Пригнали из какого-то недалеко расположенного лагеря военнопленных. Таким образом, они все были так называемыми «политишехефлинг» и впервые увидели концлагерь, да еще в таком виде — наполненном инвалидами, обреченными на смерть! Они солдаты, попали в плен в конце 1943 года и работали у немцев на маленькой фабрике. Здесь, в лагере, они всего месяц, жили отдельно, во дворе.

Обсудив положение, мы решили взять направление на восток, углубиться как можно дальше в лес и только после этого устроиться на отдых. Вероятно, около часа мы шли по лесу. Чем дальше, тем гуще был лес. Наконец я выдохся, идти уже было трудно. Выбрав небольшую полянку, мы соорудили подобие шалаша, забрались туда и легли. Мои ребята уснули мгновенно, а я еще долго лежал, обдумывая положение. Наконец заснул и я.

Вероятно, мы спали весь день, так как было совсем темно, когда мы проснулись. Один из ребят обнаружил ручей и отправился за водой. У обоих оказались спички и махорка. Через час мы поочередно пили из котелка кипяток и ели хлеб. Закурив махорку, мы с наслаждением растянулись на траве. Что же дальше? Мы решили идти на восток, пока не встретимся с нашими. Хлеба хватит на два дня. Правда, ребята уплетали его так, что могло и не хватить. Я взял на себя распределение ресурсов. Покурив, мы двинулись дальше. Шли мы наугад, совершенно не ориентируясь. Было совсем темно, и идти стало трудно. Поняв рискованность такого путешествия, мы опять устроились на ночлег.

Утро застало нас на полянке. Несмотря на одеяла, мы основательно продрогли. Надо было двигаться дальше. Направление было, конечно, потеряно. Пройдя еще немного,

 

мы столкнулись с группой чехов. Они тоже шли, придерживаясь только общего направления. У одного из них оказался компас.

Постояв и поговорив, мы опять разделились и двинулись дальше.

В течение двух дней мы двигались, отдыхая по ночам. Одну ночь шел дождь, мы промокли насквозь и, конечно, не спали. Еда кончалась, и надо было что-то предпринять.

Нам помогла кормовая свекла. Гурты ее мы нашли в поле, когда его пересекали, выйдя из леса, чтобы опять попасть в рощу. Мы сварили ее в котелке и съели без соли.

За все это время мы несколько раз слышали бомбардировку и видели «летающие крепости», тысячами проносившиеся над нашими головами. Гул самолетов слышался и ночью.

Но где наши или союзники? Доберемся ли мы до них? Эти вопросы беспокоили нас, и мы к ним постоянно возвращались. На второй день утром мы встретились с лесником. Он шел с собакой и охотничьим ружьем и, видимо, был весьма напуган нашим появлением. Во всяком случае, угодливо улыбаясь, он сказал: «Гитлер капут!» — и отдал нам весь табак из кисета.

Мы шли все дальше и ждали каких-либо звуков, показывающих близость фронта. Но все было тихо. Наконец лес кончился. Впереди виднелась деревня, дальше желтели поля и опять деревня. Совсем близко проходило полотно железной дороги. Что делать? У нас было совсем немного хлеба и несколько свеклин.

Мы стояли на опушке леса и размышляли. Вдруг совсем недалеко послышались автоматные очереди. Что это? Неужели погоня? Прислушались — опять несколько очередей. Потом все стихло. Не похоже было, что это фронт и близко наши. Мне пришла в голову мысль: эсэсовцы вылавливают в лесу сбежавших из лагеря. Безоружные, мы стояли в нерешительности. По-видимому, единственным выходом было снова углубиться в лес, в сторону, противоположную той, откуда мы услышали выстрелы. Так мы и сделали.

 

Однако вскоре автоматные очереди стали слышны со всех сторон. Итак, я был прав — это, конечно, облава. Сделав еще одну попытку уйти в сторону, мы убедились в бесцельности беготни по лесу. Выбрав укромное место, мы замаскировали себя, насколько возможно, ветками и листьями и легли.

Автоматные очереди слышались все ближе и ближе. Чувствуя свое бессилие, мы лежали молча и ждали. Так прошло, вероятно, полчаса, стрельба то приближалась, то удалялась. Наконец совсем близко прогремела очередь, и ветки, срезанные пулями, упали около нас. Мы увидели несколько немецких солдат с автоматами наперевес. Они медленно шли, громко разговаривая. Время от времени кто-нибудь из них давал вверх короткую очередь. Недалеко слышался хруст веток и разговор. Они шли прямо на нас. Деваться было некуда, оставалось только ждать.

— Ну, что ж, тут уж нам конец! — прошептал лежащий рядом Вася.

Заметят или не заметят?! Они прошли, вероятно, шагах в десяти от нас и ничего не заметили.

— Ну, пронесло, кажется, — вздохнули мы.

— Нужно менять место! Пойдем! — вскочил Петя. Я не успел что-либо сказать, остановить его, как прогремела очередь и он грохнулся на землю рядом с нами. Он лежал лицом к земле и не шевелился.

В нескольких шагах от себя я увидел двух автоматчиков, еще двое или трое подбегали к нам, что-то крича. Вася и я успели только сесть. Я ждал выстрела, однако эсэсовцы больше не стреляли. Подойдя к нам вплотную, один из них ногой повернул Петю лицом кверху. Он лежал мертвый.