12. Возвращение на круги своя, - опять посольство, опять ОВИР и опять аресты. Москва, май 1945 года.

14 мая 1945 года я вышел из ворот Бакалского лагеря, кое-как добрался до Челябинска на товарняке, и через сутки уже валялся на верхней полке общего вагона поезда Челябинск-Москва. Несмотря на то, что в справке об освобождении было указано местожительство: город Кашира в 101 километре от Москвы, то есть место, которое я "избрал". Мне и думать не хотелось об этом - мне было нужно американское посольство, куда я с вокзала сразу же и отправился. Оно размещалось в пятиэтажном доме, построенном по проекту академика Жолтовского, рядом с гостиницей "Националь".

В те дни победоносного окончания войны, милиционерам, дежурившим около него, было не до меня, и я без всяких помех прошёл

под арку и очутился в правой половине здания, где находилось консульство. На мне были телогрейка в многочисленных заплатках, такие же ватные брюки, а на ногах знаменитые ЧТЗ - сшитые из тряпок "ботинки" с подошвами из кусков автомобильной шины. К своей радости, в приёмной консула я увидел милейшую госпожу Хёршвилд, - Нелли Борисовну Савину, которая ужаснулась моему виду и сразу же стала хлопотать вокруг меня: представила консулу, насколько помню, Роджеру Тэйлору. Мне выделили угол в большом подсобном помещении на первом этаже, где уже жил, вернее прятался и ждал своей участи, такой же, как и я, но польского происхождения, американский гражданин Джон Чехел. Его тоже никак не хотели выпускать из Союза, считая советским гражданином. (Через год ему удалось каким-то непонятным способом, через Польшу, вырваться и попасть в Нью-Йорк, где он разыскал мою мать, сфотографировался с ней, и рассказал о тех моих злоключениях, о которых слышал от меня. Позднее мать прислала мне это фото).

Миссис Хёршвилд сказала мне, что её до сих пор не выпускают из СССР, и когда муж едет в отпуск в Штаты, то ей приходится оставаться в Москве. Американский посол обращался по этому поводу лично к Молотову, но кроме обещаний "разобраться" ничего не добился. Она, как и в Куйбышеве в 1943 году, помогала мне и морально, и материально. При её самом активном участии я стал получать от военной миссии продукты питания и одежду, правда не гражданскую, а униформу солдата армии США, которую носил с превеликим удовольствием, чувствуя себя в ней частицей своей родины.

Здесь же в посольстве жил и работал ещё один американец. Его, как и меня, в детстве вывезли родители из Америки, и теперь, так же, как и меня, не выпускали из СССР, считая советским гражданином. Он дружил с Джоном, имя его было: Алэкс Должин. О дальнейшей его судьбе не знаю, но, прочтя подаренный мне Солженицыным "Архипелаг ГУ Лаг" в ноябре 1990 года, когда я только что вернулся в Америку, нашёл на странице 21-й, первой части, такие строки: "Не думайте, что если вы - сотрудник американского посольства по имени, например, Александр Долган, то вас не могут арестовать среди белого дня на улице Горького близ Центрального телеграфа". Алэкс Должин и Александр Долган - одно и то же лицо.

Наученный горьким опытом пребывания в Куйбышеве, я буквально притаился и из посольства никуда не выходил.

24 июня 1945 года состоялся Парад Победы и с балкона посольства, выходящего фасадом на Манежную площадь, было всё видно как на ладони, - на белых конях маршалы Жуков и Рокоссовский объезжали строй войск. Моросил мелкий дождь, но несмотря на это, когда парад закончился, тысячи людей заполнили площадь и вплотную подошли к посольству. Каждого выходящего подхватывали на руки, обнимали

крича: "победа, Россия, Америка, Союз, слава победителям, слава Сталину..." Я не выдержал и вслед за Чехелем выскочил наружу. Мы тут же были подхвачены людьми, так как были в американской униформе. Мне было стыдно и горько - всю войну я "воевал" в тюрьмах и лагерях, - почести не по адресу.

В начале июля 1945 года, когда мне шёл уже двадцатый год, консул дал мне письмо в ОВИР, в котором сообщалось, что я обратился в американское посольство, прося содействия в выезде из СССР в США. Далее излагалась просьба о выдаче мне визы на выезд из страны. С этим письмом я поехал на Петровку, где находился в то время ОВИР. Тогда таких очередей как сейчас не было - люди стороной обходили это учреждение.

Когда я вошёл внутрь, дежурный спросил меня о цели визита. Я показал ему письмо и тут же был приглашён в приёмную начальника. Вот это да! Конечно же, времена меняются, ведь обе страны в тесном союзе победили нацистскую Германию, вероятно, отношения изменились к лучшему, и в таком серьёзном учреждении уже не работают такие сотрудники, как Рязанцев. В приподнятом настроении я вошёл в кабинет начальника и обомлел - из-за стола выходил мне навстречу тот же, но уже не майор, подполковник Рязанцев! Я на мгновение потерял дар речи, а когда пришёл в себя, услышал: "Успокойтесь, держите себя в руках, сейчас другое время, я надеюсь, что скоро вы сможете уехать на родину." То, что я подумал перед входом к нему, он высказал вслух, точно читая мои мысли! - Вам необходимо, - продолжал он, - выполнить небольшую формальность,- подать заявление о выходе из советского гражданства, но до этого вы должны получить советский паспорт, так как вам уже более девятнадцати лет, вы даже без него прописаться в Москве не можете. Но позвольте, - ответил я, вы только что сказали, что я вернусь на родину, имея ввиду США, тогда зачем же мне выходить из советского гражданства, если я в него и не входил? Он повторил, что это формальность и что всё меняется к лучшему.

