31. Начало войны. Отступление

 

Хорошо известно, что представляло собой начало войны для нашей страны: грандиозное отступление войск Красной армии, быстрый захват фашистами больших территорий, множество пленных и большого количества военной техники. Население не могло этого не понимать. Люди слушали сводки Информбюро, а в районах, подвергавшихся нападению фашистской авиации, еще на себе испытывали бомбежки. И не могли не вспоминать совсем недавние хвастливые утверждения нашей пропаганды, что "если завтра война", то воевать мы будем "малой кровью" и "на чужой земле". Несоответствие между пропагандой и действительностью было слишком разительным.

Да, но об этом нельзя было говорить вслух. А мой брат Гриша презрел этот основной закон советской общественной жизни. На четвертый день войны, прослушав в обеденный перерыв сводку Совинформбюро об отступлении, он сказал в присутствии нескольких сослуживцев:

— Наше правительство умеет хорошо воевать только со своим народом! Это было сказано 25 июня днем, а 26-го ночью к нему пришли на квартиру с ордером на обыск и арест. И увели.

Проверили, конечно, документы и у меня, и я был уверен, что меня тоже заберут - либо тут же, либо на следующий день. Но - не взяли. Видимо, в тот день у них не было соответствующих директив, а дальше то ли обо мне забыли, то ли вообще уже было не до меня...

...Фашистские бомбардировщики ежедневно бомбили Севастополь. Они шли с грузом бомб над Симферополем, и мы каждый вечер наблюдали, как прожекторы берут в клещи вражеские самолеты, а зенитные пушки бьют по ним. Увы, фашисты шли на большой высоте, и зенитчики редко достигали цели, а наши истребители не появлялись. С каждым днем фронт приближался к Крымскому полуострову. Началась эвакуация. Эвакуировали, конечно, и заключенных. Перед отправкой Гриши жена его получила свидание с ним, во время которого передалa ему теплые вещи и продукты. Оказалось, что Гришу еще ни разу не вызывали к следователю и, как ему сказали, будут допрашивать "на месте", т.е. в Восточной Сибири, куда их оправляют. Вполне в духе сталинской законности: сначала отправляют на каторгу, а потом и начинают "вести следствие"...

 

Восемнадцатого августа 1941 года на территории Крыма объявлена мобилизация, в том числе и моего возраста. В военкомате меня по возрасту (и еще, вероятно, на основании моих биографических данных) определяют нестроевым и зачисляют в транспортную роту 1-го запасного стрелкового полка. Размещается полк в симферопольских казармах.

Командир транспортной роты, бывший оперуполномоченный райотдела НКВД Емельянов вызывает меня к себе. Я по привычке жду неприятностей - что хорошего могу я ожидать от вчерашнего оперуполномоченного?

Но, к моему удивлению, Емельянов отнесся ко мне с необычным для энкаведешника сочувствием. Он прочел составленные в военкомате на меня документы и в моем присутствии уничтожил их. Разговор шел с глазу на глаз, Емельянов сказал мне:

— Забудь свое прошлое. Его нет. Война все спишет. Только не болтай, ни с кем не откровенничай... Потому что есть директива: всех, отбывших срок по ст. 58-й направлять в рабочие батальоны...

Он назначил меня писарем транспортной роты, дал мне соответствующие инструкции и формы и предложил приступить к выполнению своих обязанностей. Я работал с ним больше года, вплоть до момента, когда в 1942 году он подорвался на мине, и убедился в его скромности, честности и порядочности. Были, значит, когда-то в этом аппарате и такие... Особенно убедил меня в порядочности Емельянова один разговор с ним в ноябре 1941 года.

Отступление из Крыма продолжалось. В сентябре наш полк перебазировали в район Семи Колодцев, а оттуда, уже в ноябре, мы должны были переправиться сначала в Керчь, а потом в Тамань. Перед переправой нас задержали в поле — уж слишком много скопилось на переправе отступающих частей. Здесь, в поле, в трех километрах от Керчи, мы и расположились до наступления темноты, когда происходила переправа.

