Петр Вестенберг

...Театр, научно-техническая служба стали островами спасения в океане лагерной смерти. И лазарет. Без него не обходился ни один крупный лагерь: чрезмерная убыль рабсилы грозила начальству суровыми карами. Срыв производственного плана в ГУЛАГе не прощали никому.

В Печорлаге, помимо центрального лазарета, в некоторых отделениях, насчитывавших более трех тысяч работяг, открыли больницы для заключенных.

Штаб 5-то отделения находился на станции Хано-вей, в 50-ти километрах южнее Воркуты. Начальником лазарета там был Петр Иосифович Вестенберг, из бывших заключенных. Его арестовали перед войной на четвертом курсе Минского медицинского института, дали 5 лет за "антисоветскую пропаганду". Дефицит в медперсонале в Печорлаге был велик, и Вестенбергу доверили небольшой стационар на отдаленном ОЛП. Он оказался хорошим организатором, волевым, добросовестным хозяином, умел постоять за своих больных, строго следил за качеством пищи. В оборудовании и медикаментах ему не отказывали: в санчасти знали, что Вестенберг "выбьет" все необходимое не сегодня, так завтра...

Свой срок он закончил в 1944 году и решил остаться здесь по вольному найму. Ехать на родину с лагерным клеймом, да еще с "немецкой" фамилией было опасно. В ту пору хановейский лазарет переживал кризис: начальник, бывший фронтовик, оказался пьяницей, медперсонал разболтался, в корпусах бесчинствовали уголовники. Они расхищали продукты питания и медикаменты, пропивали казенное белье и терроризировали даже вольных врачей. Фельдшерицы боялись заходить в зону... Но главное — высокая смертность среди больных зека. Вопрос о назначении Вестенберга был решен в санотделе Управления довольно быстро, хотя формально он не отвечал всем требованиям, поскольку не успел закончить вуз.

Петр Иосифович начал с чистки контингента, избавился от наглевших уркаганов, навел порядок на складе и в пищевом блоке, собрал рабочую бригаду из выздоравливающих. В короткий срок они отремонтировали все корпуса и заодно — казарму взвода охраны. Так Вестенберг завоевал сразу же благорасположение командира ВОХРы и надзорсостава.

Каким он был, Петр Вестенберг? Тихий, скромный, порой даже застенчивый, он на фоне горластых лагерных начальников казался беспомощным администратором, фигурой случайной. Но в минуту опасности, в критической ситуации действовал решительно и смело,

в то же время осмотрительно. Природа обделила его ростом, тюрьма и злые заполярные ветры отметили лицо густой сетью морщин, в глазах застыла боль загубленной жизни. Ничего внешне яркого, никаких намеков на апломб. Но под этой неказистой оболочкой пряталась неутоленная жажда самоутверждения и столько лет угнетаемое чувство собственного достоинства. Негласные "законы" карательных органов категорически запрещали занятия боевыми видами спорта — дзюдо, каратэ, боксом. Вестенберг основал в своей зоне тайную секцию бокса. Поначалу их было всего трое: два москвича-перворазрядника и сам начальник. Потом удалось спасти от дизентерии мастера спорта из Киева, осужденного за "измену родине". В 48-м году к ним присоединился китаец, чемпион дальневосточного региона. Петр Иосифович восхищался его техникой. Подвешенную к потолку бани грушу китаец обрабатывал удивительными сериями ударов. Устоять против него в бою не удавалось никому. Китайцу намотали, естественно, срок по шпионской статье — 58, пункт 6, уполномоченный 040 при 5-м отделении Печорлага ожидал его выписки, дабы отправить на гибельную подкомандировку, но Вестенберг держал боксера на истории болезни...

Он многим рисковал, начальник лазарета: уличенного в занятиях запретным спортом тотчас осудили бы на новый срок, вместе с подопечными зеками.

