ПИСЬМО ПЕРВОЕ

 

Милая Полина! Твое письмо, такое неожиданное, хотя я искал тебя долго, я сначала читал вслух всей моей родне, а потом каждый перечитывал про себя. И мы единодушно переживаем то горе, ту катастрофу, которые обрушились на вашу семью в начале тридцатых годов.

А уж я-то, наверное, раз сто перечитал твое письмо, и все никак не могу успокоить свою душу, каждый раз рыдаю. Такой уж я, Полина, уродился, что близко принимаю к сердцу горе других, с детства глубоко страдаю от всякой несправедливости, от жестокости людей друг к другу. Да и собственное горе — 17 лет по «сталинским» лагерям! — обострило мое сердце на чужую боль. Там, за колючей проволокой, мне пригодились мои юнкоровские навыки — я никогда не отказывал людям, чтобы написать жалобу в «высшие инстанции» и просьбы о смягчении участи. У меня было даже лагерное прозвище — Адвокат. И что ты думаешь, бывало не раз, что эти хлопоты увенчивались успехом.

Недавно я съездил в Томск, читал твое письмо моим родным, твоим двоюродным сестрам (богатый я человек: четверо сестер у меня!) И все они тоже плакали, особенно над тем, как после ареста и расстрела твоего отца, а нашего дорогого дяди Михаила, трое твоих младших сестер и брат болели корью, а у вас с матерью не было ни еды, ни лекарств, ни денег...

И как двое малышей умерло, а двух сестренок, Лину и Алю, ты по решению матери увезла в Томск, посадила в вагон (без денег, без документов — ничего ведь не было) — и отправила в неизвестность, в расчете на милость судьбы и доброту людей.

Господи, кто же ответит за эти наши нестерпимые муки! Нет и не будет вовеки прощения виновным и в этом ни от нас, ни от наших потомков!

И ведь подумать, даже в лагере мы поначалу думали, что главный виновник репрессий — Берия и его сподручные, а что Сталин ничего этого не знал. А вот недавно я прочитал роман писателя Рыбакова «Дети Арбата». Он сам был репрессирован, ему можно верить. Так вот выходит, что Сталин все знал, что творилось с нами, со всем народом. Да и документальных публикаций теперь много об этом же. Что же это такое было, Полина? Ведь это же хуже фашизма! Одним я только утешаю себя — что дожил до времени, когда правда вышла наружу и восторжествовала.

Ты спрашиваешь, Полина, почему ликвидировали такую прекрасную деревню, как наша Каштаковка, после вашего отъезда оттуда. Я побывал уже после освобождения в тех

 

местах, понаблюдал, поговорил с оставшимися людьми и вот к каким выводам пришел.

По существу уничтожение нашей замечательной деревни, где нашим предкам так хорошо жилось не одну сотню лет, началось еще в 20-е годы. А тридцать первый год нанес ей сокрушительный удар. Почти треть ее жителей, в основном молодые мужчины — отцы семейств, хозяева земли, были расстреляны или сосланы в лагеря. Остались старики, женщины с детьми, больные. Они были не в состоянии вести даже небольшие личные хозяйства, не то что целый колхоз. К тому же после ареста дяди Михаила, твоего отца, к руководству колхозом пришли люди, которые трем свиньям не могли поровну разлить. Вот наша деревенька и стала приходить в запустение. Дома репрессированных были разобраны на бревна и либо увезены в поля для строительства культстана, либо пошли на топливо. Оставшиеся дома уныло торчали на семи ветрах. Молодежь начала исчезать из Каштаковки в поисках лучшей доли, не стало слышно песен, прекратились хороводы. Да и то сказать, чему же было радоваться тем немногим, кто еще оставался в деревне?

А в вашем замечательном, большом доме, Полина, с которым у меня связано столько светлых воспоминаний, были поселены худые люди. Ты помнишь их, наверное: бездельник Варфоломей, что жил раньше за вашим огородом в избушке, и Марья Дорофеевна, ее еще звали просто Марьюшка. Ее-то ты должна помнить: после ареста отца вас, восемь человек, переселили именно в ее избенку, известную всей деревне как забегаловка. Там по вечерам и ночам собирались бездельники и пьяницы. Это переселение произошло до моего с отцом ареста, я хорошо помню все это.

И вот именно этом-то людям и доверили колхоз и всю советскую власть в Каштаково! Да они с одним вашим домом-то не могли управиться! Пожгли на топливо все сараи, баню, взялись за крыльцо. Хорошо, что наш тятя вступился за ваш дом на правлении, и туда решили переселить школу. Старая-то, что стояла на горе, пришла в негодность. Так вот и было сохранено еще несколько лет ваше родное гнездо и послужило еще доброму делу.

Ну, а 1937 год доконал нашу Каштаковку. К 1964 году, когда я туда приехал, в ней осталось 5-6 жилых дворов да десяток уже брошенных — и все. Обрадовало меня только то, что сохранился дом Федора Ильича — он по дяде Федору Михайловичу приходился нам дальним родственником. В этом доме жили жена Федора Ильича Марья Васильевна с дочерью Ниной. Я остановился у них, пожил несколько дней. А еще через год приехал — и тех домов нет, а на их месте шумит сплошной бурьян.

Вот так, Пана, исчезла с лица земли наша родина, наше теплое отчее гнездо...