Емельянов предложил мне устроиться вместе с ним у одной из многочисленных копен накошенного сена. Он тщательно осмотрел выбранную копну - не залег ли там уже кто-нибудь? - мы развернули наши плащ-палатки, устроились поудобнее - и вот тут-то начался у нас задушевный разговор.

Обоих нас, как и каждого советского человека, волновал тогда один и тот же вопрос.

Что происходит? Почему так легко удается фашистам захватывать нашу территорию? Да не просто территорию, а области, наиболее густонаселенные и важные в хозяйственном отношении? Почему так относительно слабо сопротивление Красной армии? Ведь до войны советские люди с полной убежденностью пели: "Но от тайги до Британских морей Красная армия всех сильней..." Где же ее сила, где могущество?

Об этом спрашивал меня, лежа на стогу сена, под крупными южными звездами, бывший чекист, а ныне командир транспортной роты Емельянов. Он спрашивал меня, бывшего троцкиста, то есть по чекистским понятиям "врага народа", что я думаю об этом. Верно ли, спрашивал он, что наша армия отступает только из-за внезапности нападения врага?

Что я должен был ему ответить? По всем зэковским традициям я должен был либо уклониться от прямого ответа, либо нести официальную казенную чепуху. Откуда я знал, не настрочит ли завтра мой начальник на меня соответствующую "телегу" в соответствующий отдел?

Но что-то подсказывало мне, что Емельянов этого не сделает. Что-то удерживало меня от того, чтобы ловчить с ним. И я заговорил совершенно откровенно.

Конечно, тогда, в ноябре 1941 года, я еще не знал многого, что стало мне известно потом. Не знал я о "плане Барбаросса", созданном по приказу Гитлера еще в апреле 1940 года. Не знал о том, что с того же 1940 года гитлеровские войска стали постепенно стягиваться к границам СССР. Не знал, что и военное командование, и наша разведка обо всем этом сообщали Сталину, даже о примерной дате нападения на СССР. Не знал, что Сталин запретил главному командованию своевременно привести в действие разработанные на случай ожидаемого нападения противника оперативный и мобилизационный планы.

Ничего этого тогда я не знал. И все-таки на вопрос Емельянова ответил решительно: нет, не во внезапности дело! Когда развертывается война такого масштаба, о внезапности не может быть и речи. Чтобы начать такую войну, надо сосредоточить на границах будущего противника, по крайней мере, пятимиллионную армию и огромное количество военной техники. Можно ли это сделать тайно, незаметно, в течение нескольких дней? Конечно, невозможно. Все это происходило по соседству с нами, на наших границах, в течение нескольких месяцев. О какой же неожиданности может идти речь?

 

А потом, рассуждал я, ну хорошо, допустим - внезапность. Но если есть сильная, мощная оборона, внезапность может дать преимущество противнику только в самой первой начальной стадии военных действий. Но фашисты ведут наступление уже не в течение дней или недель, а уже в течение месяцев. И за эти несколько месяцев они подошли к Москве, окружили Ленинград, захватили всю Белоруссию, Литву, Латвию, Эстонию, большую часть Украины и немалую территорию России, а теперь вот гонят нас из Крыма. Где же наша линия обороны, которая обошлась стране в несколько миллиардов рублей? Где наша авиация: ведь наши пехотные части и население беззащитны перед фашистскими бомбардировщиками.

Нет, говорил я, дело не во внезапности, а в чем-то более глубоком и серьезном.

И я сказал ему то, что думал: главным виновником наших поражений является Сталин. Потому что именно Сталин ликвидировал мыслящие, творческие кадры во всех сферах хозяйственной, политической и военной жизни страны. Сталин ликвидировал ленинских соратников и вообще талантливых и самостоятельных руководителей. На смену им пришли люди, нужные Сталину - безличные и малокомпетентные, без идей и традиций, но зато послушные, собственной инициативы у них не было, а если она и появлялась, они боялись ее проявлять.