На тренировках работали с тяжестями, накачивали мускулатуру. Упорней всех был в этих занятиях Петр Иосифович. Скоро он выковал такой мощный красивый торс, которому позавидовал бы иной крафтакробат. Все это придало Петру Иосифовичу уверенность в схватках с бандитами. Однажды с группой больных в лазарет прибыл известный урка, но дежурный врач отказался госпитализировать здоровяка. Однако вывести его за зону не удавалось: верзила, воздев к потолку свои ручищи ("грабки") с растопыренными пальцами, кидался на стены вахты, грозно рычал на надзирателей — не подступись... Как раз в тот момент в зону пришел Вестенберг. Устрашающие маневры бандита его не смутили:

короткий удар в солнечное сплетение, захват правой руки с резким поворотом, и вот уже усмиренный верзила сдан конвоирам.

Ох, как трудно было избавиться от произвола уголовников! Сколько бы раз иного не отправляли назад, он проникал в лазарет вновь и вновь, освоив "науку" лагерных мастырок. В отличие от работяг, которые, спасаясь от гибельной каторги, рубили себе руки или нарочно отмораживали пальцы, уголовники ограничивались гнойными ранами и ожогами, или имитацией сифилиса.

В арсенал мастырок входило повреждение нёба и внутренней стороны век (с помощью химического карандаша), вызов сердцебиения (выпив настой табака) или искусственного фурункулеза (вспрыскивание под кожу керосина)... Многие зеки, отчаявшись сохранить жизнь на общих работах, вызывали водянку: поглощали соль, пили литрами воду и лежали, опухшие, на нарах в ожидании актировки. Иные, утратив самоконтроль, тихо отходили в лучший мир... Я это видел сам.

Карательные органы ревностно следили за мастырщиками, наказывали их штрафным изолятором, судили за... вредительство. В самом деле, кто позволил наносить ущерб рабсиле, этому бесценному государственному имуществу?

...Попав всеми правдами-неправдами в лазарет, уголовник-рецидивист, разыскав своих, принимал участие в расправе над "чужими". Да, война между "законными ворами" и "суками" не обошла стороной хановейский лазарет, и Вестенбергу пришлось не один год, с риском для жизни, оберегать больных и медперсонал от кровавой резни.

В ту пору мне, расконвоированному (половину срока уже отсидел), доверили контролировать бетонные работы. Проверка качества песка и гравия (щебенки), активности цемента (его реальной марки) и битума, а также — извести. Анализ состава воды — не агрессивна ли? Обеспечение правильной технологии укладки бетона и его прочности. Контроль за

соблюдением государственных стандартов (ГОСТов) и технических условий (ТУ) — все это и многое другое я должен был знать досконально и применять жестко, авторитетно. Без подписи лаборанта промбанк документы по так называемой форме-2 не принимает и отказывает в финансировании строительства. Маленькая фигура — лаборант, а какая важная...

И я освоил эту профессию, но на первых порах, прибыв на объект, предпочитал отмалчиваться, приглядываясь с умным видом к действиям опытных прорабов. Учился у начальника группы искусственных сооружений (ГРИССО) Сурикова, высокоэрудированного инженера, относившегося к нам, зекам, с нескрываемым сочувствием. Постепенно, изучив наличную техническую литературу — монографии, справочники, — я стал признанным специалистом.

Гуманитариям приспособиться к лагерной жизни было значительно труднее, нежели зекам-"технарям". Это понимали все, но оперативно перестроиться сумели немногие. Литератор и журналист Всеволод Ракицкий быстро освоился в должности прораба одной из колонн 5-го отделения. Мы подружились и по-братски жили вместе после освобождения — до самой гибели его в 1962 году.

Жил я на штабной колонне, но ночевать приходилось иногда на дальних колоннах, где строили железобетонные трубы (ЖБТ) под насыпью, мосты, водонапорные башни... Передвигался на попутных товарных поездах, забравшись на тормозную площадку или на раму "хопра". Случалось, машинист, которого я почтительно называл механиком, пускал к себе в кабину. Лютой зимой это было спасение. Жизнь бесконвойного казалась первым шагом к свободе, да так оно и было.

Клуб для вольнонаемных стоял близ станции Ха-новей, нам крутили популярные кинофильмы, устраивали концерты художественной самодеятельности... Мое участие ограничивалось чтением стихов и эстрадных фельетонов. И вот однажды читаю "Стихи о советском паспорте" Маяковского. В зале — вольные инженеры,

техники и другие сотрудники штаба отделения, офицеры охраны, аплодируют скупо, вдруг в центре, где сидел начальник лазарета со своими медиками, раздался всплеск горячего одобрения. После концерта Вестенберг подошел ко мне, и сразу же, при первом знакомстве, обнаружилось родство душ двух страдальцев, обреченных режимом на вечное прозябание. Но Петр был полон решимости прорвать государственную блокаду, его острый ум, бойцовский характер подсказали выход — создать в лазарете свой круг свободомыслящих, творцов, людей, не сломленных тюремной судьбой.

