- 202 -

28. На Воркуте

 

Расследование этого дела затянулось. Я пока жил в бараке ИТР, где жили все "придурки" управления лагеря и куда меня устроил Ретюнин с помощью начальника планового отдела Барского. А Барский, узнав, что я в свое время занимался капитальным строительством на Дзержинском металлургическом заводе, назначил меня временно старшим экономистом по капитальному строительству планового отдела Воркутлага. В то время на Воркуте строилась шахта №1 - первая капитальная шахта, так и называвшаяся - "Капитальной" в отличие от единственной действовавшей тогда на Воркуте временной шахты.

В течение нескольких месяцев моей работы в плановом отделе Воркутлага я перезнакомился со многими специалистами, как вольными, так и заключенными. Один из последних, арестованный совсем недавно на Дальнем Востоке (фамилию его я запамятовал) рассказал мне о печальной судьбе моего старшего брата Виктора. По его словам, Виктор, выведенный из состава бюро Дальневосточного крайкома партии вместе с Лаврентием Картвелашвили и тогда же исключенный из партии, застрелился сразу после исключения в вестибюле крайкома.

Из всех, с кем я тогда познакомился, ближе всего я сошелся и даже подружился с Абрамом Пергаментом. С ним я продолжал встречаться и дружить в Москве, и после освобождения из лагеря и реабилитации — вплоть до его смерти в 1972 году.

О нем мне хочется рассказать чуть подробнее.

 

- 203 -

Человек ясного ума, обладавший прекрасной памятью, много видевший и знавший, Пергамент чрезвычайно интересно рассказывал о многом.

Вступив в партию в 1921 году, юным восемнадцатилетним романтиком, Пергамент сумел сохранить свои идеалы до конца жизни, несмотря на все испытания, через которые он прошел, несмотря на многие разочарования в людях. Он многое видел из того, что недоступно обычному взгляду. Работая в секретариате Ленина, потом - Чичерина, потом - Троцкого, он встречался со многими выдающимися деятелями партии и революции, видел их не на трибуне, а в обычной деловой обстановке и сумел составить о них самостоятельное мнение. Видел разных пюдей, проходивших через приемную Ленина - и преданных энтузиастов, и умелых приспособленцев, и деятельных помощников, и безответственных болтунов. Видел, в общем, жизнь без прикрас. И то, что Пергамент, судящий обо всем трезво и критически, сохранил о Владимире Ильиче и о работниках его секретариата самое светлое воспоминание, лишний раз укрепляет меня в убеждении о безответственности попыток задним числом замарать имя Ленина.

Характерно для Пергамента, что, примкнув в 1923 году к троцкистской оппозиции, он не только до самой смерти оставался сторонником Троцкого, но в 1925 году, когда Троцкий попал в опалу, снят был с поста председателя Реввоенсовета и назначен в Главконцесском, — именно тогда Пергамент перешел на работу в секретариат Троцкого. Неудивительно, что с 1928 года он был в ссылке, а с 1936-го - в заключении, в Воркутинском лагере, где я с ним встретился.

 

* * *

 

...Наконец, началось разбирательство "дела о лесзаге Косью". Начальник Воркутлага Тарханов созвал совещание, на котором с докладом выступил Ретюнин. Разумеется, я соответственно подготовил его к докладу и прорепетировал с ним его содержание.

Незачем повторять здесь всю историю строительства запани, того, как подвел ОМТС лесозаготовителей Косью, как Ретюнин взял на себя риск организации сплава молем, как запань прорвало и как было спасено 90 процентов заготовленного леса. Все это изложил Ретюнин в своем докладе, в подтверждение чего предъявил накладные. Однако начальник ОМТС в своем выступлении обвинил его в жульничестве, в превышении в накладных фактических объемов отгруженного леса. Никаких доказательств при этом предъявлено не было.

