- 251 -

62. Я - скрытый тунеядец.

 

Я продолжал работать художником по договорам, неплохо при этом зарабатывая, а в конце 60-го купил почти новый автомобиль "Москвич". Сразу же я стал притчей во языцех; обо мне сразу же заговорили, настолько это было необычно в таком маленьком городишке, как Тайшет, где до этого исторического события всего и было в личном

 

- 252 -

пользовании два автомобиля, да и то у больших торговых начальников. В связи с этим, мне была прочитана забавная нотация: бывший начальник политотдела "Озёрлага" полковник Курилин, который так рьяно защищал меня на комиссии по применению амнистии, приехав в Тайшет в командировку (до этого он был переведён в областной комитет КПСС на более высокий пост и жил теперь в Иркутске), и увидев меня за рулём "Москвича", высказался в таком роде: "Слушай, да ты капиталистом стал, откуда деньги-то такие? Ведь раньше ты был таким скромным - (будучи заключённым, - М.Г.), так, дорогой, нельзя, так можно знаешь до чего докатиться, ведь мы живём при социализме..!" Это говорил человек, с которым мы были в весьма приязненных отношениях! Что я мог ожидать от других?

В городской газете "Заря коммунизма" (в народе: "сплетница") появилась статья некоего чиновника Савосина, озаглавленная: "Неприглядная история", в которой красочно описывалось, как я, "чуждый советскому строю элемент", заграбастываю деньжищи, "спекулируя именем великого вождя, рисуя его портреты", купил себе "на нечестно заработанные деньги" (!) машину; нигде официально не работаю, - только по договорам (!?) и дальше в том же духе. Сначала я посмеялся - чего обращать внимание на этот бред. Но, поразмыслив, решил, что надо что-то предпринять, статья была написана в оскорбительных тонах. Пошёл в редакцию, но редактор на мои претензии ответил буквально следующее: "Ну право же, какой вы художник, вы что, член союза советских художников? Вот видите, нет, и диплома-то у вас тоже нет, чего же возмущаться - не можете вы работать художником, да и ещё при этом деньги получать"! Он меня озадачил, но отнюдь не успокоил: я решил подать на газету в суд.

Председатель народного суда Лисицын, выслушав меня, развёл руками: ничего сделать для вас не могу, да и что в горкоме партии обо мне скажут, если я ввяжусь в это дело! И он, делая большие глаза, зашептал: "А вы бы в горком, сами, а..?"

Через несколько дней в той же "сплетнице" появилась новая статья, причём на первой странице и с крупно набранным заголовком: "Трутень в законе", а автором был - я не поверил своим глазам - сам председатель нарсуда! Писал он обо мне всякую всячину, но больше всего бросалось в глаза, что я, оказывается, "неблагонадёжный элемент", "трутень" и даже "враг нашего общества, тормозящий его движение к светлому будущему". Крепко же я, вероятно, "тормозил", если председатель суда решился в открытую на такие обвинения! Далее он призывал общество бороться с такими, как я, причём беспощадно, не давая им "форы" на пути к этому "светлому..." (Лисицын был заядлым шахматистом).

 

- 253 -

На этот раз я не выдержал и, как меня ни хватал за рукав секретарь, ворвался в кабинет и чуть ли не с кулаками кинулся к судье. Увидя меня в весьма взбудораженном состоянии он, видимо, порядком перетрусил. Отгородившись огромным столом, он испуганно вжался в кресло, каждый раз вздрагивая, когда я совал в его покрасневшую физиономию газету со статьёй и выговаривал всё, что о нём думаю. Но я быстро остыл, настолько у него был жалкий вид, и злость пропала.

Все последующие дни я ждал ареста, так как было достаточно одного его слова для этого. Но.., то ли у него совесть пробудилась, то ли он просто смилостивился, меня не тронули. Мало того, однажды, встретившись на улице, я к своему удивлению, услышав его "здравствуйте", ответил тем же. Надо сказать, что много позже, через 2-3 года, мы сыграли с ним не одну партию в шахматы и были в весьма приязненных отношениях с его женой, с которой я работал тогда вместе в одной организации.

После этих статей только очень ленивый работник горкома или горисполкома не поминал меня лихом. Большинство же старалось при всяком удобном случае лягнуть, да покрепче. От них эстафету приняла и родная милиция. Так, однажды, когда я приехал домой, меня по телефону пригласил в милицию начальник ГАИ лейтенант Сопин, и в грубой форме стал требовать, чтобы я снял со своей машины номера и не выезжал на ней со двора. Причина: где-то, когда-то я, пробираясь по сугробной дорожной колее, вовремя не уступил дорогу начальнику уголовного розыска майору Сальникову. А тот, в свою очередь, накляузничал на меня.

Я, разумеется, не подчинился незаконному распоряжению начальника ГАИ. Вскоре последовал вызов к начальнику милиции.