В общем, я был прав, хотя о многом тогда не подозревал. Не буду здесь задним числом приводить аргументы, которые мог бы изложить Емельянову, если бы располагал той информацией, которой располагаю сейчас. О моих нынешних взглядах на роль Сталина в войне и на сталинскую военную и международную политику читатель сможет судить по отдельной главе той книги. Здесь я хочу только заметить, что если после XX съезда КПСС в ряде воспоминаний наших полководцев, в военных и исторических учебниках была по существу отвергнута концепция, согласно которой поражения на первом этапе войны объяснялись "внезапностью нападения", то после 1965 года концепция эта потихоньку возродилась. И воспоминания, и учебники переписаны и переизданы - и теперь, к 1979 году, советская военная история вернулась "на круги своя" к версии "внезапности", придуманной Сталиным для оправдания колоссальных жертв, понесенных советским народом в войне.

...Тогда, повторяю, ни я, ни Емельянов многого не знали. И основные жертвы были еще впереди. И недалек уже был день, когда подорвется на мине мой молодой начальник, лежавший сейчас рядом со мной на сене и задумчиво покусывавший травинку.

Но о нашем разговоре никто не узнал. Ни тогда, ни при вторичной моей посадке в лагерь. Гак и остался этот крамольный разговор достоянием нас двоих: одного уже тридцать семь лет нет на свете, а другой вот сейчас впервые делает этот разговор достоянием читателей.

 

* * *

 

К вечеру, с наступлением темноты, нас вызвали на переправу. Эвакуацией воинских частей из Крыма руководил лично контр-адмирал Черноморского флота. Эвакуация проходила спокойно и организованно. Наш полк вывез не только людей и вооружение, но и весь транспорт, продовольствие и амуницию. И мы, и эвакуировавшиеся вместе с нами моряки-зенитчики погрузились довольно быстро. Однако надо было ждать буксира. Я и еще двое бойцов из нашей роты стали подумывать об ужине. Тем более что карманы моей шинели оттягивали два пол-литра спирта. Но, увы, закуски не было.

Впрочем, выход очень быстро нашелся. Вертевшийся около меня матрос признался, что нащупал у меня в карманах бутылки, и предложил "скооперироваться": наш спирт, а его с корешем - консервы, колбаса, масло и хлеб.

Предложение было с благодарностью принято, моряк схватил ведро и побежал к пристани за водой, чтобы развести спирт, и мы до отхода баржи неплохо поужинали впятером, покончив и с хлебом, и с колбасой, и с консервами, и с обеими бутылками спирта.

Наконец, пришел буксир, подхватил наши баржи и потянул их к Тамани. Расстояние от Керчи до Тамани небольшое, всего 18 километров, но нас неуклонно сопровождали фашистские истребители. Правда, морячки обстреливали их из спаренных зенитных пулеметов и мешали им вести прицельный огонь. Во всяком случае, на нашей барже жертв не было.

В Тамани мы пробыли недолго и уже в конце декабря вернулись в Керчь. Именно тогда советские войска предприняли десантную операцию, высадив части, находившиеся в Тамани, в Керчь, а находившиеся в Новороссийске - в Феодосию. 30 декабря, вслед за десантными частями 51-й армии был перебазирован и наш 1-й армейский запасный стрелковый полк. Основные части 51-й армии заняли район Владиславовка - Акмокаи, а наш запасный полк размесился в самой Керчи.

 

За те полтора месяца, что в Керчи хозяйничали фашисты (советские войска оставили Керчь 16 ноября 1941 года, а вернулись в нее 26-28 декабря), гестапо успело уничтожить все еврейское население, всех караимов и всех не успевших эвакуироваться коммунистов. Приступили к отбору цыган, но провести акцию по их уничтожению не успели...

