1. НА РОДНЫХЪ НИВАХЪ

 

I. ОІІЯТЬ ПОБѢГЪ ВЪ ПРОСТРАНСТВО

 

Шесть лѣтъ тому назадъ я прибылъ въ Сибирь, прорвавшись черезъ чекистскія заставы, каждую минуту рискуя быть узнаннымъ и получить чекистскую пулю въ затылокъ за свое контръ-революціонное прошлое. Этотъ первый «побѣгъ въ пространство» укрѣпилъ меня на моихъ нелегальныхъ позиціяхъ: теперь въ карманѣ у меня профсоюзная книжка, служившая и паспортомъ, у меня пятилѣтній профсоюзный стажъ и самъ я, Лука Лукичъ Дубинкинъ, «выросшій» изъ землемѣра Смородина, постепенно изъ скромнаго конторщика сталъ завомъ уѣзднымъ землеустройствомъ Устькаменогорскаго уѣзда, Семипалатинской губерніи, примѣняя на совѣтской нивѣ свой опытъ столыпинскаго землеустроителя. Однако, если вообще подъ луною ничего не вѣчно, то подъ луной совѣтской и подавно. Мой патронъ коммунистъ, завъ уѣзднымъ земельнымъ управленіемъ, какъ то оставшись со мною съ глазу на глазъ, впрочемъ, не глядя на меня, сказалъ:

— Вотъ что, Лука Лукичъ, тутъ говорятъ будто вы бывшій бѣлый офицеръ и скрываетесь подъ вымышленной фамиліей.

Что было отвѣчать на такой прямой вопросъ, звучавшій, собственно, не вопросомъ, а утвержденіемъ? Оставалось — принять невозмутимый видъ и что-нибудь промямлить, благодаря въ душѣ, не потерявшаго еще человѣческихъ чувствъ, коммуниста.

Однако, передо мной всталъ тотчасъ же вопросъ: какъ наилучше застраховать себя отъ чекистскаго подвала? Выходъ находился только одинъ — немедленно драпать.

Будучи уже на Семипалатинскомъ возкалѣ, я долго соображалъ: куда, собственно драпать. То есть, я не выбиралъ мѣста, куда именно бѣжать, но только направленіе-то ли къ Атлантическому океану, то ли къ Тихому.

Теперь уже въ точности не помню, почему я забрако-

 

валъ направленіе на Владивостокъ и направился къ Черному морю.

Въ концѣ іюня наступили лѣтнія жары. Безжалостное солнце цѣлый день калило горячіе семипалатинскіе пески и все живое спряталось отъ его огненныхъ стрѣлъ. Стоялъ полный штиль и въ дуіаномъ маревѣ раскаленнаго воздуха замерла всякая жизнь.

Изъ окна вагона отходящаго поѣзда я въ послѣдній разъ, выглянулъ на разсыпавшійся по степи Семипалатинскъ и мысленно распрощался съ этимъ привольнымъ краемъ.

Поѣздъ мчался на сѣверъ, врѣзаясь въ безкрайныя степи, палимыя солнцемъ. Встрѣчныя станціи — типичные степные поселки, разсыпавшимися по степи домами напоминали казачьи станицы далекихъ черноморскихъ степей.

Въ вагонѣ жарко и душно несмотря на открытыя окна. Я всматриваюсь въ новую жизнь, сравниваю сегодняшнее нэповское время съ бывшимъ шесть лѣтъ назадъ (эпоха военнаго коммунизма). Какая разительная перемѣна! Никто не спрашиваетъ личныхъ документовъ, обычная публика наполняетъ вагонъ, располагаясь кто какъ можетъ. Совсѣмъ довоенное время. Но опытный глазъ замѣчаетъ переодѣтыхъ чекистовъ, часто проходящихъ черезъ вагонъ. Они, вѣроятно, выработали для слѣжки менѣе тяжелые пріемы, чѣмъ постоянная поголовная повѣрка документовъ въ двадцатыхъ годахъ.

На перронѣ каждой станціи при встрѣчѣ поѣзда торчитъ неизбѣжный чекистъ въ формѣ ТОГПУ^*. Впрочемъ, на эту фигуру публика не обращаетъ никакого вниманія. ГПУ еще не затрагивало массы и массамъ было наплевать на ГПУ.

Болѣе двухъ сутокъ поѣздъ мчится на сѣверъ, оставляя позади раскаленныя степи и врѣзаясь въ болѣе прохладныя пространства, переходящія далѣе въ лѣсостепь. За Барнауломъ, главнымъ городомъ Алтая, уже начинается переходъ къ Барабинской степи съ ея куртинами деревьевъ и блестяшими зеркалами отдѣльныхъ озеръ. Буйная растительность этихъ степей, дающая пріютъ безчисленнымъ птицамъ и степнымъ животнымъ, колышется словно зеленое море, обвѣваемое ласковыми, полными весеннихъ степныхъ запаховъ, вѣтерками. Какое здѣсь безконечное приволье и какъ все пусто! Рѣдко увидишь гдѣ нибудь вдали степной поселокъ или хуторъ. И въ этихъ благословенныхъ, раздольныхъ степяхъ семь лѣтъ

 

 

тому назадъ валялись труппы русскихъ людей, убитыхъ только за свое несогласіе съ коммунистическими принципами. Порой въ степи можно видѣть бѣлѣющія кости. Можетъ быть это кости людей, нашедшихъ здѣсь безвременный конецъ?

Тысячу верстъ до самого Ново-Николаевска, переименованнаго теперь въ Новосибирскъ, мчится поѣздъ на сѣверъ. И горячія Семипалатинскія степи уже кажутся сномъ въ этихъ прохладныхъ мѣстахъ, едва освободившихся отъ зимнихъ оковъ. На станціяхъ продаютъ лѣсную землянику, въ поляхъ колышется колосящаяся рожь. Въ это самое время въ Семипалатинской губерніи идетъ жатва хлѣбовъ и въ самомъ разгарѣ сѣнокосъ.

Я не узналъ Ново-Николаевска. Изъ захолустнаго уѣзднаго города онъ превратился въ центръ. Выстроены цѣлые кварталы новыхъ громадныхъ зданій. На улицахъ большое оживленіе. Мнѣ очень хотѣлось пройти на окраину города и взглянуть на колбасный заводъ, гдѣ мы — компанія скрывавшихся сфицеровъ и скаутовъ изображали изъ себя счетоводовъ, по вечерамъ ѣли «супъ изъ двухъ блюдъ» и мечтали о скорой гибели коммунистическихъ насильниковъ. Но у меня не было времени: мой путь лежалъ на западъ въ Новороссійскъ, къ лазурнымъ берегамъ Чернаго моря.

День и ночь мчится поѣздъ по прямому, какъ стрѣла, пути, по сибирскимъ просторамъ, день и ночь бѣгутъ мимо безкрайныя степи. Опять медленно наростаетъ тепло. Во встрѣчныхъ поляхъ рожь уже наливается, зеленѣютъ пшеничныя поля и яркими темно зелеными пятнами выдѣляются посѣвы проса. Ближе къ Уралу уже начался сѣнокосъ. Тепло движется на встрѣчу намъ или вѣрнѣе — мы летимъ къ теплу.

Станціи мелькаютъ, оставаясь сзади поѣзда въ грохотѣ колесъ по скрещеніямъ рельсъ и въ обрывкахъ облаковъ пара и дыма паровозовъ.

На станціяхъ продаютъ съѣстное, появляется въ продажѣ зелень, лукъ, ревень и даже клубника. Пріятно выйти на нѣсколько минутъ на перронъ, вмѣшаться въ пеструю толпу, поговорить съ незнакомыми людьми и подышать свѣжимъ воздухомъ.