Вопросы задавались преимущественно мне как экономисту. Я отвечал на них и каждому в отдельности, и в своем выступлении, когда получил слово. Касались они, главным образом, "туфты", и отвечая на вопросы, я придерживался принятой мной линии: "туфты" никакой и ни в чем не было, но если бы понадобилась "туфта", то уж во всяком случае не на объемах заготовленного леса (это соответствовало действительности). Но наиболее убедительным для начальства оказался аргумент, который я приберег к концу. В своем выступлении я спросил начальника ОМТС, откуда взялась цифра 20% (он утверждал, что в наших накладных количество погруженного леса завышено на 20%).

— Почему именно двадцать процентов? - спросил я.- Вы что, производили замеры выгруженного с каждой баржи леса и сверяли их с накладными?

— Да, - ответил начальник ОМТС.

Тогда я вытащил акт, подписанный вольным десятником лесзага Косью, начальником Воркутской лесобиржи и представителем Печорского пароходства, зачитал вслух и передал Тарханову. Из акта неопровержимо следовало, что лес, сгруженный с каждой баржи, не замерялся, да и не мог замеряться, ибо производить замер на барже означало бы надолго задержать выгрузку и платить большие штрафы за простой барж. А в воде, куда сбрасывался лес с баржи, измерять уже было невозможно, ибо в ней плавал лес, сгруженный с других барж. На вопрос, как определялась недостача леса, начальник Воркутской лесобиржи прямо ответил, что по указанию начальника ОМТС они просто автоматически снижали на 20% объемы отгруженного леса, записанные в накладных.

...В общем, все кончилось для нас благополучно. Ретюнина оправдали, начальнику ОМТС сделали внушение.

Пока разбиралось затянувшееся "дело лесзага Косью", реки покрылись льдом, и навигация прекратилась. Когда "дело" закончилось, Ретюнин взял отпуск и провел его на Воркуте. Я все это время продолжал работать в плановом отделе Воркутлага — старшим экономистом по капитальному строительству. И когда окончился отпуск Ретюнина, и мы стали собираться обратно на Kocью, начальник планового отдела Барский заявил, что меня он не отпустит, что я

 

- 204 -

останусь работать в плановом отделе.

Это не устраивало ни Ретюнина, ни меня — и в конце концов Ретюнин добился, что меня отпустили начал в Косью.

 

* * *

 

Почему я не хотел оставаться на Воркуте?

Начать можно бы с того, что уж очень безрадостным был этот заполярный край. Кругом на сотни и тысячи километров безмолвная тундра — ни деревца, ни травки. Зимой - пласт снега, летом - мох, ягель и карликовые деревья. Морозы доходят до 50-55°, да при этом еще дуют штормовые ветра. Зимой круглые сутки полярная ночь, короткое лето с полярным днем длится не более месяца. Когда зимой задувает буран (а задувают они почти непрерывно), ничего не видно на расстоянии одного-полутора метров. На работу в такую погоду ходили цепочкой, связанные веревкой, в уборную из бараков - держась за специально протянутый канат (до того, как протянули эти канаты, около бараков нередко находили замерзших ночью заключенных). В общем, не зря лагерный фольклор создал частушку:

Воркута, Воркута,

Славная планета:

Двенадцать месяцев, зима,

Остальное — лето.

Впрочем, зэка, отбывавшие свой срок в Севвостлаге, утверждают, что частушка эта создана на Колыме, где тоже был "подходящий" климат.

Но, конечно, не климат главным образом отвращал от Воркуты: не так уж сильно отличался от него климат Косью. Главное, что отравляло жизнь заключенного на Воркуте, была постоянная опека и неусыпное наблюдение блюстителей режима и, прежде всего, - "кума" оперуполномоченного. Несмотря на то, что в те начальные времена на Воркуте не было еще охраняемой зоны и вышек — и заключенные переходили из жилой зоны в производственную без конвоя, собак и шмонов, вообще могли свободно общаться друг с другом - несмотря на все это, они находились под постоянным бдительным наблюдением тайных агентов "кума". Не проходило дня, чтобы "кумовья" не вытаскивали на допрос то одного, то другого заключенного, на которого состряпал донос сексот.