 

* * *

 

В начале 1942 года на Керченском полуострове были сосредоточены войска трех армий (44-й, 47-й и 51-й), а также отдельные воинские части, подчиненные непосредственно командованию Крымского фронта — командующему фронтом генерал-лейтенанту Козлову и — что немаловажно! — представителю Ставки Верховного командования Мехлису. Уже значительно позже, после смерти Сталина и XX съезда партии, из многих мемуаров и других документов я узнал о роковой роли, которую сыграл Мехлис своим некомпетентным вмешательством в Керченской операции. Тогда я мог знать только факты, которые были у меня перед глазами, да и то не все.

А факты были таковы. Численность советских войск, расположенных на Керченском полуострове, втрое (так говорили все командиры) превосходила численность противостоявших им фашистских сил под командованием генерала Манштейна. Техникой наши войска были обеспечены. Тем не менее, ни одна из попыток наступления на немецкие позиции успеха не имела. Очевидно (это уже мои сегодняшние мысли), стратегически наступление не было подготовлено. Впрочем, и тогда невооруженным глазом рядового солдата можно было видеть, что на небольшом пятачке стиснуто огромное количество войск. Как я понимаю сейчас, их надо было рассредоточить, распределить на несколько эшелонов и создать цепь оборонительных укреплений. Вместо этого войска, предельно насыщенные техникой, были выстроены в одну линию, что резко сузило их маневренность.

Воспользовавшись этим, Манштейн 8 мая 1942 начал наступление на советские позиции и всего только через десять дней (178 мая) одержал решительную победу. Керченский полуостров снова попал в руки фашистов, и вместе с ним - большое количество военнопленных и военной техники.

Майская операция 1942 года - одна из позорнейших страниц истории Отечественной войны 1941-1945 гг. Растерявшись под напором армии Манштейна, командование Крымского фронта не сумело противостоять наступлению фашистов. Войска наши были дезорганизованы и отступали в беспорядке. Между 8 и 16 мая Крымский фронт перестал существовать.

Отступавшие части со всей уцелевшей техникой сосредоточились не берегу Керченского пролива. Но это уже была не армия, а толпа, масса разрозненных, никак не организованных людей. Конечно, время от времени тот или иной боевой командир, тяжело переживавший бессилие и бездействие перед лицом врага, собирал добровольцев и бросался с ними в бой против фашистов, наседавших с высот, которые окаймляли береговую полосу Керченского пролива. Но эти героические вылазки ничего не меняли и ничего не решали.

На этой узкой береговой полосе столпились тысячи вооруженных солдат и офицеров, уже не сопротивлявшихся, а представлявших собой живую мишень для врага. Командование не смогло организовать их для обороны, но и запретило судам Черноморского флота эвакуировать здоровых военнослужащих на противоположный берег Керченского пролива. На борт брали только раненых.

Что было делать тем, кого еще не убило и не ранило? В бой их никто не вел, эвакуировать их было запрещено. Оставалось выбирать между немецким пленом, гибелью от немецкого снаряда или пули (последнее время фашисты, обстреливая Керченскую пристань, могли уже не трудиться вести прицельный огонь: куда бы ни попадал снаряд или пулеметная очередь, она попадала в толпу) и - попыткой спастись самостоятельно.

И многие бойцы и офицеры, соединившись в группы, начали сооружать плоты, чтобы переправиться на них на кубанский берег Керченского пролива. Вместе с двумя однополчанами и я принял участие в сооружении такого плота из кузова грузовика, под которым мы закрепили четыре больших автопокрышки. Плот получился устойчивый. Смастерив себе весла, мы погрузили на него наше вооружение, продовольствие, личные вещи, разулись (чтобы в случае чего не оказаться в воде в сапогах) - и двинулись в путь. Вместе с нами двинулось еще несколько десятков таких же самодельных плотов.