В его кабинете собрались все его заместители, в том числе и Сальников. Стали задавать вопросы о происхождении денег, на которые я приобрёл автомобиль "Москвич". Полковник возмущался: "Я, получая оклад 1500 рублей, не могу позволить себе купить автомобиль, а ты на какие-такие заработки накопил столько денег?" От него так смердило перегаром, что чёрт меня дёрнул, и я не утерпев, брякнул: "А я, товарищ начальник, пить бросил, вот и накопил". Намёк был понят и трое из них, в том числе Сальников, кинулись было ко мне, но предостерегающий возглас одного из заместителей, капитана Алексея Фадина: "Одумайтесь, что вы делаете..!", охладил их пыл. Полковник заявил, что вследствие того, что я являюсь тунеядцем, то по закону мне даётся месячный срок для поступления на "настоящую" работу в любой из колхозов района: "хоть на скотный двор, хоть на полевые сельхозработы". Вслед за этим мне предложили расписаться в бланке предупреждений, где оговаривалось привлечение меня к уголовной ответственности в случае непоступления в месячный срок на указанную работу. Ссылка была на указ Президиума Верховного Совета СССР 1961 года о борьбе с тунеядством, а я,

 

- 254 -

оказывается, подпадал под него, как "тунеядец, ведущий паразитический образ жизни".

- Тебя сам первый секретарь горкома КПСС товарищ Матюшев на совещании назвал тунеядцем, причём не простым, а скрытым, сказал он. Меня это озадачило - что такое "скрытый"? Не шпион ли опять? Но раз "первый" сказал, то можно быть уверенным, покоя мне не дадут, топтать не поленится каждый.

Прошла неделя, опять вызов в милицию по этому же поводу. Положение просто безвыходное, и я решил обратиться к автору - инициатору моих преследований - первому секретарю горкома Матюшеву. К нему попросту не пустили. Второй же секретарь, Патрикеев, пообещал разобраться, но безрезультатно.

Пришлось мне отправляться в Москву, в прокуратуру РСФСР. Там, после трёхдневных мытарств, я удостоился быть принятым прокурором по надзору за органами дознания. Просмотрев мои документы, договоры, трудовую книжку, он не сразу и поверил, что я настоящий "скрытый тунеядец". Но, надо отдать ему должное, поверив в мой рассказ, успокоил меня и велел отправляться домой, пообещав заняться этим.

Это же время совпало с получением письма от матери из США, в котором она сообщала, что купила на нас двоих, через интурист, путёвки в Сочи, где мы проведём вместе две недели, а по возвращении в Москву, ещё раз попытается походатайствовать о моём деле по гражданству в министерстве иностранных дел СССР. Но о какой поездке можно говорить, если я связан преследованием? Я не мыслил себе, что предпринять дальше.. Не давать же телеграмму матери об этом? Да и по тем временам её не приняли бы на телеграфе. Ждать итога рассмотрения моей жалобы? Выход, всё-таки, нашёлся, совершенно неожиданно.

КГБ был уже не таким зловещим, на мой взгляд, учреждением, как при Сталине, хотя и оставался достаточно всемогущим и грозным органом власти. В отчаянии я и решился проверить эту "свою" гипотезу, и попросился на приём к полковнику Клещевикову. Тут-то я и убедился в верности своих предположений - КГБ действительно всё знало обо всех и могло, пожалуй, всё. Когда я рассказал ему о создавшейся ситуации с приездом матери, он озадаченно минуту-другую молчал, что-то прикидывая, а затем, как мне показалось, довольно смущённо стал делать какие-то намёки... Сначала я было не понял. Тогда он, как-то робко, предложил мне сотрудничать с его организацией. Я сразу же категорически отказался и встал, чтобы уйти. Он взял меня за локоток: "Давайте забудем обо всём, что здесь произошло, договорились?" И мы перешли к обсуждению вопроса, ради которого я и напросился к нему. Полистав телефонный справочник, и что-то отметив в нём, он бодро сказал: "Надо сделать так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы" и стал

 

- 255 -

куда-то звонить. Из его разговора с начальником отдела материально-технического снабжения комбината "Тайшетлес" Дмитрием Шанчуком я понял, что он уговаривает того взять меня на работу. Все возражения и доводы об отсутствии у меня образования и тем более диплома инженера, Клещевиков настойчиво отметал, говоря: "Ничего, дорогой, он парень грамотный и, думаю, быстро научится..."

В тот же день меня приняли на работу "инженером по металло-метизам" в отдел технического снабжения. Честно говоря, до этого я и не слышал о существовании этих самых метизов. Это потом я привык к тому, что этим замысловатым термином именуют в основном самый разнообразный инструмент, тросы, рельсы, металл и прочее.

Ещё не приступив к работе, при помощи того же Клещевикова я получил отпуск без сохранения зарплаты для поездки к матери. Мало того, в свою очередь и Шанчук оказался весьма покладистым парнем.

