8. Бухенвальд

 

Еще полчаса ожидания — и поезд тронулся. Наглухо закрытые двери вагонов с одним окошком наверху не давали возможности видеть, что делается снаружи. Расположились мы на полу. Нар в вагоне не было.

Вся наша группа опять была вместе. Устроившись в одном углу, мы распределили места и условились спать поочередно. Мест для лежания не хватало.

Сколько времени нас будут везти? Дадут ли еще пищи? Наш богатый опыт показывал, что нужно строго ограничивать себя в еде.

Уничтожение людей в пути голодом и жаждой — это тоже был один из методов эсэсовцев. Это хорошо было нам известно.

Потянулись минуты и часы... Поезд шел почти без остановок. Едем на запад — единственное, что нам удалось определить. Кое-кто из наших сумел выглянуть в окошко вагона — кругом какие-то города или деревни.

Так мы ехали около двух суток. За это время только один раз в вагон передали два ведра воды. Стало ясно, что еды нам больше не дадут. Многие, несмотря на предупреждение и уговоры, успели съесть весь хлеб и сыр и теперь с тревогой обсуждали, сколько же придется еще ехать. Прошло уже сорок восемь часов.

После рассвета поезд остановился. Продолжительная остановка, беготня вокруг вагонов, лязг оружия говорили о том, что нас доставили на место. Куда?!

Раздался шум открываемых дверей в соседних вагонах. Мы услышали команду:

— Выходи строиться!

Потом наступила и наша очередь. Открылись двери вагона, и мы начали спрыгивать на землю и присоединяться к построившимся заключенным.

Станция. Кругом небольшие горы, покрытые густым лесом. Вдали на возвышенности виднелись какие-то фабричные постройки, очевидно, небольшой завод. Мы стояли, окруженные эсэсовцами с автоматами и собаками, и осматривались кругом. Поблизости никаких признаков лагеря...

 

Видневшаяся сразу за станцией деревня с аккуратными домиками, утопавшими в зелени, никак не походила на лагерь.

Раздалась команда, и колонна тронулась в путь. Мы шли по дороге, поднимавшейся на небольшой холм и проложенной в лесу.

— Красивая местность! — невольно сказал я.

Действительно, кругом было очень красиво, спокойный теплый день, солнце, чистый воздух, кругом масса зелени — все это так не гармонировало с нашим изможденным видом, эсэсовцами и собаками!

Мы шли уже около двадцати минут. Поднявшись на холм, мы наконец увидели, куда нас ведут. С возвышенности, на которую мы поднялись, отчетливо был виден большой лагерь, разбросанный по пересеченной территории. Мы видели уже знакомое нам проволочное ограждение под током. Но, в отличие от Освенцима, здесь стояли капитальные каменные здания, которые с немецкой аккуратностью были расставлены правильными рядами; чистые дороги между ними, много зелени. Группы заключенных, одетых так же, как и мы, стояли или бродили между зданиями. Что это за лагерь? Неужели Бухенвальд, как говорил остроносый?

Еще десять минут — и мы подошли ко входу в лагерь. Большие монументальные входные ворота и здание — очевидно, управление лагеря. Перед входом несколько бараков, около которых стояли несколько эсэсовцев. По-видимому, это были казармы эсэсовцев.

В течение часа мы проходили уже известную нам процедуру регистрации вновь прибывших заключенных. Наконец открылись ворота, и нас ввели внутрь лагеря. Конечно, баня и дезинфекция ждали нас в первую очередь.

К нам подошла группа заключенных, одетых чисто и аккуратно. Нашивки на рукавах показывали, что это внутрилагерное начальство — полицейские и прочие «гады», как мы их называли.

— С прибытием, ребята, — с улыбкой говорили они. — Откуда? Из Освенцима? Ну, теперь познакомитесь с Бухенвальдом.

 

Итак, это был Бухенвальд!

Расспрашивать полицейских о чем-либо было бесполезно, в ответ последовали бы насмешки и издевательства. Недалеко виднелись небольшие группы заключенных, которые, однако, боялись подойти к нам.