Мне запомнились художники Игорь Билименко и Жозеф Богацкий. Первый был совсем еще молодым красивым парнем, энергичным, веселым и весьма сведущим в истории искусства. В лазарете он ублажал своими пейзажами надзирателей и прочих начальников. Это позволяло ему чувствовать себя уверенно, не опасаясь внезапного этапирования на производственную колонну. Он благополучно отсидел свой срок, после смерти Сталина вернулся в Москву и создал серию космических пейзажей — Венера, Марс, Луна... Это было очень интересно. Воображение, романтизм художника увлекли известного писателя-фантаста Ивана Ефремова, и он приобрел все картины Игоря.

Пейзажи Богацкого я помнил по Всесоюзной выставке довоенного времени "Индустрия социализма". Это сразу сблизило нас в зоне лазарета, где я стал частым гостем. Впускали меня туда, разумеется, по указанию начальника. На войне Богацкий был тяжело ранен осколком мины в позвоночник, и если бы не это обстоятельство, давно бы сгинул, дали 25 лет...

Уж очень независимо держался он с оперчекистами и охранниками, не терпел никаких унижений. Красиво развернутые плечи, гордая посадка головы, полный искрометного ума и сильной воли взгляд, артистичная внешность — таким был Жозеф Богацкий. На фронте отважный разведчик дослужился до звания капитана, потом за дерзость и своеволие был разжалован в рядовые, вторично поднялся по офицерским ступеням до

капитанских погон, отмечен дюжиной боевых наград...

...Под спасительной крышей лазарета Петр Иосифович собрал несколько писателей, известного философа, членкора Академии наук... Мы собирались длинными зимними вечерами у него в кабинете, спорили, рассказывали разные истории, каждый делился своими знаниями из области, в которой превосходил других. Современную политику, по молчаливому соглашению, не затрагивали. Все понимали, сколь это опасно: сексотов хватало и в лазарете. Но то ли проницательность Петра оказалась сильнее попыток чужаков проникнуть в наш тесный круг, то ли "кум" мирволил начальнику лазарета, он продолжал благородное дело спасения интеллигентов до конца.

...Философия, история, естествознание, театр, поэзия, религия, искусство — беседы на эти темы пробуждали придавленный пытками и голодом интеллект, освобождали смятую память. По предложению Петра устраивали литературные ристалища: взяв отправной точкой какой-нибудь предмет, понятие или фразу, каждый участник сочинял новеллу, стараясь уложиться в обусловленный срок. На черновик, на варианты времени не оставалось... Не без гордости вспоминаю о своих победах в этом виде "литературного спорта"...

Когда в лазарете накапливалось в избытке уголовников и они, обозленные строгим режимом, готовились к погрому, на их пути неизменно вставал Вестенберг. Он не мог допустить разграбления склада и диктата "законных воров" на кухне, запугивания врачей и насилия над медсестрами, вымогательства лекарств, особенно морфия. Надзиратели и охранники не всегда справлялись с озверевшими рецидивистами: входить в зону с оружием было запрещено... Мне довелось видеть однажды Петра в деле. Он стоял один с тяжелой кочергой в руках, прикрытый с тыла стеной аптеки, перед кучкой блатарей, вооруженных самодельными финками. "Ну-ну, — произнес он, сверкая исподлобья жесткими глазами, — только суньтесь! Двоих—троих уложу, а там видно будет..." И они отступили. Не исключено, что

кто-то из бандитов проиграл начальника в карты и по "закону" обязан был убить Вестенберга, но...

Наутро главарей отправили по этапу на штрафную. Однако избавиться от них было делом непростым: разбогатевшие на лагерном грабеже или в карточной игре (в той среде водились опытные шулеры, настоящие виртуозы), они подкупали и помощника по труду, и коменданта, и даже старшего надзирателя...