/... Оказывается, его жена и была той судьёй выездной сессии Иркутского областного суда по "Озёрлагу", Лидией Андреевной Павловой, которая в дополнение к моему 25-летнему сроку, приговорила меня ещё к трём годам по ст.73 УК. Я не питал к ней зла - могла бы применить статью пострашнее. В жизни она предстала довольно приятной женщиной.../

В начале июля 1961 года я уже встречал в Москве свою мать, после чего мы улетели с ней в Сочи, где пробыли 15 дней. Взаимоотношения наши были не совсем отрадными, всё время спорили по пустякам, она пыталась в довольно невежливой форме командовать мной, поучать, как надо жить, что надо есть: "Ешь варёную морковку, не ешь хлеба, не танцуй с девушками - у тебя дома жена с двумя детьми", и тому подобное. Она не могла понять меня, тридцатипятилетнего с высоты своих шестидесяти лет. Она требовала моего постоянного присутствия в то время, как мне хотелось быть в компании людей моего возраста. Это потом, спустя много лет я понял, что морковку полезно есть не только зайцам. А тогда... В общем, она уехала, вероятно, в расстроенных чувствах, не побывав, как обещала, в министерстве иностранных дел. После этого мы не переписывались в течение нескольких лет, и я, в свою очередь, перестал предпринимать усилия для выезда в Америку - решил дожидаться удобного случая или лучших времён.

До лучших времён мне пришлось работать "инженером" и, на мой взгляд, я преуспел в этом. Работа в основном состояла из поездок по выколачиванию фондов на металло-метизы из Иркутского областного управления технического снабжения. По работе я никогда, ни при каких обстоятельствах не халтурил, помня всё то хорошее, что сделал для меня Шанчук. Так я проработал до августа 1963 года, когда меня, как было принято говорить, заметили и предложили должность замдиректора крупной торгово-закупочной базы, забыв предварительно поинтересоваться моим членством в партии. Уже работая пару недель, я

 

- 256 -

был вызван к начальнику управления, полковнику в отставке, Танакину -самодуру и пьянице. Он долго и занудно упрекал за то, что я не в партии, и за то, что не предупредил его об этом, хотя в листке по кадрам, в графе "партийность", я ясно написал: "не состою". Наконец, он смирился: "Ладно, ты подходишь нам, - парень напористый, а это главное в нашей работе".

Уже к концу своей полугодичной коммерческой деятельности, я решил осчастливить жителей Тайшета модной одеждой - сколько же можно бегать вслед за единицами, носившими узкие брюки и короткие пальто с шалевыми воротниками, выкрикивая несуразное: "Стиляга, стиляга!"? Притом, что в европейской части страны эта мода вполне уже устарела - брюки стали расклешенными, а шалевые воротники уступили место более коротким. Но до Сибири мода доходила спустя два-три года. Этим я и решил воспользоваться, то есть купить подешевле то, что на западе отживало свой век, а в Сибирь ещё не дошло. Правда, я не учёл того, что крупные города: Иркутск, Новосибирск, Красноярск и подобные им, отнюдь не тождественны по культуре Тайшету. Понял я это, когда было уже поздно.

В мои обязанности входили поездки на так называемые торгово-закупочные союзные и республиканские ярмарки в Москве, Ленинграде, Риге, Хабаровске и других крупных городах. Будучи в Москве на такой ярмарке, для начала я закупил два контейнера коротких, с шалевыми воротниками пальто рижского производства по бросовой цене. Когда товар прибыл к нам на базу и был распределён по ОРСам, я приобрёл в лице 14-ти начальников ОРСов смертельных врагов: они не собирались внедрять пагубную стилячью моду в родном городе! Ни один из них не захотел выставить товар по магазинам. Пришлось мне первому, для почина, купить себе пальто. Оно было настолько красивым, тёплым и удобным, что старший сын начальника, увидев его на мне, захотел такое же. Когда же он стал щеголять в обнове, начальники ОРСов восприняли это как сигнал, исходящий от самого Танакина, и кинулись наперегонки всё распродавать. Надо сказать, что пальто были раскуплены мгновенно. Но, как бывает и с другими товарами, остались и неходовые размеры, что и послужило поводом для упрёков в мой адрес - начальники ОРСов ведь не стали ко мне лучше относиться, они не забыли перенесённого, как они считали, унижения. Посыпались жалобы и, в результате - очередное объяснение с экс-полковником, закончившееся тем, что он предложил мне, как это ни дико звучало в 60-х годах, "подать в отставку". Он очень любил дореволюционный лексикон, правда, только в кругу подчинённых, и частенько обращался ко мне: "Сударь". Так вот, пришлось сударю увольняться. На этом моя коммерческая деятельность и закончилась, причём совершенно бесславно.

 

- 257 -

В марте 64-го я поступил в райбыткомбинат художником по рекламе, а в 65-ом году, продав свой старый "Москвич", приобрёл один из двух, поступивших в продажу в городе, автомобилей "Волга", чем опять разгневал не на шутку местное начальство. Моментально "наверху" зашевелились: с подачи Бабенко - второго секретаря горкома партии, на меня навалился ОБХСС. Вызывая на допросы, работники этого учреждения, нисколько не заботясь о доказательствах, обвиняли меня в хищении государственного имущества - а иначе, где бы я мог взять деньги на машину? Я отбивался, как мог, и мне это в конце концов удалось, от меня отстали.