На одной изъ глухихъ станцій близъ Урала я хотѣлъ купить себѣ съѣстного. Только что прошелъ дождь и у перрона не видно ни одной торговки. Вѣроятно придется добѣжать до ларька невдалекѣ отъ станціи или зайти въ буфегь.

Я уже совсѣмъ наиравился къ дверямъ буфета, но, взгля-

 

нувъ налѣво, едва не вскрикнулъ отъ изумленія. Невдалекѣ отъ меня стоялъ скучающій чекистъ, смотрѣвшій въ противоположную сторону. По сутулой фигурѣ и привычкѣ держать руки за спиной, я скорѣе угадалъ, чѣмъ узналъ въ немъ своего однополчанина прапорщика Мыслицина.

Онъ медленно псвернулъ ко мнѣ лицо, смотря какъ то поверхъ меня. Да это несомнѣнно онъ. Я круто повернулся къ нему спиной и вошелъ обратно въ вагонъ. Еще разъ осторожно посмотрѣлъ на него въ окно и вздохнулъ съ облегченіемъ, когда станція осталась позади.

Что заставило Мыслицина поступить на службу въ ГПУ? Можетъ быть, безвыходное положеніе, житье подъ вымышленной фамиліей? Насколько я его зналъ, онъ относился къ большевикамъ рѣзко отрнцательно.

Во всякомъ случаѣ нужно быть осторожнымъ при выходѣ на станціяхъ.

Поѣздъ подходитъ къ Уфѣ. Здѣсь могутъ быть неожиданныя встрѣчи. Шесть лѣтъ тому назадъ меня здѣсь искали съ директивой чека — убить на мѣстѣ. Я забрался на среднюю полку и притворился спящимъ.

Послѣ Уральскаго хребта и природа и люди все рѣзко измѣнилось. Мелькаютъ частыя деревни, села, поля, перелѣски. Поля уже наполовину сжаты, сѣно почти скошено. Въ Сызрани на Волгѣ продаютъ вишни и помидоры.

На каждой станціи толпы веселой дѣтворы смѣющейся, шумливой. Кое-гдѣ встрѣчаются то слѣпые музыканты, то пѣвцы. Вагоны переполнены настоящими русскими людьми.

Новая экономическая политика (нэпъ), то есть возвратъ къ старымъ экономическимъ формамъ влила въ жилы истомленной революціей деревнѣ и худосочному городу новую жизнь.

Начались черноземныя степи. По ночамъ ясное небо пылало въ зарницахъ и далеко въ степяхъ мигали огни невидимыхъ хуторовъ и селъ. Звуки гармоники на станціяхъ, а иногда и хоровое пѣніе стали обыкновенными. Толпы молодыхъ парней и дѣвчатъ приходили на станціи встрѣтить поѣздъ, если онъ проходилъ подъ вечерокъ. Тутъ же крестьяне и подростки продавали съѣстное. Въ буфетѣ можно было получить обѣдъ и закуски. Все было, по внѣшнему, какъ прежде. Я съ тяжелымъ чувствомъ слушалъ разговоры одураченныхъ крестьянъ, принимавшихъ всѣ дѣянія коммунистиче-

 

ской власти за чистую монету, радующихся обновленной жизни какъ своей побѣдѣ. Они, конечно, не чувствовали и не подозрѣвали грядущаго близкаго разгрома своихъ иллюзій.

* * *

Поѣздъ нашъ покинулъ широкія степи и сталъ скрываться въ туннеляхъ, вырываясь изъ нихъ на высокія насыпи. Навстрѣчу намъ неслись горы Кавказскаго хребта. Около Новороссійска хребетъ подходитъ почти къ самому морю и отсюда идетъ на востокъ, постепенно удаляясь отъ него.

Меня занимало море: сейчасъ я его увижу. Силюсь разсмотрѣть изъ окна обрывки морского простора и вдругъ застываю въ изумленіи: вотъ оно море. Оно мнѣ показалось лазурной горой, уходящей въ небо. Еще и еще повороты пути и, наконецъ, поѣздъ останавливается у станціи, прогремѣвъ по желѣзной сѣткѣ скрещивающихся путей.

Я беру свой маленькій чемоданчикъ и иду по незнакомымъ улицамъ Новороссійска. Мнѣ хочется поскорѣй добраться до моря. Невдалекѣ отъ него снимаю скромный номеръ въ частной гостинницѣ и иду къ набережной.

Вотъ оно плещется у моихъ ногъ. Лазурная вода отливаетъ на солнцѣ зеленоватыми отсвѣтами, безконечно пріятными для глазъ. Передо мною уже нѣтъ лазурной горы. Вмѣсто нея разостлалось лазурное поле, скрывающееся за горизонтомъ и далекія волны нѣжились у призрачныхъ горныхъ береговъ и одѣтыхъ зеленью скалъ.

Воздухъ здѣсь такой, какого я не встрѣчалъ нигдѣ. Мнѣ казалось — его можно было пить.

Нѣсколько дней я предавался съ упоеніемъ лежкѣ на морскомъ берегу и купанью. Я забылъ обо всемъ: о своемъ скитальческомъ жребіи, о темномъ, полномъ неизвѣстности, будущемъ. Странное безразличіе ко всему овладѣло мною на берегу лазурныхъ водъ. Казалось — море погашаетъ и стремленіе къ новому и вѣчную неудовлетворенность, двигающую человѣка впередъ и угнетающую его въ этой земной юдоли.

 

* * *

Въ отдѣлѣ землеустройства Черноморскаго земельнаго управленія (Черокрзу) меня — загорѣлаго и уже обвѣяннаго морскими вѣтерками, встрѣтили съ удовольствіемъ: былъ

 

большой недостатокъ въ землемѣрахъ, и я пришелся какъ разъ кстати. Назначеніе на работу не замедлило состояться.

 

2. СОВѣТСКІЕ АГРОНОМЫ

 

Въ Туапсинскомъ уѣздномъ земельномъ отдѣлѣ обычная сутолока. Кабинетъ зава, насквозь прокуренный табакомъ, набитъ обычной совѣтской публикой. Около стола уполномоченные земельныхъ обществъ, ожидающіе землемѣровъ, агрономы. Мы съ уѣзднымъ землеустроителемъ сидимъ противъ зава. Высокій рыжій украинецъ доказываетъ заву:

— Что же это такое, товарищъ Францкевичъ, мы безъ малаго годъ ждемъ землемѣра. Кругомъ идетъ землеустройство, а у насъ нѣтъ.

— Завъ спокойно возражаетъ:

И не будетъ. Въ первую очередь землеустройство коллективовъ и поселковъ. А у васъ хутора.

— Такъ въ законѣ-жъ сказано — выбирай какой хочешь способъ, чи хуторъ, чи тамъ коллективъ, — возмущается рыжій.

— Сказано, самъ знаю, сказано. Такъ гдѣ же вамъ землемѣровъ взять? Вотъ онъ (кивокъ на меня) одинъ пріѣхалъ,а тянете въ пять мѣстъ.

Украинецъ еще возражаетъ, напоминаетъ о какихъ-то обѣщаніяхъ, но завъ уже говоритъ съ другими.

— Вотъ, товарищъ Дубинкинъ, — обращается ко мнѣ завъ, — поѣдете въ Джубгу. Здѣсь у насъ какъ разъ и агрономъ участковый.

Я оглядываюсь по указанному направленію и вижу худощавую дѣвицу лѣтъ тридцати съ папиросой во рту и толстымъ портфелемъ на колѣняхъ. Рядомъ съ ней молодая практикантка изъ сельско-хозяйственнаго вуза.