По сравнению с этим жизнь и работа на Косью, вдали от начальства, "кумовьев" и охранников казалась чуть ли не свободой. Да к тому же и питались на Косью все заключенные (не только мы, "придурки") не в пример лучше, чем на Воркуте, где кроме котлового довольствия (сушеные овощи и соленая треска) даже шахтеры-заключенные, выполнявшие норму - а это было нелегко! - мало что получали по своей "первой категории" питания.

Единственное, что меня удерживало на Воркуте, это дружба с Пергаментом. И все-таки, когда начальник планового отдела захотел оставить меня в Воркутлаге, я был доволен, когда Ретюнин добился у начальника Воркутлага, чтобы меня отпустили обратно на Косью.

Конечно, я тогда не знал, что это очень скоро спасет мне жизнь. Но именно так произошло во время известной акции органов ГПУ, расстрелявших на Воркуте без суда и следствия более тысячи заключенных — бывших троцкистов и зиновьевцев.

Многие авторы, описывающие сталинскую эпоху, включая А. И. Солженицына, изображают массовый расстрел оппозиционеров, известный под именем "кашкетинской операции", как ответ властей на массовую голодовку этих заключенных.

На самом деле в основе "кашкетинской операции" на Воркуте, как и идентичной "гара-нинской операции" на Колыме и аналогичных акций, проведенных в 1938 году почти во всех лагерях страны, - в основе этих массовых убийств лежали другие, более важные причины.

Когда в 1936 году были арестованы почти все рядовые оппозиционеры, Сталин еще преследовал ограниченную цель: изолировать их от партии, политически скомпрометировать и лишить всякого влияния на партийную массу. Для этого достаточно было самого факта ареста и осуждения за "контрреволюционную деятельность". Поэтому сроки осужденным тогда давались небольшие: либо 3 года за "контрреволюционную троцкистскую агитацию" (КРТЛ), либо

 

- 205 -

5 лет за "контрреволюционную троцкистскую деятельность" (КРТД).

Но к 1937 году перед Сталиным начала вырисовываться новая опасность, грозившая его стремлению установить единоличную диктаторскую власть. И руководящие, и средние партийные работники, вовсе не оппозиционеры, до тех пор вполне послушные Сталину, начинают сначала смутно, затем все яснее сознавать, что цели Сталина ничего общего с целями партии не имеют. Эти настроения начинают проникать и в партийную массу, а у ряда руководящих деятелей партии зреет мысль о необходимости выполнить требование, высказанное Лениным в его завещании, - удалить Сталина с поста генсека.

Сталин внимательно следил за развитием таких настроений. Он понял, что его план создания личной диктатуры неосуществим до тех пор, пока большая часть партийного и советского аппарата состоит из старых большевиков, из ленинских кадров. Нужно было уничтожить эти кадры, создать новый аппарат, уже полностью послушный его воле. Для этого, прежде всего, создается новый аппарат ГПУ. Удаляется Ягода, на его место назначается Ежов, который и проводит в 1937938 годах ликвидацию партии. Именно тогда — частично пройдя через фальсифицированные процессы, а большей частью по решениям пресловутых "троек" — был расстрелян основной костяк партийного, советского, хозяйственного, профсоюзного и комсомольского аппарата; средние же и рядовые получили от 15 до 25 лет заключения в лагерях.

Создалось парадоксальное положение. В лагерях одновременно находились зачинатели борьбы со Сталиным, его непримиримые противники, присужденные всего к 3-5 годам, и его сторонники, боровшиеся с оппозицией и получившие "на всю катушку" — от 15 до 25 лет.

Конечно, не отсутствие логики или справедливости смущало Сталина — это его никогда не смущало. Но малые сроки заключения бывших оппозиционеров вот-вот кончались — и их надо было выпускать на свободу как раз в период большой смуты в партии и стране. Какие бы ни были "минусы", как ни ограничивались местожительство и работа бывших зэка, а все-таки несколько тысяч политически активных людей получали свободу общения с массами и могли рассказать правду о лагерях.

