ОБ УСАДЬБЕ «ЖЕЛЕЗНИКИ» ПОД КАЛУГОЙ

Любезный приятель! В прошлом году по Вашей просьбе я написал несколько страниц об имении «Богородицкое». То, что Вы одобрили результат моих усилий, побудило меня провести еще один опыт в том же роде: описать другую усадьбу, в которой я в детстве много раз бывал — усадьбу моей бабушки Софии Николаевны Голицыной «Железники» под Калугой.

Начну с небольшой исторической справки.

Благодаря любезному содействию сотрудников Калужского областного архива мне удалось получить сведения о лицах, владевших Железниками с начала XIX века. Оказалось, что в 1807 году Железники принадлежали некоему Александру Никитичу Шемякину, обер-инспектору. По завещанию Шемякина имение унаследовали три его дочери. В 1816 году сестры учинили раздел, по которому Железники достались старшей Марии Александровне, по мужу графине Апраксиной. Через два года, в 1818 году, она продала имение за 25 тысяч рублей Христофору Иоакимовичу Лазареву, сыну одного из основателей известного Лазаревского института восточных языков в Москве^[1].

В 1821 году Христофор Иоакимович составил дарственную запись на Железники на имя своей сестры Марии Иоакимовны, которая вышла замуж за Давыда Артемьевича Делянова — генерал-майора, командира Сумского гусарского полка и участника Бородинского сражения. У них было два сына: Иван и Николай. Брак первого оказался бездетным, а второй имел четырех дочерей. Моя бабушка, как старшая дочь Николая Давидовича, стала последней владе

лицей Железников. Таким образом, это имение принадлежало Деляновым без самого малого целое столетие.

Мои воспоминания о Железниках относятся к завершающему отрезку этого столетия — к 1909—1916 годам. С тех пор прошло много времени, но мысленно я и сейчас вижу Железники такими, какими они были в те годы. Воспоминания мои так ясны, что я готов пригласить Вас совершить со мной воображаемое путешествие в это имение моего детства.

Итак, представьте себе, что наш воображаемый визит в Железники начинается солнечным утром раннего лета. Мы предупредили о приезде, и на пристанционной площади нас уже ждут присланные из Железников лошади — пролетка, запряженная парой по-русски с пристяжной «на отлете». После казенного поезда пролетка кажется особенно уютной и милой своей необычной, не как у всех, обивкой сидений — они покрыты светло-бежевым сукном, а не темно-синим, как это обычно делалось.

Ехать нам недалеко, всего три версты. Мы огибаем винокуренный завод, съезжаем с мостовой на проселок, ведущий на северо-запад, и оставляем город за собой. Колеса мягко идут по колее, мы пересекаем возделанное поле, еще несколько минут, и уж видны крыши изб деревни. У ее околицы дорога сворачивает влево, минуем овражек с мостиком, а там уж и въезд в усадьбу — два белых столба, от которых мощеная дорога, обсаженная молодыми липками, ведет к дому.

Вот мы и на месте. Если мы оглянемся назад от северного фасада дома, то увидим рощицу саженых елок. Деревья уже большие. Они служат приютом для многочисленных и непуганных белок. Правее видна лужайка, ограниченная хозяйственными постройками, и дорога, по которой мы с Вами приехали.

Совсем иная картина открывается от южного фасада. Дом стоит на возвышенном месте, и перед нами спокойный

спуск к пойме Железниковского ручья (так он назван в «Атласе Калужского наместничества», изданном в 1782 году). Возвышенность сразу за ручьем венчают стены Лаврентьевского монастыря с четырьмя башнями по углам и надвратной церковью. За ними — собор, колокольня и прочие монастырские постройки. Левее на том берегу большая сосновая роща, а за ней — уже окраины Калуги, но нам они не видны.