— Ребята, у кого что есть, дайте нам, мы сбережем, а то в бане у вас все отберут, — говорили полицейские, прохаживаясь по рядам.

Мы видели, как кое-кто передавал им какие-то вещи. Конечно, потом их они не увидели. Мы же были освобождены в Освенциме от вещей, поэтому в услугах «добрых» полицейских не нуждались.

Нас повели в баню. Опять процедура стрижки. Здесь все было устроено солидно. Электрические машинки, специальные подмостки и другие приспособления. Сама баня тоже была значительно более благоустроена. Мы разделись и вошли в душевую. Встав под душ, мы ждали, когда пустят воду. Мыла не было. Мытье здесь производилось совсем иначе: в душевую вошли банщики и двое или трое полицейских с резиновыми палками. У одного из банщиков в руках был резиновый рукав с брандспойтом. Он пустил воду.

— Мойтесь! — заревел полицейский, размахивая палкой и ударяя тех, кто уклонялся от воды. Вода была отчаянно холодная. Так продолжалось минут пятнадцать, после этого мы вошли в общую дверь, где нас ожидали новая арестантская одежда и эсэсовцы, записывающие нас и выдающие номера.

— Опять новые номера. А как быть со старыми?

— Ничего, останутся на память. От них мы освободимся вместе с кожей, — мрачно шутили ребята.

Как и прежде, мы с Ильиным получили номера по порядку — 75512 и 75513.

С удовольствием мы надевали новую одежду — в нашем положении это было достижением. Странное ощущение: ни одного кармана и ничего — даже носового платка! Правда, мы знали, что все необходимое — ложка, платок или заменявшая его тряпка и другая мелочь — позже так или иначе появляется у каждого.

 

Получив новые номера, мы вышли и стояли на площадке около бани, нашивали номера и дожидались остальных. На этот раз нас окружили арестанты Бухенвальда. Начались взаимные вопросы и ответы. Оказалось, что до нас из Освенцима сюда еще никого не привозили. Исключение составляли несколько человек из числа старших полицейских (немецкие уголовники), которые в свое время прошли через Освенцим. Старые бухенвальдцы видели в нашем появлении здесь хорошее предзнаменование. Наверное, немцы начали эвакуировать восточные лагеря, предполагали они.

— Здесь очень строго. Это самый старый концлагерь. В нем очень много немцев, которых Гитлер посадил еще в 1938—1939 годах. Среди них есть хорошие, но мало, так как в живых остались в основном только продажные шкуры, которые служат эсэсовцам. Часть заключенных работают на заводе, выпускающем автоматы. Он недалеко, — они показали на крыши корпусов, видневшихся из-за леса.

Это были те здания, которые мы видели со станции.

— Большинство не работают или работают внутри лагеря. Нельзя ничего говорить, — осторожно оглядываясь, рассказывали они, — а то сразу в крематорий. Кто работает у немцев в лагере, обслуга, живет неплохо, — добавили они злобно. — Кормят плохо, кроме того, воруют полицейские и другие, так что нам достается очень мало.

— Куда же теперь? — спросили мы.

— Поскольку вам выдали новую одежду, возможно, вас пошлют в какой-либо филиал Бухенвальда. Их несколько, и за эти годы несколько этапов отсюда отправлено туда. Это секретные лагеря. Где они, мы не знаем. Слышали, что их называют женскими именами — «Анна», «Дора» и тому подобное. Самый страшный из них — «Дора», там такая работа, что люди быстро умирают. Если вы туда попадете — будет плохо. Лучше, если вас оставят здесь, — говорили многие.

Я невольно подумал: сколько раз я уже слышал эту фразу — «Если туда попадете — будет плохо»! Это звучало как зловещее предсказание.

 

Уже все были «помыты» и одеты. Полицейские окружили нас и повели по дороге, поднимавшейся в гору. Мы прошли уже ряд бараков. Несколько старых бухенвальдцев замешались в наши ряды и шли, тихо разговаривая.

Один из них шел недалеко от меня. Он показал на небольшое здание с двориком, стоявшее особняком на невысоком холме, метрах в пятидесяти от нас, и обнесенное проволочной оградой.