Мы условились относительно отъѣзда и изъ кабинета зава втроемъ направились на пристань. Вскорѣ долженъ былъ отойти пароходъ въ Новороссікскъ, дѣлающій остановку въ Джубгѣ. Пока мы устроились на берегу моря и начали съ дѣловыхъ разговоровъ.

Агрономъ Настя Дроздова окончила Екатеринодарскій сельскохозяйственный институтъ въ прошломъ году и теперь работала участковымъ агрономомъ Джубгскаго участка. Живетъ она съ матерью въ курортномъ селѣ Джубгѣ, верстахъ въ семидесяти отъ Туапсе. Ея подруга Оксана Хвинаръ оканчивала курсъ того же института въ будущемъ году и, здѣсь

 

въ Джубгѣ, отбывала практику. По совѣтекому обычаю я уже звалъ ихъ только по именамъ.

— Какъ у васъ обстоитъ дѣло съ коллективизаціей?

—      Скверно, — цѣдитъ сквозь зубы Дроздова.

Оксана возмущается:

— Мы въ работѣ совершенно одиноки. Намъ никто не помогаетъ. Да и помощи ждать отъ такихъ сотрудниковъ землеустройства, какъ здѣсь, трудновато.

— Брось, Нюра, къ чему намъ это? — морщится Настя.

— Вотъ еще, новости какія, да чего же молчать? — кипятится Оксана. — Вы подумайте, — обращается она ко мнѣ,— послушаешь здѣшнихъ землемѣровъ, такъ это сплошная контръ-революція.

— Во первыхъ, это слишкомъ широко «здѣшнихъ». Нужно говорить только о Николаѣ Ивановичѣ Петровѣ. Дѣйствительно, однажды, разговаривая съ нами, онъ говорилъ непозволительныя вещи о совѣтской власти, о партіи. И вообще относился къ современному строю критически.

Я искоса посматривалъ на возмущенныхъ агрономовъ, свѣжеиспеченныхъ совѣтскихъ дѣятелей, поднявшихся со дна — «дочерей двухъ крестьянъ и одного рабочаго отъ станка — какъ острятъ комсомольцы, щеголяя оппортунизмомъ.

Я пытаюсь успокоить Оксану:

— Знаете, прежде употреблялась пословица «за глаза и царя ругаютъ». Очевидно русскому человѣку вообще свойственно ругать государственный порядокъ, какой бы онъ ни былъ.

Оксана набросилась на меня, щеголяя знаніями обществовѣдѣнія. Она стрѣляла цитатами изъ «Азбуки коммунизма» и было жалко смотрѣть на этого вполнѣ зрѣлаго человѣка съ вывернутыми мозгами... Она не изучала исторіи. Для нея исторія начиналась съ октябрьскихъ дней. До этого былъ царизмъ и буржуазныя правительства. Всякое общественно-политическое явленіе она разсматривала безъ исторической перспективы и отъ того ея сужденія были узки и примитивны. Если ей случалось выйти изъ рамокъ «Азбуки коммунизма», она чувствовала себя безпомощной. Полную безпомощность проявляли онѣ и въ чисто практическихъ, агрономическихъ вопросахъ. Прописи онѣ, конечно знали, но опытъ агрономическій, увы, отсутствовалъ совершенно. Чтобы за-

 

крыть эту брешь, онѣ дѣлали длительныя экскурсіи въ область «обществовѣдѣнія», предпочитая конкретному отвлеченное. Впрочемъ, Настя Дроздова относилась ко всему спокойнѣе. Она была значительно старше своей подруги и знала старое «буржуазное время».

— Надѣюсь вы, товарищъ Дубинкинъ, намъ поможете?

— Конечно, конечно. Я уже восемь лѣтъ работаю въ землеустройствѣ и дѣло знаю. Будемъ работатъ совмѣстно.

Агрономы разцвѣли: наконецъ то они нашли настоящаго совѣтскаго работника. Нашъ разговоръ перешелъ на житейскія темы, ибо мои попытки перейти на спеціально агрономическія темы окончились полнымъ фіаско. Мои агрономы не знали подчасъ самыхъ обыкновенныхъ вещей агрономическаго обихода.

Наконецъ, уже вечеромъ мы устроились на параходѣ.

Ночь здѣсь наступаетъ довольно быстро, сумерокъ почти нѣтъ. Нашъ маленькій пароходъ идетъ, охваченный мракомъ, вздрагивая отъ работы машинъ. Мѣрно ударяютъ въ его корпусъ небольшія волны, слегка его покачиваютъ. Темный берегъ исчезъ, и только далекія огоньки среди горъ горятъ то гдѣ-то внизу — вѣроятно, у моря, — то гдѣ-то въ горахъ.

Мы сидимъ на палубѣ, и Настя разсказываетъ про свое дѣтство:

— Знаете, я вѣдь дѣтство провела в коммунѣ еще въ царское время.

— Не слыхалъ никогда о коммунахъ въ царское время,— сознался я въ своемъ невѣжествѣ въ такомъ важномъ вопросѣ, какъ исторія сельско-хозяйственныхъ коммунъ.

— Расположена она недалеко отъ Геленджика. Называется «Криница».

— Такъ вѣдь это толстовцы. — вспоминаю, наконецъ, я.

— Вотъ именно. Основалъ ее Еропкинъ. Именно въ этой коммунѣ я и провела дѣтство и школьные годы.

— Значитъ вы получили настоящее коммунистическое воспитаніе?

Въ полумракѣ мнѣ показалось, будто Настя поморщилась.

— Уродливо въ общемъ тамъ было поставлено и воспитаніе и обученіе. По толстовскимъ трафаретамъ. Молодежь эта учеба разумѣется не удовлетворяла. Начался форменный исходъ молодежи въ гимназіи. Вотъ и я тоже. Пріемные экзамены сдала хорошо. Но самое трудное было привыкнуть къ новому строю жизни, къ дисциплинѣ. Что вы удивляетесь? Да

 

вѣдь въ криницкой школѣ и въ жизни отсутствовала всякая дисциплина. Каждый дѣлалъ что хотѣлъ. И вотъ въ гимназіи мы сдѣлались посмѣщищемъ своихъ подругъ. Конечно, мнѣ теперь и самой смѣшно. Посудите сами: въ разгаръ занятій криничанка встаетъ и идетъ къ двери. Педагогъ удивленно освѣдомляется куда и почему хочетъ уйти криничанка. Она краснѣетъ, весь классъ хохочетъ. Или среди урока вынимаетъ завтракъ и начинаетъ закусывать. Опять очередной просакъ.

— Но вы, конечно, скоро привыкли?

— Вотъ въ томъ то и дѣло — не скоро. Вѣдь отсутствіе дисциплины впиталось въ плоть и кровь. И чувствовали мы всегда себя отвратительно: въ концѣ концовъ не знаешь, можно или нельзя сдѣлать какой нибудь пустяковый шагъ, движеніе, употребить выраженіе.

Гулкій свистокъ извѣстилъ о концѣ нашего путешествія. Пароходъ остановился на рейдѣ противъ Джубги. Изъ темноты вынырнула лодка, принявшая насъ съ судна.

Пароходъ выбралъ якорь, потушилъ лишніе огни и сталъ удаляться. Мы очутились во мракѣ безлунной ночи. Лодка скользила по небольшимъ волнамъ и медленно подвигалась навстрѣчу мигающему свѣту берегового маяка.