Теперь, когда Вы обозрели окрестности, хочу дать некоторые пояснения. Нужно иметь в виду, что Железники, по-видимому, никогда не были имением, из которого владельцы извлекали доход от какой-либо сельскохозяйственной деятельности. Вся земля, примерно около ста десятин, распределялась так: около 80 десятин — под парком, 10— 12 — под лугами, а остальное — под усадьбой, фруктовым садом и огородом. Не случайно, в дореволюционном издании «Живописная Россия» под фотографией железниковского дома стоит подпись: «Дача графа Делянова в Калужской губернии».

Это обстоятельство накладывало определенный отпечаток на всю жизнь обитателей этого дома, с которым я и хочу Вас познакомить.

Если не возражаете, начнем осмотр дома с комнат, которые нам с Вами отвели в мезонине. Эти две комнаты, как, впрочем, и все помещения в антресоли, предназначены для приезжих — родственников и знакомых и имеют все нужное для длительного здесь пребывания: и удобные кровати, и умывальные столы с фаянсовыми расписными кувшинами и тазами, и даже полки добротной плотницкой работы с томами «толстых» журналов за много лет — «Вестника Европы», «Русской старины» и других. Наши комнаты — в западной части антресоли, но такие же есть и на восточной стороне. Обе части соединяет широкий темный коридор, часть которого — площадка лестницы, ведущей еще выше — на «хоры». Когда-то там действительно

размещались музыканты, а звуки музыки лились в залу через большое полуциркульное окно.

Комнаты антресоли больше чем другие связаны с моими детскими воспоминаниями. Здесь я жил и в последний приезд в 1916 году, отсюда той осенью навсегда покинул Железники. Поэтому мне особенно милы эти небольшие уютные с низкими потолками комнаты, с почти квадратными окнами, подоконники которых возвышаются над полом не более чем на полметра — высокому человеку нужно нагнуться, чтобы посмотреть в окно.

В первый этаж с антресоли ведут две довольно широкие одномаршевые лестницы. Такие, кстати, были в большинстве известных мне усадебных домов. Только в небольших домах лестницы разбивали на два марша с поворотом, а площадь под ними использовали под разного рода чуланчики для вещей, вышедших из употребления. В больших домах лестницы бывали удобными и спокойными, проем в междуэтажном перекрытии ограждался такими же перилами, что и сама лестница.

... Спустимся вниз. Перед нами дверь, ведущая в залу. Именно так — в женском роде по аналогии с французским языком принято было называть эту самую большую и самую парадную комнату дома. Надо отметить, однако, что парадность придавали зале средства весьма сдержанные, если не сказать скупые. Одного взгляда достаточно, чтобы оценить простоту интерьера. Залу делят на неравные части две колонны из полированного под светло-бежевый мрамор алебастра. Меньшая часть за колоннами — ниже, над ней те самые «хоры», которые мы с Вами уже видели. А в большую и высокую часть залы выходит полуциркульное окно, за которым сиживали когда-то музыканты. С этим окном как бы перекликаются полукруглые завершения высоких дверей и окон залы. Вот и все — никаких лепных деталей или пилястров.

Так же скромна и обстановка залы. Расстояния между колоннами и стенами перегорожены ширмами красного дерева, затянутыми пунцовой тканью. Перед ширмами — столики красного дерева с изящными прямыми ножками. Эти столики вообще-то круглые, но одна половина столешницы опущена, и они «читаются» как полукруглые. По углам — бронзовые канделябры, у стены — большой диван и кресла, обитые темно-красным бархатом. Над ними — фамильные портреты. Меня всегда привлекали большие английские часы в красивом деревянном корпусе, отделанном бронзой, которые стояли в одном из простенков, и горка с фарфором, среди которого особенно много было изделий Гарднера и Попова. Посреди залы стоял большой и длинный стол с медными колесиками на ножках. Он и определял основное назначение залы в XX веке — это была столовая.