Петр Вестенберг покинул Печору лишь в 1956 году, поехал вместе с женой и двумя дочерями в Воронежскую область, в город Лиски. По знаниям и практическому опыту он превосходил многих врачей, но без диплома мог рассчитывать лишь на должность фельдшера. Квартиру в городе ему дать не могли — позднее он приобретет двухкомнатную кооперативную, — пришлось выехать в сельскую местность. Вскоре селяне поняли, как им повезло: новый фельдшер оказался универсальным доктором, к тому же на редкость отзывчивым, добрым человеком. Ни разу Петр Иосифович никому не отказал в помощи — ни ночью, ни в зимнюю стужу. И — что вовсе не бывало в тех краях — непьющий...

Вернувшись из мрачного Заполярья с просветленной душой, Вестенберг истолковал предназначение медика на селе как культурную миссию. Он стремился поднять сознание колхозников над обыденщиной, не жалел сил на профилактику болезней, убеждал в необходимости соблюдения правил гигиены, о вреде самогона да и казенной водки, ратовал за бережное отношение к женщинам и детям. На его лекции в клубе собиралось много селян. Потом до позднего вечера следовали вопросы — ответы. Случалось, в клуб забредал пьяный верзила. Так просто, покуражиться. Петр Иосифович вежливо предлагал ему покинуть зал. На первых порах хулиганы не понимали его: приехал какой-то коротышка и воображает, что он министр... Вестенберг спускался в зал и, выпроводив непрошеного гостя своими могучими кулаками, возвращался на сцену.

Быль и небылицы о замечательном фельдшере доходили до областного здравуправления, до Воронежа.

Однако приукрашивать деятельность Вестенберга не было надобности. Он бескорыстно, самоотверженно служил людям, не раз вырывал из костлявых лап смерти самых безнадежных больных. И держал в страхе всю шпану в округе. Петр Вестенберг скромно делал лишь то, что было ему под силу. Ему одному.

Может быть, ему радовались более всего в милиции. В трудных случаях, когда требовалась личная отвага, районное начальство посылало гонца за фельдшером, зная, что за плечами этого человека — богатый опыт борьбы с произволом уголовников.

Однажды приезжает на мотоцикле инспектор:

"Третий день не можем усмирить преступника. Он покалечил в пьяном угаре жену, она лежит в больнице с разбитой головой. Выгнал из дома детей и занял оборону: залез на печь, верх разобрал и мечет кирпичи во всякого, кто откроет дверь. Стрелять в него нельзя, приказали взять и привезти в милицию. Помогите, Петр Иосифович..."

Приехали на место. Возле избы — толпа, любопытные заглядывают в окна. Мужик на печи скалит зубы, рычит, в одной руке — молоток, в другой — кирпич. Петр попросил телогрейку и, накинув ее на плечо, резко открыл дверь. Преступник взмахнул рукой, но увидев, что имеет дело не с милиционером, а с местным фельдшером, ограничился угрозами вперемешку с бранью. Кирпич при этом он из рук не выпускал, но Петр, внимательно следивший за действиями забулдыги, полагался на свою тренированную реакцию. Он сделал полшага вперед и сказал: "Я хочу тебе помочь, я же доктор, вижу — тебе плохо, голова не болит?".

"Ничего у меня не болит, — взревел мужик. — Убирайся!" Но Петр продолжал его уговаривать, постепенно приближаясь к печке. Преступник размахивал кирпичом, изрыгал ругательства. Достигнув, наконец, печи, Петр молниеносно сбросил с плеча телогрейку и, набросив ее на голову "героя", стащил его на пол. Короткий удар в живот, захват кисти правой руки с переводом за спину, резкий толчок в зад — к дверям, и вот

уже преступник в сопровождении милиционеров понуро бредет по назначению.

Последнее время Петр уже работал в Листах, ежедневно тренировался, занимался бегом. Приучил к спортивному бегу младшую дочь Аллу.

...Однажды после пробежки в лесу они вышли на опушку, Петр взял в руки полотенце и упал. Увидев, что отец лежит без признаков жизни, Алла кинулась за помощью, но было уже поздно. Обширный инфаркт...

Слишком много сил отняли у него лагерные годы и отважное противостояние злу.