Съ пустыннаго берега мы идемъ по тропинкамъ среди темныхъ кустовъ и деревьевъ. Я иду сзади за моими спутницами, то опускаясь во встрѣчныя невидимыя ложбины, то взбираясь на пригорки, пока передъ нами не вынырнулъ изъ мрака силуэтъ бѣлаго домика съ освѣщеннымъ окномъ; насъ уже ждала старушка — мать Насти.

Мы сидимъ въ небольшой, освѣщенной лампой, комнатѣ и ужинаемъ.

— Вы все же не докончили вашъ разсказъ, Настя. Чѣмъ же кончилось ваше гимназическое мытарство? — спросилъ я.

—      Ничѣмъ. Я ушла въ революцію и сидѣла по тюрьмамъ.

 

3. ДАЕШЬ ХУТОРА

 

Село Джубга разсыпалось по долинѣ небольшой горной рѣчки того же имени, впадающей въ море въ предѣлахъ самаго села. Въ этомъ горномъ селѣ есть даже небольшая площадь и на ней церковь.

Недалеко отъ площади въ большомъ досчатомъ сараѣ съ грубо сколоченной сценой собралось общее собраніе зе-

 

мельнаго общества. На предсѣдательскомъ мѣстѣ мѣстный крестьянинъ-кооператоръ, съ неудовольствіемъ принявшій свое избраніе въ предсѣдатели этого собранія. Чванства въ этомъ, конечно, не было: всякій стремился уйти въ тѣнь, представляя поле дѣятельности партійнымъ людямъ. Соблюдающихъ крестьянскіе интересы безпартійныхъ общественныхъ работниковъ очень часто высылали съ береговъ Чернаго моря на берега Бѣлаго.

Собраніе идетъ, какъ вообще они идутъ въ совѣтскомъ союзѣ, съ массой ненужныхъ ритуально-коммунистическихъ рѣчей о давно извѣстномъ и никого не интересующемъ. Оживлеяіе вноситъ мой докладъ. Знакомлю, какъ всегда, съ земельными законами, сообщаю о правѣ каждаго крестьянина выбирать любой способъ пользованія землей и, конечно, особенно рекомендую коллективный способъ землепользованія. Настя и Оксана мнѣ усиленно помогаютъ. «Азбука коммунизма» у нихъ въ полномъ ходу.

Никто не возражаетъ. Предсѣдатель послѣ небольшихъ формальностей начинаетъ голосовать.

За коллективный способъ — никого. За образованіе выселковъ — половина.

Тутъ уже не выдержалъ предсѣдатель сельсовѣта Пустяковъ. Онъ обрушился съ рьяностью обиженнаго въ своихъ лучшихъ стремленіяхъ на своихъ «пасомыхъ», порученныхъ ему, пензенскому коммунисту, Черноморскимъ парткомомъ «тащить въ коллективъ» и «не пущать на хутора».

— Что же это, товарищи? Обсуждали мы съ вами безъ малаго годъ нашъ земельный вопросъ, намѣчали коллективы въ первую очередь. А теперь выходитъ на попятный. Какъ можемъ мы свою рабоче — крестьянскую власть обманывать? Надо забывать, товарищи, эти повадки — наслѣдство отъ царского режима. Здѣсь не стражникъ съ плетью, а своя рабоче — крестьянская власть, власть совѣтская.

Долго усовѣщевалъ Пустяковъ крестьянъ, но толку изъ этого не вышло. Даже хуже. Половина воздержавшихся отъ голосованія намѣревалась разбиться на хутора. Пустяковъ обличалъ эту «помѣщичью» повадку жить хуторомъ и пробовалъ запугивать будущихъ хуторянъ. Гробовое молчаніе было ему отвѣтомъ. Крестьяне нэповской поры вѣрили въ законъ. Они думалн примѣрно такъ: если есть твердый законъ, то Пустяковъ и комячейка не имѣютъ значенія. Газеты вели бѣшенную кампанію за «революціонную законность», необходи-

 

мую прй проведеніи въ жйзнь основъ новой экеномической политики (нэпа) или проще — право свободной торговли и накопленія капитала городской буржуазіи и замаскированная земельная собственность деревнѣ.

Довѣрчивые въ своей массѣ крестьяне вѣрили въ этотъ обманъ. Они и знать не хотѣли о временности нэпа. И впрямь въ этомъ вихрѣ возрождающейся эхономической жизнн трудно было вѣрить въ возвратъ къ такой дикой вещи какъ, скажемъ, голодный военный коммунизмъ. Какъ бы то ни было — нэпъ вызвалъ у крестьянъ довѣріе къ власти. Была пора подъема крестьянства — деревня начала богатѣть и вмѣстѣ съ тѣмъ у крестьянства появилась вѣра въ свои силы. Эти силы противопоставляли домогательству коммунистовъ добровольно коллективизировать крестьянскія хозяйства свои собственническія тенденціи. Ни о какой коллективизаціи, въ болѣе или менѣе крупномъ масштабѣ, не могло быть и рѣчи. И въ обширной Сибири, только что мною покинутой, и по всему пространству Россіи, шла тяга на хутора. Большинство фабричныхъ рабочихъ было связано съ деревней земельными интересами. Земельный законъ давалъ и имъ возможность удерживать за собою свои надѣльныя земли. Среди этихъ, не порвавшихъ съ деревней, рабочихъ хутора пользовались большой популярностью и ихъ кличъ «даешь хутора» несся по фабрикамъ и заводамъ.

Коммунистическая партія, казалось, въ земельномъ вопросѣ зашла въ явный тупикъ. Возвратъ къ единоличнымъ формамъ землепользованія означалъ бы полное пораженіе коммунистическихъ плановъ въ деревнѣ.

Однако, партія по своему обыкновенію прибѣгла и въ этомъ случаѣ ко лжи, въ этомъ я убѣдился еще будучи въ Сибири: вотъ какъ это произошло.

Завѣдующій Устькаменогорскимъ земельнымъ управленіемъ коммунистъ Колюшкинъ, уѣзжая въ отпускъ, оставилъ меня своимъ замѣстителемъ.

— Ничего, теперь время спокойное,— успокаивалъ они меня, — да и пробуду въ отпуску только мѣсяцъ.

Онъ сдалъ мнѣ дѣла и напослѣдокъ, передавая небольшой ключикъ, сказалъ:

— Вотъ это отъ нижняго ящика письменнаго стола. Тамъ секретныя бумаги. Смотрѣть тамъ ничего не нужно. Я этооставляю на всякій случай, чтобы въ случаѣ чего, не пришлось взламывать столъ.

 

 

Колюшкинъ уѣхалъ, а я остался на его мѣстѣ вридзавомъ земуправленія.

Близко соприкасаясь въ своей служебной дѣятельности съ власть имущими, я все болѣе и болѣе приходилъ въ смущеніе. Въ нихъ не чувствовалось ничего революціоннаго. Зто были обыкновенные бюрократы въ худшемъ смыслѣ этого слова, заботящіеся только о себѣ, о своемъ благѣ. И, глядя на нихъ, я началъ думать о перерожденіи большевиковъ, объ эволюціи ихъ въ сторону радикализма. Все указывало на это: разцвѣтъ крестьянскихъ хозяйствъ, широко развернувшаяся частная торгово-промышленная дѣятельность. Даже Чека теперь не такъ выпучивается и превратилась въ обычное совѣтское учрежденіе.

Однако, эти мои сомнѣнія быстро разсѣялись, какъ только я заглянулъ въ секретные документы.