Соседняя с залой комната — спальня. Она — угловая с тремя окнами на юг и одним на восток, обстановка которой не отличалась ничем необычным. А против двери в спальню такая же дверь ведет из залы в гостиную, которая размерами, конфигурацией и числом окон зеркально повторяет спальню. Разница лишь в том, что одна из дверей гостиной ведет на веранду. Если пройти в нее, окажешься на воздухе перед широкой лестницей, ведущей в сад.

Однако, вернемся в дом и продолжим наш осмотр. Из гостиной можно пройти в просторную соседнюю комнату, которая предназначена для гостей постарше и попочетнее. Здесь днем не особенно светло — единственное окно заслоняет листва деревьев, но очень уютно и безусловно удобно.

Нам осталось обозреть еще одну, последнюю комнату западного крыла дома. Она предназначалась для всякого рода домашних дел, преимущественно — швейных. В усадебных домах всегда бывали такие комнаты, которые обычно называли «девичьими». За девичьей — небольшой тамбур и выход наружу. Мы с Вами осмотрели, конечно, не все. За спальней, например, есть смежная с ней прекрасная ванная

комната с новинкой XX века — белой фаянсовой ванной и водогрейной колонкой. Прежде ванны делали из листового металла, а горячую воду приносили из кухни.

Не видели мы с Вами и всего того, что относится к сантехнической части. Эти вопросы, кстати, были решены в Железниках капитально и солидно — в мезонине стоял большой бак для воды, которая подавалась туда водокачкой, а все стоки направлялись в «септик» — большую яму, вырытую вдали от дома. В яму был поставлен сруб, накрытый более или менее герметично колпаком-крышей. «Септик» был большой и чистили его один раз в год поздней осенью, когда все — и хозяева, и гости уже разъезжались по домам...

Вот и подходит к концу наша воображаемая экскурсия по давно не существующему железниковскому дому. Начав с антресоли, мы заканчиваем ее у главного входа в дом. Он в широкой лоджии, над дверью большой фонарь — деталь отнюдь не декоративная. В темные августовские вечера он исправно нес службу, освещая вход, и был путеводной звездой для гулявших в округе. Возле фонаря в лоджии висел небольшой колокол. Его звон неукоснительно раздавался дважды — за полчаса и за 15 минут — перед обедом, чаем и ужином. Он достаточно громок, и слышен был в самых дальних уголках парка. Поэтому всегда хватало времени для того, чтобы вернуться в дом, вымыть руки, сменить или привести в порядок одежду.

И несколько слов о парке, откуда созывал нас бывало звон железниковского колокола. Этот парк был, в сущности, просто хорошим смешанным лесом с густым нижним ярусом кустарника. В зарослях орешника была пробита дорожка — всего одна на весь парк, но зато обходившая его чуть ли не вокруг. На всем протяжении дорожку окружали зеленые стены, которые были ее единственным, но прекрасным украшением. Сейчас, по прошествии многих лет я думаю, что особая прелесть железниковского парка состояла имен-

но в том, что это был просто кусок природы, не тронутый рукою человека и сохраненный во всей своей девственной красе.

Наше путешествие закончено, любезный приятель. Что добавить к сказанному? На протяжении последних десятилетий, когда представлялась возможность, я трижды приезжал в Железники... погрустить на пепелище. Что я видел? Дома нет, парк, этот прекрасный уголок среднерусской природы вырублен — не осталось даже пней. Лаврентьевский монастырь полностью уничтожен, нет и следа, как и от монастырского кладбища, где похоронена моя прабабушка, а затем и сестра Елена...

Все ушло в прошлое! И меня до сих пор мучит недоуменный вопрос — неужели то, что здесь было: и дом, и сад, и красивый монастырь, и старое кладбище совсем не нужно сегодняшним хозяевам этих мест? Неужели они действительно предпочитают заросший бурьяном пустырь, ничего не говорящий ни уму, ни сердцу? Как хотел бы я знать ответ...