Это было 18 мая 1942 года. К тому времени командование Крымского фронта, уже эвакуировавшееся на другой берег пролива, разрешило эвакуацию военнослужащих на пароходах

 

Черноморского флота. Но время было упущено: флот уже не мог успеть перевезти всех - и немало советских солдат и офицеров попали в плен на Керченском полуострове по вине тех, кто отдал бесчеловечную и бездарную директиву - не брать военнослужащих на борт отходящих от Керчи судов.

Поэтому, даже тогда, когда эвакуацию уже разрешили, надежд попасть на отходящий пароход было мало. Отсюда и количество самодельных плотов.

... Нужно сказать, что я и мои товарищи по путешествию на плоту только случайно спаслись от немецкого плена. Среди нас не было местных людей, и мы не знали, что в Керченском проливе есть сильное течение, идущее из Азовского в Черное море. И что это течение самодельные плоты преодолеть не могут: переплыть Керченский пролив можно только на моторированном судне. Обычную же лодку или плот течение обязательно отнесет к Камыш-Буруну - селу, которое в то время уже находилось в руках немцев.

Мы этого не знали и плыли довольно весело. Плот быстро двигался к другому берегу, и, несмотря на то, что вся акватория пролива усиленно обстреливалась, у нас была стойкая надежда, что мы спасены.

И вдруг на середине пролива мы обнаруживаем, что нас тянет к Камыш-Буруну!

Нас обдало холодным потом: прощай, свобода! Но тут кто-то из нас заметил плывущий невдалеке пароход Черноморского флота. Мы подняли истошный крик. Пароход подплыл, нам бросили трап, и мы взобрались на судно. Вещи и оружие остались на плоту. Встретили нас на борту криком: "Ложись!" - на пароход пикировал вражеский самолет. Но нам и тут повезло: пароходные зенитчики отогнали разбойника, и жертв на борту не было.

Наши спасители выручили не только нас: они подобрали еще многих плывших на плотах поенных. Однако тысячи бойцов и офицеров так и не смогли эвакуироваться и попали в плен. Только немногие их них сумели пробраться в Керченские каменоломни, где они боролись с фашистами вместе с местными партизанами. Те же, кто попал в плен, полной чашей хлебнули горя сначала в немецких, потом в советских лагерях. Ведь после войны судили не тех, кто бросил их на произвол судьбы, а тех из них, кто уцелел в этой кровавой каше!

... Чушка, на которой высадил нас пароход, это узкая длинная полоска земли, омываемая водой. Между ней и ближайшим населенным пунктом - станицей Ахтырской - пролегали плавни: земля, поросшая травой и покрытая мелкой водой. Идти по ней днем было опасно: немцы простреливали и этот берег. Я предложил до темноты залечь в плавнях (наше зеленоватое обмундирование сливалось с травой, которой они поросли). Так мы и сделали - и сделали, очевидно, правильно: вся дорога, по которой мы шли, была усеяна трупами тех, кто в нетерпении двинулся по ней днем.

... Мы уже сутки ничего не ели, но напряжение, в котором мы находились, заставило нас забыть о голоде. Он дал о себе знать, когда главная опасность прошла. Кто-то из нас обратил внимание на то, что рядом со многими мертвецами валялось оружие и туго набитые мешки. В одном из них мы нашли продукты, а заодно взяли у мертвецов - им они уже были не нужны! - винтовки, сапоги и другое недостающее нам обмундирование. И, выйдя, наконец, из зоны обстрела, впервые поели.

В нескольких километрах от станицы (не уверен, что это - Ахтырская, но, кажется, она) нас остановил военный патруль. Выяснив, какой мы части, он приказал нам сдать винтовки и следовать в город Темрюк, где в комендатуре мы узнаем ее местонахождение.

Пришлось подчиниться, хотя очень не хотелось расставаться с оружием. Зашагали в Темрюк. По дороге остановились сначала в Ахтырске, где получили сухой паек, потом остановились на ночлег у казаков, которые заинтересованно расспрашивали нас о том, что произошло в Крыму.