Это были партійныя директивы. Это были нити, идущія отъ единаго кулака, сжимающаго пока подспудно, всю страну. Это были дѣйствительные законы регулирующіе всю жизнь, законы имѣющіеся только по ящикамъ съ секретными бумагами, въ большинствѣ находящіеся въ прямомъ противорѣчіи со всякими совѣтскими распоряженіями и опубликованными законами. Передо мной всталъ во весь ростъ преступный путь коммунистической власти, не отошедшей ни на іоту отъ своихъ намѣреній и готовящейся подъ покровомъ «благоденственнаго житія» къ ужаснымъ казнямъ. Гибель безпечнымъ, вѣрящимъ въ это благоденствіе и помогающимъ изо всей мочи вертѣть совѣтское государственное колесо, гибель думающимъ о наступленіи эры возрожденія, о перерожденіи большевиковъ, объ ихъ эволюціи. Только тогда я понялъ дѣйствительную силу лжи и провокаціи — оружія Коминтерна. Иными средствами и нельзя провести въ жизнь мѣропріятій, основанныхъ на злѣ и человѣконенавистничествѣ.

Моя дѣятельность какъ землеустроителя предстала тогда передо мною въ новомъ свѣтѣ. Горе хуторянамъ и отрубникамъ, которыхъ мы теперь устраиваемъ на земляхъ. Ихъ ждетъ вѣрная гибель въ недалекомъ будущемъ, ибо они встали на путяхъ преступной власти. Они уже и теперь обречены властью на уничтоженіе и ихъ кипучая работа надъ «своимъ» кускомъ земли дастъ плодъ не мнѣ, а ихъ убійцамъ.

 

7. НА РУИНАХЪ

 

Чѣмъ ближе я знакомился съ этимъ чудеснымъ краемъ, тѣмъ болѣе сожалѣлъ о позднемъ съ нимъ знакомствѣ. Я исколесилъ всю Россію отъ степей Предкавказья до дальняго сѣвера, отъ среднерусскихъ полей до Дальневосточныхъ окраинъ. Гдѣ только не пришлось мнѣ бродягѣ-землемѣру работать, начиная со времени изданія Столыпинскаго указа 9-го ноября 1907 года и до большевицкаго «земельнаго кодекса», какихъ только земель не измѣрялъ я за свою полную приключеній жизнь.

И, однако, Черноморскій край меня поразилъ и покорилъ. Благодатный край безъ зимы, край тропическаго изобилія и благоуханныхъ вѣтерковъ. Кавказскій хребетъ заслонилъ этотъ край отъ снѣжныхъ мятелей и холодныхъ вѣтровъ, благодатная теплота солнца и моря оживотворили его природу, разбросали въ безконечныхъ лѣсахъ его, среди среднерусскихъ лѣсныхъ породъ, радостныя чинары, высокія дикія черешни, могучіе платаны, развѣсистые орѣхи и скромныя неприхотливыя пальмы-хамеропсъ, переплели все ліанами, вѣчнозеленымъ плюшемъ и закрыли доступъ въ эти буйныя чащи колючими ліанами и кустарникомъ «держи дерево». Не пройти сквозь эти зеленыя стѣны. Только старыя черкесскія тропинки по горамъ, да звѣриныя дорожки даютъ возможность обойти эти мѣста.

Когда то здѣсь обиталъ многочисленный кавказскій народъ исламскаго вѣроисповѣданія. Священная война, провозглашенная въ 1877 году владыкою ислама, заставила ихъ покинуть родныя мѣста и уйти въ Турцію. Около трехъ четвертей отступившихъ погибло отъ голода въ турецкой Анатоліи, остальные же остались въ Турціи навсегда. И край ихъ опустѣлъ.

Покинутые сады и небольшіе лѣса разрослись и покрыли всю страну дѣвственнымъ полутропическимъ лѣсомъ. Нельзя видѣть безъ волненія цвѣтеніе этихъ фруктовыхъ лѣсовъ весною. Дикія яблони и груши огромныхъ размѣровъ, покрыты, какъ снѣгомъ, бѣлыми цвѣтами, и ласковые морскіе вѣтерки сдуваютъ съ нихъ пыльцу_; блестящую на солнцѣ, какъ золото. Всякое европейское плодовое дерево, перенесенное сюда, дѣлается неузнаваемымъ: оно такъ пышно растетъ и даетъ такой великолѣпный плодъ, какого никогда не могутъ дать земли по ту сторону Кавказскаго хребта. Плоды всякихъ

 

размѣровъ и вкусовъ погибаютъ здѣсь безъ пользы для людей. Въ каштановыхъ рощахъ пасутся дикіе кабаны, и фиговыя деревья, обыкновенныя здѣсь, какъ въ Поволжьи рябина лли черемуха, кормятъ птицъ и звѣрей.

Въ голодные девяностые годы по этому безлюдному краю вдоль морского берега отъ самаго Новороссійска до Сухума проложено шоссе. Оно высѣчено въ каменистомъ грунтѣ и прихотливо извивается по горнымъ склонамъ то убѣгая далеко въ ущелья, то появляясь опять у моря. Черезъ шумливые горные ручейки и рѣчки, низвергающіеся въ море, перекинулись каменные мосты, у зіяющихъ пропастей сбоку шоссе устроены небольшія стѣнки изъ камня. Часто у источниковъ, въ мѣстахъ, гдѣ шоссе сбѣгаеіъ внизъ, на небольшихъ площадкахъ устроены каменные водоемы. Здѣсь путники могутъ кормить и поить усталыхъ лошадей. Вдоль всего шоссе почти непрерывно тянутся дачныя постройки. Когда то здѣсь кипѣла жизнь, цвѣли роскошные цвѣты и виноградники. Теперь эта сказочная страна стала кладбищемъ. Хозяева дачъ покинули эти мѣста въ гражданскую войну и вотъ роскошныя постройки зловѣще смотрятъ оскаломъ выбитыхъ оконъ, а сады и виноградники захваченные буйной растительностью, превращены въ тропическую заросль. Здѣсь перепуталось все: чудесные цвѣты и декоративныя растенія садовъ разрослись благоуханными джунглями. Виноградныя грозди висятъ по деревьямъ, на остаткахъ трельяжей, на стѣнахъ домовъ. Тропинки къ морю заросли и нѣтъ кругомъ слѣда человѣческаго.

Мнѣ случалось ѣхать по шоссе на велосипедѣ и бродить по этимъ покинутымъ мѣстамъ. По всему видно: тутъ жили русскіе люди. Я не видалъ здѣсь даже двухъ одинаковыхъ построекъ: каждый строилъ себѣ жилище по своему. Какихъ только формъ не имѣютъ дома. На стѣнахъ домовъ, особенно внутри, цѣлая заборная литература. Здѣсь встрѣчаются и печальныя надписи о безнадежной любви и замѣтки скитальцевъ, скрывшихся подъ чужой личиной. Вотъ оставшіяся въ моей памяти нѣкоторыя надписи.

— Нашли здѣсь пріютъ два инженера и камергеръ. Хлѣба нѣтъ. Что будетъ дальше не знаемъ.

— Подъ скромяой личиной рабочихъ бодро шагаемъ въ неизвѣстное.

—      Слезы въ разлукѣ съ тобой омываютъ мою душу.

За шоссе сейчасъ же начинался настоящій дѣвственный лѣсъ. Врубаясь во время работъ въ лѣсныя чащи, я находилъ

 

среди зарвслей сакли, покинутыя когда то горцами, какія то сооруженія изъ камня: конусовидные ямы, выложенныя камнемъ.

— Что это за ямы?

Бывалый старожилъ — казак смѣется.

— Плѣнныхъ русскихъ сажали сюда въ кавказскую войну.

Я вспомнилъ отлстовских Жилина и Костылина и для меня понятны стали и остальныя сооруженія. Это были'укрѣпленія, возведенныя горцами противъ русскихъ.

