ПОСЛЕСЛОВИЕ ВТОРОЕ,

написанное сестрой автора

Неизвестная страна

«... Но вступая, обновленный,

в неизвестную страну,

Ничего я не забуду,

ничего не прокляну.»

Н. ГУМИЛЕВ, «Рыцарь с цепью».

18 июля 1989 года мне позвонил некто Алексей Васильевич и пригласил зайти в приемную учреждения на Литейном.

— Я буду в сером костюме и светлой рубашке.

Еще издалека я увидела его у заветного крыльца. Он ждал, вглядываясь в лица прохожих. Какой он представлял меня? Он не спросил моих примет. Может быть, хорошо их знал?

Я шагнула мимо него и вошла в подъезд.

Двери приемной оказались заперты: перерыв. Несколько человек стояли в ожидании на ступеньках. Я сказала:

— Господи, даже в КГБ — очередь!

Люди откликнулись охотно:

— Нынче куда и стоять, как не сюда?

— Через пять минут откроют. Вы будете за мной. Я стала позади худой дамы с изможденным лицом. Пасмурный свет струился на нас сквозь высокое окно.

И тут оказалось, что мой гебист вошел за мной. Он легонько тронул меня за рукав:

—Вы такая-то? Я вам случайно назначил время, когда здесь перерыв. Если вы согласны, мы можем пройтись по улице и поговорить там.

— Пойдемте

Откуда он взялся, что не знает расписания своего департамента?

Мы пошли в сторону Таврического сада. Гебист был высоким молодым мужчиной с гладким лицом, как у всех, обитающих в спецофисах и обедающих в спецстоловых.

Он сказал:

— Идет перестройка, открываются засекреченные архивы. Раскрепощается сознание, говорят и пишут откровенно. Пересматриваются концепции...

Я откликнулась:

— Я заметила.

 

Он остановился и открыл свой «дипломат».

— Меня уполномочили извиниться перед вами и вернуть вам вашу рукопись.

В правом верхнем углу белой «Папки для бумаг» было написано карандашом: Татьяна Вильгельмовна. Без фамилии. Я открыла папку: «Магнитофон прескверный. Раз, два, три, четыре, пять... Говори что-нибудь...».

Карандашом обозначен номер страницы: 23. Значит, двадцать две страницы заняло мое «дело». За ним шла рукопись — вещественное доказательство.

— А «Протокол» и «Постановление» из таможни? И ваше «Предупреждение»? Где они?

— Все уничтожено.

На кромке зеленоватых листов я увидела дырочки, проделанные дыроколом. Он проследил мой взгляд:

— Простите, здесь дырочки. Рукопись была подшита.

— Ничего, так еще интересней. Я отдам ее в музей «Мемориала». Напишу: она отбыла срок шесть лет.

— Нет ли у вас жалоб на лиц из Комитета, с которыми вы тогда говорили?

— Их было двое. Один сказал, что он Юрий Федорович, другой не назвался. Что с них взять?

— Они не угрожали вам?

— Нет. Только шантажировали. Дело в другом. Я бы предпочла, чтобы Юрий Федорович с коллегой сами вернули мне рукопись.

— Я понимаю. Но поверьте, я их даже не знаю.

— Конечно, конечно. Интересно, как они сейчас? Не ушли с работы из-за расхождения с общей линией? И если переменится ветер, они ли, вы ли или кто-то третий озаботится возобновлением моего «дела»?

— Возобновления не будет. Никогда.

— Жуткой была таможенница Андреева. Такие обслуживают женские лагеря. Вам не кажется, что есть в этой фамилии некое роковое предопределение?

Он засмеялся:

— Таможня к нашему ведомству не относится.

— Вы правы. ОВИР, «Интурист», таможня — какое вам до них дело?

У него были серые вполне человеческие глаза. Приходилось ли ему изымать чужие рукописи? И возвращает ли теперь кому-то рукописи Юрий Федорович?

Начал моросить мелкий дождик.

— Что ж, спасибо вам. Я пойду, а то у меня нет зонтика.

— Я раскрою свой, если у вас есть вопросы.

— Не стоит. Всего доброго.

 

— Желаю успехов.

Темные капли расплывались на сером асфальте, как на промокашке. Вопросы у меня, конечно, были. Разве может их не быть при вступлении в неизвестную страну? Неизвестную МИЛОСЕРДИЕМ. Известную НЕМИЛОСЕРДИЕМ. Потерпевшую на этом крах и в целях самосохранения начавшую взывать к милосердию тех, кого целенаправленно уничтожала как людей — своих мучеников-граждан. На что надеялась ОНА? На что были способны ОНИ?

Ни мой собеседник, ни я не смогли бы на это ответить. Ответить должно было Время.

Август 1989 года.