— Здесь живут Эрнст Тельман и Буксгевен, бывшие члены рейхстага (последнюю фамилию я толком не расслышал). Они живут в изоляции, мы видим их, когда они гуляют там, — он показал на дворик.

Все мы знали, кто такой Тельман, и посмотрели на двор. Действительно, какие-то фигуры вышли из барака и стояли во дворе.

— Вот, это они, — сказал наш новый товарищ. Значит, Тельман здесь. О нем и его аресте мы еще до войны много читали в наших газетах. Понятно, с каким интересом смотрели мы на эти фигуры, гуляющие по двору. Один был высокий, другой — среднего роста.

Несколько позже нам еще раз придется услышатьо Тельмане и его товарище. Наша колонна поднялась на площадку — вернее, поляну, окруженную огромными соснами, в центре была расположена большая палатка. Полицейский крикнул:

— Вот здесь будете спать до завтра, еду получите завтра утром, для вас ничего не приготовлено сегодня.

Мы с удивлением смотрели на палатку, она могла вместить не более ста человек.

— Все не поместятся, — сказал громко кто-то из наших. Полицейский заорал:

— Поместитесь, а не захотите — мы вам поможем! — Он выразительно помахал палкой.

Стоявшие ближе к палатке бросились внутрь, в течение нескольких минут палатка заполнилась до предела, и все-таки больше половины остались снаружи. Уже начало темнеть, становилось прохладно. Нам после «бани» это особенно чувствовалось, ночью будет, наверное, совсем холодно.

 

Мы стояли всей группой, не решаясь влезть в палатку, знали, что места нам все равно не будет. Вдруг мы услышали шум и крики в палатке. Туда ворвались полицейские и начали избивать палкой всех без разбора, требуя, чтобы они впустили всех. Я заглянул в палатку — в совершенно немыслимой тесноте, почти в два ряда, скорчившись, лежали заключенные, по ним разгуливали полицейские. Они колотили палкой тех, кто пытался выпрямить ноги и устроиться удобней. Было ясно, что на палатку рассчитывать не придется. Старший полицейский вышел и подошел к нашей группе.

— Заходите! — заорал он. Мы обступили его:

— Ты с ума сошел — куда заходить? Не видишь — места нет.

Увидев наши решительные лица, он замолчал.

— Мы будем спать снаружи, — сказал я. — Дай нам что-нибудь укрыться.

Он осмотрелся вокруг и, увидев, что человек около ста и не думают заходить в палатку, сказал:

— Хорошо. Посмотрим.

Через полчаса на полянку привезли кучу рваных одеял и несколько бумажных матрацев. Изрядно промерзнув, мы кое-как дотянули до утра.

Утром нам выдали по литру горохового супа и по триста граммов хлеба. Это было лакомство, о котором мы успели забыть. Вокруг полянки стояли полицейские и никого не пускали, тем не менее несколько бухенвальдцев проникли к нам. Они много рассказывали о лагере, его истории и режиме:

— Масштабы здесь меньше, чем в Освенциме. Заключенных не более 60—70 тысяч человек. Самое главное, что здесь база рабсилы для каких-то секретных лагерей-филиалов. Там очень плохо, и никто долго не выдерживает. Самые страшные — это лагеря «Анна» и «Дора».

Опять «Дора»!

— Ну, — говорили ребята, — нам так везет, что мы наверняка попадем в «Дору»!

 

Они не ошиблись! На этой поляне мы прожили шесть или семь дней. Был уже сентябрь (1944 г.), и ночи были холодные, мы мерзли и проклинали все на свете. Ждали любой отправки, лишь бы выспаться.

После шума и препирательств решили пользоваться палаткой попеременно, однако это не очень помогало. Наконец наступил день отправки. Опять так надоевшая нам процедура построения, поверки и посадки в вагоны. Опять наглухо запертые двери. На этот раз поездка была недолгой — 10—12 часов. Поезд остановился в середине дня. Нас стали выгружать. Мы стояли на платформе. Несколько железнодорожных путей. Рядом небольшой поселок с домами-коттеджами. Пути проходили в непосредственной близости от высокой горы, заросшей лесом и кустарниками.