Въ лѣсахъ Черноморья скрыта масса памятниковъ былого; наизвѣстныя древнія кладбища, дольмены, скифскія могилы, могилы крестоносцевъ.

Бродя по этимъ дикимъ мѣстамъ, доступнымъ для человѣка болѣе въ эпоху великаго переселенія народовъ, нежели теперь, я забывалъ обо всемъ: о проклятомъ коммунистическомъ гнетѣ, объ опасности быть опознаннымъ и даже о своей работѣ. Выходя изъ горныхъ ущелій на горы, я любилъ встрѣчать взглядомъ морской просторъ и подъ горячими лучами солнца ошутить едва уловимую волну прохлады, идущую съ моря.

Однажды, работая на склонѣ высокой горы Бжидъ близь селенія Архипъ — Осиповки, я встрѣтилъ челсвѣка, идущаго по тропинкѣ. Онъ, повидимому, смутился отъ неожиданности и прошелъ далыпе.

— Кто это?

Сопровождавшій меня мѣстный учитель замялся.

— Это не здѣшній.

— Не бойтесь, — усмѣхнулся я, — дальше меня нашъ разговоръ не пойдетъ.—Учитель тянулъ нерѣшительно:

— Да, тутъ, знаете, живутъ трое... бывшихъ офицеровъ.

— И объ этомъ никто не знаетъ?

— Ну, какъ не знаютъ. Мѣстные партійцы знаютъ... Они никого не безпокоятъ, ихъ тоже не безпокоягь. Вродѣ перемирія. Только я думаю это до случая.

 

4. НЕФТЕПРОВОДЪ ГРОЗНЫЙ - ТУАПСЕ

 

Завъ губернскимъ землеустройствомъ Ивановъ въ своемъ кабинетѣ въ Новороссійскѣ объяснялъ существо порученной мнѣ большой землеустроительной работы, и, водя толстым пальцемъ по картѣ, сказалъ:

 

— Вотъ видите, отъ города Грознаго предполагается провести въ городъ Туапсе нефтепроводъ. На разстояніи шестисотъ километровъ нефть будетъ перекачиваться по трубамъ до Туапсе. Здѣсь, въ Туапсе, будутъ выстроены нефтеперегонные заводы, будутъ изъ нефти добывать бензинъ, масла, керосинъ и много другихъ, менѣе важныхъ, продуктовъ. Нефтеперегонные заводы проектируется построить на мѣстѣ пригороднаго села Вельяминовки. Намъ поручено землеустроить это село. Нужно взамѣнъ отбираемыхъ отъ крестьянъ отвести имъ другія земли вблизи села, вотъ хотя бы изъ дачи барона Штенгеля, что ли. Затѣмъ, второе, нужно оцѣнить затраты по созданію крестьянами новыхъ садовъ и виноградниковъ взамѣнъ отбираемыхъ подъ заводскую территорію, затраты по перенесенію построекъ на новое мѣсто и все прочее.

— Въ какомъ же порядкѣ все это будетъ дѣлаться?— спросилъ я.

— Въ порядкѣ землеустройства. Никакого административнаго произвола со стороны кого бы то ни было мы не допустимъ, — продолжалъ зав. — Вы назначаетесь землеустроителемъ по этому дѣлу. Отъ грознефти будутъ представители инженеръ Умниковъ и товарищъ Горный Сергѣй Михайловичъ. Эти представители являются только заинтересованной стороной въ дѣлѣ, такъ же какъ и крестьяне.

— Стало быть все придется вести по правиламъ Столыпинскаго землеустройства? — прямо спросилъ я.

Ивановъ улыбнулся и кивнулъ головой.

Я не особенно вѣрилъ въ эти проекты. Они возникаютъ въ нѣдрахъ совѣтскихъ учрежденій, какъ грибы послѣ дождя и часто такъ же неожиданно исчезаютъ какъ и возникли.

Переговоривъ обо всемъ подробно я поѣхалъ къ мѣсту моей новой работы въ городъ Туапсе.

Началась обычная въ такихъ случаяхъ канитель: то поступаетъ распоряженіе приступить къ дѣлу, то пріостановить работы. Мнѣ это стало надоѣдать.

Наконецъ, изъ центра пріѣхалъ видный партійный работникъ и приказалъ грознефти начать работы. По обыкновенію начался шабаш. Оказывается упущены какіе-то тамъ сроки и все надо дѣлать срочно и спѣшно. Изъ Ростова на Дону пріѣхалъ завъ краевымъ землеустройствомъ Ильинъ, бывшій въ мирное время помощникомъ зеылемѣра и пошла потѣха.

Теплой лѣтней ночью мы работаемъ въ комнатѣ, отве-

 

денной намъ въ одной изъ школъ въ селѣ Вельяминовкѣ. Насъ трое: я, агрономъ Эпаминондъ Павловичъ Дара и агрономъ-почвовѣдъ Жуковъ Сергѣй Васильевичъ.

Эпаминондъ Павловичъ — русскій французъ, обычно веселый и жизнерадостный, на этотъ разъ сидитъ въ большой задумчивости. Онъ вмѣстѣ съ Сергѣемъ Васильевичемъ — агрономомъ отъ грознефти, разсуждаетъ объ оцѣнкѣ садовъ и виноградниковъ, подлежащихъ уничтоженію.

Разсуждаютъ они уже давно. Вопросъ очень сложный. Нужно провести его въ рамкахъ совѣтскихъ законовъ и въ тоже время не обидѣть крестьянъ. Это хожденіе между Сциллой и Харибдой измучило обоихъ агрономовъ. Еще бы, какъ не поверни или получается незаконно или невыгодно для крестьянъ, или не соотвѣтствуетъ секретнымъ директивамъ. Противозаконно — когда земельную собственность, замаскированную въ земельномъ кодексѣ, назовешь ея настоящимъ именемъ. За землю платить нельзя, оцѣниваются только затраты, вложенныя на созданіе сада и виноградника. При оцѣнкѣ же этихъ затратъ получается такая чушь несусвѣтная.

— Ну, какъ же будемъ дѣлать? — спрашиваю я, — завтра вѣдь надо начинать работы по оцѣнкѣ, а у васъ ничего нѣтъ. Что я скажу Ильину?

Жуковъ не торопясь вытеръ свои очки.

— Можетъ быть за ночь придумаемъ. Мнѣ пора идти.— Онъ жилъ гдѣто въ горахъ подъ Туапсе и расчитывалъ подумать еще и дорогой.

Ночью Эпаминондъ Павловичъ разбудилъ меня:

— Вставайте, Лука Лукичъ, я нашелъ.

— Чего вы тамъ нашли?

— Способъ оцѣнки.

Я хотѣлъ выругаться отъ всей души, но увидавъ его милые, привѣтливые глаза, побѣжденный его мальчишескимъ увлеченіемъ работой, всталъ и терпѣливо выслушалъ открытіе. Въ заключеніе Эпаминондъ Павловичъ сказалъ:

— Вотъ такъ и будемъ дѣлать. Пусть Сергѣй Васильевичъ немного убавляетъ отъ цифры моей оцѣнки, видоизмѣнитъ немного этотъ способъ и будетъ у него, своя якобы, оцѣнка. Вотъ и все. Представитель грознефти будетъ видѣть какъ мы каждый изо всей мочи защищаемъ порученные намъ интересы, а крестьяне въ накладѣ не останутся.

Сонъ у меня прошелъ. Мы сѣли у окна и съ удовольствіемъ слушали ночные концерты цикадъ, ночныхъ птицъ,

 

лягушекъ, дышали воздухомъ, напоенными весенними ароматами. Уже цвѣли мирты. Иногда откуда то легкій вѣтерокъ доносилъ запахъ азалій, называемыхъ тутъ «собачья смерть».