Конечно меняется! Я помню как люди во время войны, голодая, чуть ли не молились на "ЛЕНД-ЛИЗ", считая за счастье получить в пайке американский яичный порошок. Война закончилась, а на днях я видел как в парке "Эрмитаж" выступал знаменитый конферансье Михаил Гаркави, выплясывая своими 150-килограммовыми телесами кренделя на сцене и напевая свои новые частушки о том, что война закончилась и на кой чёрт нам теперь нужен гнилой американский порошок - у нас, мол, и свои яйца есть... А публика веселилась вовсю, подпевая припев. Пусть будет неумной шуткой клоунада творчески износившегося артиста, но всё равно, это кощунство по отношению к стране, которая бескорыстно помогала спастись от голода тысячам и тысячам советских граждан. Вот пример, как "все изменяется к лучшему".

Кстати, небольшой экскурс в будущее на эту тему. Спустя 45 лет, я, уже будучи в Штатах, в русскоязычной газете "Новое русское слово" прочёл статью Александра Гранта: "Поэт с протянутой рукой", в которой автор, помимо прочего, упоминает об открытом письме известного поэта Андрея Вознесенского к американскому народу. В частности, он пишет: "Я прошу вас о помощи. С военных лет, когда я был ребёнком, я помню вкус американского яичного порошка, нас спасла американская тушёнка. Сталин пытался выбить из нас любовь к Америке, но память наших желудков он уничтожить не смог. Желудок помнит ровно столько, сколько жив человек..." Лучше не скажешь!

Я заявил Рязанцеву, что ещё не успел забыть своё двухлетнее пребывание в неволе по его протекции, положил письмо консула на стол и вернулся в посольство.

Когда я рассказал о разговоре с Рязанцевым, консул ответил, что по-человечески понимает меня, но посоветовал быть более сдержанным при разговоре с чиновниками такого ранга. Я понял это как предостережение от возможных неприятностей.

Однажды вечером, несмотря на страх, заложенный в меня ещё в Куйбышеве, я решил выйти прогуляться по Москве и проверить, не следят ли за мной? На улице, судя по всему, на меня никто не обращал внимания. Никто не проверил, как было принято в то время, документы, возможно потому, что на мне была форма американской армии? Хотя те, кому надлежало надзирать за мной, несмотря на форму, прекрасно знали что я за птица в действительности. Несмотря на одолевавшие меня сомнения, я продолжил прогулку, а через два-три часа беспрепятственно вернулся обратно.

После этого я осмелел и вместе с Джоном Чехелем частенько стал появляться в городе, встречаться с девушками, ходить с ними на танцы, знакомиться с их друзьями, которые принимали нас очень дружелюбно. Нас никто не хватал, не трогал, не интересовался нами. И я совсем было успокоился, а зря. Как-то вечером я возвращался в посольство. Проходя мимо МГУ, я был атакован группой неизвестных в штатском. Меня затащили за ограду и жестоко избили, не объясняя причин нападения. Я как мог защищался, что ещё больше распаляло нападавших. Наконец, я услышал чью-то команду: "Хватит, ребята!", и меня сразу же оставили в покое, а "ребята" ретировались. Я еле доплёлся до посольства, и дождавшись, когда милиционер зашёл в свою будку у "Националя", юркнул под арку. Об этом случае мне пришлось рассказать Чехелю, так как я с ним жил в одной комнате. С этого момента у меня возник синдром какого-то панического страха, я стал бояться всего: что меня опять арестуют, что меня опять обвинят в каком-нибудь криминале, устроят провокацию, и, наконец, просто убьют. Я не мог понять, что от меня хотят и кому я мешаю? Сидеть в посольстве и бояться выйти на улицы города, в

котором я вырос и где у меня масса знакомых и приятелей с самого детства? Какая-то абракадабра! Зализав свои раны, и поразмыслив, я решил ещё раз проверить свои опасения, возможно, мои страхи напрасны, а нападение - случайное совпадение, мало ли хулиганов в Москве?

День был выходной, на улицах полно народа, и я смело зашагал в сторону площади Свердлова. Когда прошёл мимо гостиницы "Москва", у самой станции метро ко мне подошёл молодой человек и попросил закурить. Я был рад этому - как не шикнуть перед ним сигаретами "Честерфилд", которые я получал в "пайке"! Я сунул руку в карман, но кто-то сзади быстро схватил меня за эту руку, не давая вытащить её из кармана, а "попрошайка" заломил другую. Они потащили меня на виду у всей толпы, собравшейся вокруг нас, к автомобилю и втолкнули на заднее сидение.

В каком-то странном учреждении, - все были в штатском, меня допрашивал в течении двух часов не представившийся мне человек, а затем дал на подпись протокол допроса. Он допрашивал меня обо всём понемногу: о детских домах, тюрьмах и колониях, об отце... Особенно его интересовали фамилии работников посольства, которых он называл: одних - "резидентами", других - "агентами" американской разведки, и очень интересовался, рассказывал ли я им об условиях жизни в концлагерях и тюрьмах. Я и не думал отрицать: да, рассказывал - что в этом плохого? Любой советский гражданин об этом знает не хуже меня, а я просто делился своими впечатлениями о проведённых годах в заключении. Он согласно кивал мне головой.

После допроса мне предложили на подпись обязательство покинуть пределы Москвы в течении 24-х часов в том случае, если здесь же, немедленно, я не подам заявление на получение советского паспорта, то есть альтернативу, или, - или. Я выбрал первое и подписал обязательство. Меня отпустили, предупредив, чтобы я не вздумал (как в Куйбышеве) идти в посольство. На улице я быстро побежал кружным путем до улицы Горького, а затем по дворам добрался до посольства и проскочил мимо милиционеров внутрь.