В Темрюке нам, наконец, сказали, где находится наш полк, и после нескольких дней пути мы прибыли в свою часть, расположившуюся в хуторе Трудобеликовском Славянского района. Я вернулся в свою роту, к Емельянову. Правда, ненадолго: меня перевели из транспортной роты в ОВС (отдел вещевого довольствия) полка, который, по существу, заново формировался. Хотя знамя полка сумели сохранить, но потери в его личном и командном составе были большие. Впрочем, состав нашего полка по самому своему существу не был постоянным, поскольку H был запасным. В отдельные месяцы численность его доходила до 15, а то и 20 тысяч. Через него проходили все военнослужащие, вышедшие из госпиталей, а также вновь мобилизованные, проходившие в нем ускоренное обучение, после чего из них формировали роты и батальоны и отправляли их на пополнение действующей 51-й армии.

Переформировывалась здесь, на Кубани, по существу, вся 51-я армия. Выбравшиеся из

 

Керчи остатки ее стали основой для создания новых частей и соединений, и все пополнение этих частей шло через наш 1-й запасный стрелковый полк.

К середине июля 1942 года формирование 51-й армии закончилось, и она начала передислоцироваться на Сталинградский фронт. Наш полк в конце июля получил приказ покинуть хутор Трудобеликовский и направиться в станицу Белая Глина, находящуюся на линии Тихорецкая-Сталинград. Однако в Белой Глине, куда нас доставили по железной дороге, мы пробыли всего два дня. Захватив вторично Ростов-на-Дону и Батайск, фашисты двинулись на Сальск и перерезали нам путь на Сталинград, где находилась 51-я армия.

Командир нашего полка майор Голядкин оказался перед альтернативой: либо с боем прорываться к Сталинграду на соединение со своей армией, либо отступать на станцию Тихорецкая, в сторону Кавказа. Для прорыва с боями полк, не бывший по существу боевой единицей, был недостаточно вооружен и вообще слабо подготовлен - и командир полка выбрал второй вариант.

Отступая, мы вынуждены были оставить в Белой Глине большое количество продовольствия и амуниции. Чтобы добро это не доставалось противнику, командир полка приказал раздать его населению. Приходилось спешить: немецкие войска находились от нас на расстоянии одного перехода.

... Горько было отступать через самую богатую часть нашей страны. Маршрут нашего отступления проходил через Тихорецкую, Кропоткинскую, Армавир, Невинномысск, Черкесск, Нальчик, Кисловодск, Орджоникидзе... В тот год созрел богатый урожай. Стеной золотились хлеба, румянились яблоки, груши, вишни, помидоры, наливался виноград. Нам встречались стада откормленного скота. И все это богатство оставалось врагу! А что будет с людьми, с населением?

В мрачном молчании месили мы "пыль, пыль, пыль от шагающих сапог"... А что мы могли сделать, мы, плохо вооруженные и внезапно брошенные в отступление запасники? Ведь все части действующей армии, которые должны были оборонять Кубань, оставили этот район еще раньше, чем мы...

... Прошли через станцию Тихорецкая - крупный железнодорожный узел. Здесь полный хаос. Все разгромлено и разрушено, все перемешалось: разбитые паровозы и вагоны, разрушенные рельсовые и станционные сооружения. И в этом нагромождении обломков кирпича и железа - трупы, трупы, трупы... Военных и гражданских, мужчин и женщин, взрослых и детей...

Город Тихорецк показался нам сначала вымершим. Улицы пусты, над ними нависла мертвая тишина. Только на противоположной от станции окраине города нам стали встречаться люди. Женщины и дети стояли у своих домов с ведрами воды и молока, с фруктами, мясом и другой едой. Все они звали нас поесть, попить, отдохнуть - и как же стыдно было смотреть им в глаза, как тяжко было слышать их полные отчаяния вопросы:

— На кого же вы нас бросаете?!

Затем мы прошли через крупную станицу Кропоткинская, где командир полка объявил суточный привал. Тут была организована баня и горячий обед, для которого колхозники завалили нас продуктами щедрой кубанской земли.