— Гдѣ еще есть такія мѣста? — спросилъ я.

— Едва-ли есть. Впрочемъ я встрѣчалъ въ Сочи сапожника, недовольнаго здѣшнимъ климатомъ. Какъ видите — все относительно. Сидитъ онъ подъ развѣсистой мимозой, тачаетъ сапоги и вздыхаетъ о Новониколаевскѣ.

— Ффу... Не могу сочувствовать сапожнику. Жилъ въ тѣхъ гиблыхъ мѣстахъ. Даже картофель тамъ плохо растетъ.

Эпаминондъ Павлбвичъ закурилъ, и неровный свѣть папиросы вырвалъ изъ мрака его матово блѣдное лицо, маленькую бородку и улыбающіяся губы.

— Жаль, — продолжалъ я, — не по теперешнимъ временамъ спокойная жизнь...

— Ну, мнѣ кажется, большевикамъ, въ концѣ концовъ, надоѣстъ эта игра въ «соціализмъ въ одной странѣ». Уже и теперь видно, какъ они сдаютъ одну позицію за другой. Я думаю все же ихъ опытъ кончится не реставраціей. Вѣроятно, міръ обогатится еще одной разновидностью демократической формы правленія...

Я не имѣлъ возможности разубѣждать оптимиста агронома о великомъ обманѣ новой экономической политики. Въ эволюцію власти вѣрятъ всѣ, начиная отъ простого крестьянина, ушедшаго теперь съ головой въ свое хозяйство, и кончая совѣтскими инженерами. И самъ я, до знакомства съ секретными документами, не соблазнялся ли эволюціонностыо большевизма? Три года спустя Эпаминондъ Павловичъ на опытѣ убѣдился въ своихъ заблужденіяхъ, сидя въ подвально-концлагерной системѣ.

 

* * *

Комиссія по оцѣнкѣ садовъ и построекъ выселяемой Вельямияовки состояла изъ вссьми человѣкъ. Представители грознефти въ нее не входили и считались заинтересованной стороной. Мы ходили по дворамъ, дѣлали оцѣнку и тутъ же я старался привести представителя грознефти къ соглашенію съ хозяиномъ усадьбы относительно размѣровъ вознагражденія. Въ большинствѣ случаевъ происходило добровольное соглашеніе. При разногласіяхъ дѣло шло въ судъ, неизмѣнно присуждавшій 'сумму, назначенную комиссіей.

 

Это шествіе комиссіи изъ дома въ домъ, безконечные разговоры, чрезвычайно утомляли. Представитель грознефти, Горный Сергѣй Михайловичъ, съ манерами большого барина держалъ себя съ достоинствомъ и блюлъ грознефтенскую копѣйку. Мужики отстаивали свои интересы: безъ большого упорства и предпочитали сговориться добровольно.

Обычно приходимъ и садимся за столь гдѣ нибудь въ саду. Хозяинъ и семья тутъ же въ полном составѣ. Агрономы идутъ считать деревья, лозы и все растущее и приносящее доходъ. Инженеры обмѣряють постройки и погружаются въ вычисленія. Черезъ четверть часа все готово — цѣна извѣстна. Я обращаюсь къ хозяину и Горному:

— Предлагаю сторонамъ договориться добровольно. Горный пыжится, искоса поглядывая на хозяина.

— Наша оцѣнка ниже оцѣнки комиссіи. Но, если хозяинъ пойдетъ навстрѣчу, я могу согласиться на оцѣнку комиссіи.

Хозяинъ, конечно, не согласенъ. Онъ начинаетъ оспаривать оцѣнку, хозяйка ему усиленно помогаетъ, вспоманая какъ подоломъ таскала на усадьбу камни и уничтожала мокрыя мѣста.

Наконецъ, Горный начинаетъ уступать:

— Ну, вотъ, я вамъ отдамъ этотъ домъ въ придачу. Вѣдь онъ оцѣненъ и грознефть его какъ бы покупаетъ.

Хозяинъ въ нерѣшительности.

Тогда я прихожу ему на помощь, совѣтую просить у грознефти какой нибудь пустяк еще и соглащеніе соотоялось. Стороны подписываютъ согласительный документ, а на другой день крестьянинъ получаетъ денги и начинаетъ строиться или въ Туапсе или выше, на горахъ. Пріемы столыпинского землеустроительнаго процесса и на большевицкой почвѣ давали отличнные результаты.

Въ этотъ денъ мы закоичнли работу на усадьбѣ рыбака. Его семья состояла из хозяина, жены, сына и внука, прижитаго матерью оть этого своего сына.

Вся семья дружно защищала свои права, а братъ своего отца, и внукъ своей матери спокойно игралъ невдалекѣ своими несложными игрушками.

— Сокращеніе числа родственниковъ — это своего рода экономия, — шутить Эпаминондъ Павловичъ.

Вечеромъ оба агронома и я возврящались к себѣ. Сергѣй Васиьевичъ медленно шагал по шиферной дорогѣ , хру-

 

стящей подъ ногой. Разговоръ нашъ опять коснулся странной семьи.

Сергѣй Васильевичъ остановился, закурилъ папиросу и, сдѣлавъ неопредѣленный жесть рукой, какъ бы отвѣчая своимъ мыслямъ, заговорилъ:

— Что-жъ, особеннаго тутъ ничего нѣтъ. Есть только нарушеніе цѣлесообразности. Разъ это не цѣлесообразно, значитъ оно и не жизненно.

Эпаминондъ Павловичъ оживился:

— Позвольте, Сергѣй Васильичъ, а кто эту цѣлесообразность установилъ?

Жуковъ улыбнулся въ свои усы.

— Есть цѣлесообразность, установленная человѣкомъ, какъ вотъ коммунистическая цѣлесообразность, а есть цѣлесообразность, установленная силою вещей. И эта цѣлесообразность имѣетъ единое начало — Бога.

Мы молча дошли до нашей квартиры. Сергѣй Васильевичъ распрощался и утонулъ въ вечернемъ сумракѣ.

— Покойной ночи.

— Покойной ночи, — прозвучало изъ сумрака.

 

5. ЗОЛОТАЯ ПОРА НЭПА ВЪ ДЕРЕВНѣ

 

Весною 1927 года я ѣхалъ по желѣзной дорогѣ изъ Туапсе въ Грозный по дѣламъ нефтепровода. Южная толпа, шумливая и веселая, наполняла вагоны, на людныхъ станціяхъ бойко шла торговля. Масса людей ѣхала на курорты и наводняла берега Чернаго моря отъ Новороссійска до Батума. Большевизмъ какъ будто исчезъ и его даже не чувствовалось въ этой сутолокѣ. Замолкли всякія политическія споры, надоѣдавшіе въ вагонахъ въ пору военнаго коммунизма, все стало яснымъ и понятнымъ. «Братишки» возглашавшіе въ семнадцатомъ году «за что мы боролись», уже не бьютъ себя въ бандитскую грудь, ѣдутъ вмѣстѣ съ толпой пассажировъ по своимъ дѣламъ, большею частью сугубо спекулятивнаго свойства. У крестьянъ разговоры о землѣ. Въ нашемъ купе какъ разъ трое крестьянъ и красноармеецъ. Натасканный красноармейской «политучебой» паренекъ, вспоминая «проклятый царскій режимъ» котораго по младости лѣтъ онъ не помнитъ, особенно восторженно отзывался о коллективной формѣ хозяйства.

Крестьянинъ постарше ощупываетъ его основательно

 

глазами и, я догадываюсь какъ, онъ осудилъ болтовню молокососа.

