Дорога в ад
Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет.
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь.
М.Ю. Лермонтов
Это страшное событие произошло 27 октября 1938 года в номере гостиницы Магнитогорского комбината, где я с друзьями отмечал нашу встречу после очередного отпуска.
...Стол ломился от яств, в бокалах пенилось шампанское. Я делился с друзьями своими отпускными впечатлениями, приключениями, как в сказке "Тысяча и одна ночь". Друзья ахали, смеялись, ели. Словом, все шло прекрасно.
Получив двухмесячный отпуск, имея шестнадцать тысяч рублей сбережений, я, как арабский принц, совершил чудесное турне: Ташкент-Ашхабад-Красноводск-Каспийское море(на прекрасном теплоходе "Туркмения") - Баку-Тбилиси-Батуми-Черное море(на теплоходе "Иосиф Сталин") - Поти-Гагра-Сухуми-Сочи-Новороссийск-Сталинград-Куйбышев-Магнитогорск.
Везде - первые классы, лучшие гостиницы и рестораны.
Деньги, как говорится, рекою текли. Домой вернулся с 36-ю копейками...
Запечатлелось мне на всю жизнь одно чудное мгновение. Порт Батуми.
На волнах Черного моря колышется величественный теплоход "Иосиф Сталин".
Все кругом залито ярким, южным солнцем, на берегу праздничные толпы разодетого люда.
Я стою, очарованный все этой благодатью на палубе теплохода в белом костюме, преисполненный самим собой и своею судьбой.
В это время вдруг раздается, в унисон моему духовному состоянию, чарующая музыка и радостная песня:
"Лейся песня на просторе, не грусти, не плачь жена,
Штурмовать далеко море, посылает нас страна..."
О! Счастье останови...
В самый разгар веселья - стук в дверь.
Входят двое в черных плащах. В надвинутых на глаза кепках. Фигуры довольно зловещие. Предлагают всем, кроме хозяина и трех избранных из компании понятых, удалиться.
И, - как ни удивительно, все беспрекословно, понурив головы, потупив глаза, уходят тихо, не оглядываясь.
Я им вслед - друзья, куда же вы?
В ответ пришедшие работники НКВД суют мне под нос бумажку - ордер на обыск и арест.
Я впал в шок, как бы провалился в какую-то бездну, вне бытия и сознания.
Возвращение в мир через несколько минут было ужасно.
Я дрожал, трепетал, не умея совладеть с собой, со своими нервами, мыслями.
Я состоял членом бюро инженерно-технических сотрудников комбината (ИТС), на котором часто по заданию сверху исключали якобы подозреваемых во вредительстве и уже арестованных НКВД.
Недоумевая и негодуя в одно и тоже время, я вынуждено, скрепя сердце, иногда голосовал, как и все, за недоверие и исключение своих товарищей и друзей, хотя еще вчера каждому из них верил, как самому себе, но... но больше воздерживался, а однажды даже проголосовал против, когда ставился вопрос о моем друге начальнике ТЭЦ Плотникове.
Это восприняли неодобрительно (Позднее он был арестован и погиб в подвалах НКВД).
Конечно, об этом было известно в НКВД и мне это припомнили в свое время.
Но там я все сомневался и голосовал стихийно, веря
в справедливость НКВД, партии, Политбюро и "великого" Сталина, а тут я не мог сомневаться в самом себе.
Я знал, что честен, несмотря на социальное происхождение, верил в партию и честно боролся за строительство великого светлого будущего для всего народа. Еще недавно обо мне писали в "Магнитогрском рабочем", советовали брать пример...
За что, когда и где я успел провиниться?
Мозг горел от напряжения, не находя нужного ответа, сердце разрывалось от страха, готовое выскочить из груди.
И сколько таких сцен было в стране!
По некоторым сведениям в одной только Магнитке произошло более двенадцати тысяч арестов, не считая искалеченных семей, несчастных родных, близких, несших попутно проклятия за причастность к "врагу народа".
...А тем временем шел обыск с возмутительным классическим кощунством.
Низвергалось, выворачивалось, бросалось, топталось, швырялось все то, что составляло крупицы моего бытия, моей личности, все, что было дорого и свято для меня.
Понятые, как загнанные на убой овцы, сидели сложа руки, и отупело взирали на происходящее.
Что думали они, знавшие, любившие меня до того страшного часа, мои товарищи и друзья?
Конечно же, они, как и я, были в шоке, без мыслей и воли, и теперь в страхе дрожали за свою жизнь, готовые выполнить беспрекословно любое указание этих бесцеремонных церберов НКВД, даже убить меня...
Немного опомнившись, я заставил трудиться свой мозг, отрабатывая разные возможности выхода из ситуации.
Рассудок не находил причины ареста, призывал к выдержке, терпению, покорности, возможному торжеству справедливости.
Однако опыт говорил другое: ты сам молчал, когда судили товарищей по работе, иногда даже голосуя за их исключение. Где они?
Все они канули в безвестность. Молва гласила: нет возврата из НКВД!
Юношеский порыв и отчаяние толкали меня на героический подвиг - пропадать так с музыкой! Зачем теперь
эта жизнь с клеймом "враг народа"!? Вырваться в коридор, кричать во все горло - что не виноват, это произвол, беззаконие, сегодня берут меня, завтра возьмут вас! встанем вместе, пойдем по улицам, поднимем народ против самоуправства НКВД...
Взяли верх вбитые с малого возраста покорность, вера в высшую справедливость...
"На выход, вражина! - услышал я приказ. - Бери чемодан!" Надел демисезонное пальто, шляпу, туфли, больше ничего не взял, хотя, с другой стороны, разум говорил - что там впереди, кто знает, надевай, что потеплее...
Оглядел в последний раз обжитое гнездо, взял по их приказу чемоданы, в которые они затолкали "подозрительные" вещи (книги зарубежных классиков, пластинки с записями Лещенко, Вертинского, фотоальбомы, рукописи по технологии прокатного производства, доклады и конспекты лекций, которые читал в Магнитогорском горно-металлургическом институте) и... шагнул в неизвестность.
Выйдя из гостиницы, я вдохнул полной грудью свежий воздух, глянул прощальным взглядом в небо с полной луной и звездами. Защемило сердце от тревожного предчувствия будущих невзгод. У подъезда уже поджидал страшный "черный ворон".
Мрачный символ того времени.
Цепкие руки оперов профессионально втолкнули меня в жуткое чрево железного черного дракона,
Каменная громада Магнитогорского управления НКВД выглядела мрачно, страшно. Зарешеченные окна, зарешеченные приямки подвальных окон, охранники, мерно шагающие вдоль стен.
Как ни жутко было мне ехать в железном нутре "черного ворона", при виде этой цитадели сердце мое похолодело, и я инстинктивно попятился прочь, назад к машине, как бы ища защиты у одного страшилища от другого.
Хваткие лапы конвоя в это время извлекли из машины мои чемоданы и вручили их мне.
Заставили прошагать с ними по длинному коридору к дежурному следователю Степанову.
Так для меня начался отсчет нового, страшного времени...