 

Немецкие части шли за нами по пятам. Иногда нам удавалось на один переход оторваться от них, но стоило остановиться на дневной отдых, как немцы на нас наседали. Были моменты, когда казалось, что мы вот-вот попадем в окружение. Спасала бдительность командира полка. Непрерывно и тщательно проводя разведку, майор Голядкин сумел своевременно реагировать на каждый маневр противника и выводить полк из опасности. Так, по намеченному маршруту мы должны были двигаться на Минеральные Воды, но когда разведка донесла, что к ним уже приближаются немцы, майор отдал приказ повернуть на более длинный и менее удобный путь Черкесск-Кисловодск. На этом пути мы влились в войска отступавшей 38-й армии.

Отступление всегда трагично, но иногда в нем бывают моменты трагикомические. Внезапно наша колонна, взбиравшаяся на господствующую над Кисловодском высоту, остановилась. Впереди какая-то пробка. Командующий 38-й армией, двигавшийся в общей колонне, послал адъютанта разузнать, в чем дело? Адъютант вернулся и доложил, что дорогу перегородила машина Сальского совхоза "Гигант", у которой внезапно отказал двигатель. Шофер ремонтирует ее.

Ждать, пока отремонтируют машину, было, разумеется, некогда, и командующий приказал сбросить ее в ров. Так и сделали, и ехавшая в машине жена директора совхоза безропотно

 

взяла ребенка и небольшой узелок с вещами и пошла вместе с солдатами пешком. Надо отдать ей справедливость: у нее хватило юмора, чтобы подшучивать над собой.

— Вот теперь я наверняка похудею, - сказала эта молодая крупная женщина, шагая рядом со мной в колонне. - Каждый год ездила в Кисловодск худеть, и ни одного килограмма не могла сбавить. Наверное, потому, что каждый раз после прогулочных маршрутов тайком пирожными наедалась... Ну, а уж со здешнего довольствия не разжиреешь...

Она оказалась права: когда мы подходили к Орджоникидзе, платье, раньше обтягивавшее фигуру, висело на ней мешком. А из Кисловодска, в котором она когда-то сгоняла жир, из всех санаториев, превращенных в госпитали, спешно эвакуировали раненых. И было ясно, что эвакуация сильно запоздала, и что многие раненые могут попасть в плен к фашистам. (Мы только не знали тогда, что потом, много лет спустя, их же, раненых, будут за это судить). Ведь даже мы, здоровые солдаты, отступали с такой поспешностью, что, сделав трудный переход в 40 километров, не успевали устроиться на отдых, как поступала команда строиться. И мы строились и шли еще 15-20 километров. Нас спасало и то, что немцы в это время еще воевали с удобствами: ночью не стреляли, а отдыхали.

Последняя наша остановка перед Орджоникидзе - город Алагирь. Именно здесь было остановлено немецкое наступление, - и от Алагиря до Орджоникидзе мы уже шли спокойно.

Прибыли. Получили указания от начальника Орджоникидзенского укрепленного района двигаться в селение Натахтари (это по Военно-Грузинской дороге, в 30 километрах от Тбилиси) и там ждать указаний от командующего Закавказским фронтом генерала Тюленева.

Переход в лучшую летнюю пору по Военно-Грузинской дороге и сам по себе прекрасен для нас, вырвавшихся из военного ада, избавившихся от опасности окружения и плена, он пыл просто подарком судьбы. Шли, не торопясь, делая по 20-25 километров в день, наслаждались видом буйного Терека, красотой величественного Казбека, ночевали среди садов и виноградников.

Когда мы прибыли на место, командир полка выехал в Тбилиси, к командующему фронтом. Рассказывали потом, что командующий сначала обрушился на нашего майора Голядкина за самовольный отход от своей 51-й армии, но когда тот по карте ознакомил командующего с обстановкой, сложившейся в Сальских степях, командующий сменил гнев на милость и даже объявил майору благодарность за инициативу, смелость и находчивость.