Это Сталина не устраивало - и он решил довершить расправу с оппозицией, т.е. уничтожить своих противников физически. Начать новую серию процессов со смертными приговорами - на этот раз над рядовыми людьми - он не хотел: слишком много шума. Проще было подобрать надежных исполнителей, отобрать в тюрьмах и лагерях всех бывших активных сторонников оппозиции и без всякого следствия вывезти их в удаленное от человеческих глаз место — и там расстрелять. А затем расстрелять тех, кто эту "операцию" проводил: Кашкетина, Гаранина и рядовых исполнителей.

Так и было сделано.

Мои товарищи-воркутяне (главным образом, А.Д. Пергамент) рассказали мне, как отбирались кандидаты на расстрел на Воркуте. Производил этот отбор отдел Воркутлага во главе с приехавшим из Москвы специальным уполномоченным. Это и был старший лейтенант госбезопасности Кашкетин. С каждой из намеченных жертв он беседовал лично, стремясь выявить, прежде всего, степень участия заключенного во внутрипартийной борьбе и характер его связей с оппозицией.

О том, как на деле было организовано это убийство политических противников Сталина подробно и правдиво рассказано в главе (тетради) пятой воспоминаний М.Д. Байтальского, который как раз в это время отбывал свой срок в качестве слесаря на Воркутинском кирпичном заводе.

Среди погибших у кирпичного завода и в других пунктах Воркуты - мои близкие товарищи по совместной борьбе против Сталина: Баян Мальцев, с которым мы встречались у П.Т.Смилги, Бамдас, с которым мы вместе отбывали ссылку в Коканде, Александр Мишин и другие.

Полагалось быть там закопанному и мне. Уже много позже, когда Кашкетин, закончив операцию, отбыл в Москву, Ретюнин рассказал мне, что трижды получал из Воркутлага радиограммы: "Немедленно отконвоировать на Воркуту з/к Абрамовича Исая Львовича". Конечно, ни о планах Сталина, ни о задании, полученном Кашкетиным, Ретюнин и понятия не имел. Но он знал, что на Воркуте производится отбор бывших оппозиционеров и, обладая здравым смыслом, справедливо полагал, что отбирают их не для награждения. Поэтому он, ничего не говоря мне, каждый раз отвечал Воркутлагу, что не может отправить Абрамовича "ввиду отсутствия конвоя".

Так он спас мне жизнь.

 

- 206 -

После смерти Сталина и возвращения в Москву Пергамент начал составлять список бывших оппозиционеров, погибших на Воркутинском кирпичном заводе. Он опрашивал всех бывших заключенных-воркутян, разыскивал семьи расстрелянных, подбирал каждую крупинку сведений. Он успел довести этот список до 176 фамилий и надеялся, что кто-нибудь продолжит эту работу. Не знаю, нашелся ли такой продолжатель. А.Д. Пергамент рассчитывал, что такой список когда-нибудь станет основанием для памятника жертвам сталинского террора. Тогда, в 1956 году, после XX съезда, это казались реальным. Сейчас уже ясно, что мы, во всяком случае, до воздвижения такого памятника не доживем.

Сам Пергамент избежал расстрела на кирпичном заводе по чистой случайности: он в это время сидел в БУРе, находясь под следствием по делу, затеянному против него III отделом Воркутлага. Тут вступила, видимо, в силу профессиональная амбиция: III отдел числил Пергамента по своему ведомству, а не по ведомству приезжего Кашкетина. "Кумовьям" отдела нужно было не расстрелять Пергамента тайно, в общей куче, а числить за собой "раскрытие" его "контрреволюционной деятельности" в лагере. Поэтому его не включили в кашкетинские списки, а вскоре после расстрела на кирпичном заводе и отъезда Кашкетина Абрама Пергамента вызвали на внутрилагерный суд и приговорили к новым 10 годам за антисоветскую, контрреволюционную деятельность.