— Коллективъ… что-жъ… Должно быть что хорошее это дѣло. Только вотъ съ молоду къ нему надо привыкать, вотъ что я скажу. Намъ куда. . Мы бы вотъ по старому. Или бы вотъ хуторомъ.

Второй его поддерживаетъ:

— Хуторомъ въ самый бы разъ. Вся земля вмѣстѣ и все у тебя подъ бокомъ. Изъ хаты вышелъ и въ полѣ.. Такъ вѣдь вотъ бабы... Что ты съ ними подѣлаешъ. Куда, говоритъ, изъ села уходить? Какъ волки, вишь ты будемъ жить въ степи одни.

Красноармеецъ посмотрѣлъ на нихъ взглядомъ, означающимъ «эхъ, темнота» и сказалъ:

— И правда. Бабы лучше васъ понимаютъ дѣло. Какъ волки. Знамо, что какъ волки. Коллективъ, а не хуторъ, вотъ это настоящее житье.

Паренекъ хотѣлъ было продолжать, но я отвлекъ его своими разспросами мужиковъ какъ идетъ хозяйство, много ли скота, какъ обстоятъ дѣла съ сѣвооборотомъ.

Мужики народъ осторожный. Хвалить свое житье сразу они не станутъ — кто его знаетъ что за человѣкъ. Нахвалишь свое житье, а тамъ смотришь цопъ — и налогъ прибавятъ. Красноармеецъ оказался, конечно, болѣе откровеннымъ.

— Что и говорить — деревня богатѣть начала, — говорилъ онъ.

Второй крестьянинъ съ неудовольствіемъ взглянулъ на красноармейца.

— Ну, насчетъ богатѣть это ты здорово хватилъ, — говорилъ онъ, — ну, однако хозяйство поправляется. Коли такъ будетъ и дальше — ничего, дѣла пойдутъ на поправку. Налоги вотъ больно ужъ велики.

Опять завязывается споръ съ красноармейцемъ относительно налоговъ.

Мы подъѣзжаемъ къ городу Грозному.

Большой южный городъ Грозный лишенъ растительности, гибнущей отъ нефти. Нефть пропитала всю землю и даже плаваетъ по рѣкѣ жирными пятнами. Густыя толпы рабочихъ движутся непрерывно по тротуарамъ и въ воздухѣ стоитъ крѣпкая матерная ругань.

Случайно на улицѣ встрѣчаю стараго сослуживца, землемѣра-казанца. Онъ мнѣ очень обрадовался:

 

— Гдѣ же вы были въ эти смутные годы, Семенъ Васильичъ?

Я оглянулся назадъ и сказалъ вполголоса:

— Извините, дорогой мой — я уже восемь лѣть какъ Лука Лукичъ Дубинкинъ.

Пріятель весело разсмѣялся.

— Ну, въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго.. Не вы первый, не вы послѣдній. Самое главное — умѣть уничтожать неувявки жизни, а остальное приложится.

Мы вспоминаем старыхъ друзей, погибшихъ наг поляхъ битвъ, неудачниковъ, попавшихъ въ подвалы.

Улица вливалась въ торговую площадь, запруженную народомъ. Сквозь обычный шумъ толпы гдѣ то слышалась странная пѣсенка. Невидимый теноръ тянулъ ее особымъ волнующимся и порою протяжнымъ речитативомъ, растягивая слова въ концѣ строфы:

Какъ поѣду я въ деревню,

Погляжу я на котятъ —

Уѣзжалъ — были слѣпые,

А теперь, поди, глядятъ.

Слѣпой нищій, сидя на землѣ съ деревянною чашкой на колѣняхь, тянулъ эту пѣсенку.

— Вотъ вамъ примѣръ приспособляемости, — замѣтилъ пріятель,— раньше этотъ слѣпецъ тянулъ «Лазаря» на паперти храма, а теперь переселился сюда: и перемѣнилъ репертуаръ.

Вечеромъ мы зашли въ церковь. Стриженный и нарочито побритый священникъ служилъ всенощную. Церковь почти пуста. Нѣсколько старухъ и стариковъ стоятъ у стѣнь. Славянскій языкъ молитвъ сталъ въ устахъ живоцерковниковъ какимъ то новымъ жаргономъ. Послушавъ плохое пѣніе немногочисленнаго хора, мы поспѣшили уйти. Коммунизмъ, старался черезъ своихъ агентовъ-живоцерковниковъ разложить церковь ложью и провокаціей. Карьеристы, неустойчивые и невѣрующіе священиики явилсь одною изъ сил, разрушающихъ русскую церковь. Источникъ, питающій совѣсть и сохраняющій святой завѣтъ любви къ ближнему въ противовѣс человѣконенавистнической идеѣ классовой борьбы загрязнялся темными силами. И церкви пустують. Вѣрующіе разумѣется не перестали вѣровать, но присутствіе въ церкви предателей — живоцерковникові отталкивало ихъ отъ храма. Въ своихъ скитаніяхъ я рѣдко встрѣчалъ домъ безъ иконъ.

 

Иконы часто встрѣчаются даже у партійныхъ людей, конечно, подъ спудомъ.

 

6. ВЕЛИКІЙ ПОГРОМЪ

 

Весною 1927 года грянулъ выстрѣлъ Коверды. Темныя силы, державшія Россію въ плѣну и притаившіяся подъ покровомъ нэпа, избрали именно этотъ выстрѣлъ за сигналъ къ давно подготовленному наступленію на «буржуазію», интеллигенцію и крестьянство.

Мы, дефилирующіе подъ знаменами протеста противъ убійства Войкова, не подозрѣвали какая масса изъ числа присутствующихъ на этой казенной демонстраціи попадетъ въ концлагерно-подвальную систему или будутъ разстрѣляны за непролетарское происхожденіе, съ пришитіемъ «для коммунистическаго приличія» какого-нибудь обвиненія въ выдуманномъ заговорѣ противъ совѣтской власти.

Вскорѣ, однако, начались странные аресты. Начали исчезать по одному, по два, по нѣсколько человѣкъ. Въ комнатѣ участковаго землеустроителя въ узу (земельное управленіе) я узнаю каждый день объ этихъ арестахъ: то исчезаетъ агрономъ, то группа крестьянъ изъ Вельяминовки. Эти аресты повергали насъ въ смущеніе. Мы пробовали опредѣлить характеръ арестовъ и не могли. Въ подвалѣ ГПУ исчезали люди всякихъ положеній и національностей. Пробовали узнать что-нибудь изъ партійныхъ сферъ. Напрасный трудъ — партійцы, даже изъ болтливыхъ, дѣлали видъ ничего не знающихъ.

Какъ то завъ узу, встрѣтивъ меня, освѣдомился, когда я сдамъ въ законченномъ видѣ большую работу по землеустройству Джубгскаго района.

— Черезъ мѣсяцъ расчитываю закончить, — сообщилъ я.

— Черезъ мѣсяцъ — это недопустимо долгій срокъ. Работайте дни и ночи.

Я зорко посмотрѣлъ на зава. Знаетъ что-либо обо мнѣ или же это просто такъ? Торопитъ съ работой, чтобы съ моимъ арестомъ не осталось неоконченной большой работы или же это только совпаденіе.

Ничего я не прочелъ въ глазахъ коммуниста и ушелъ съ тревогой. Идя на квартиру, я старался сообразить какія могутъ быть причины къ моему аресту. По службѣ — никакихъ. По профсоюзу — никакихъ, ибо взносы плачу исправно,

 

отъ нагрузокъ освобожденъ, какъ элементъ кочующій. Нѣтъ, съ этой стороны все въ порядкѣ. Остается еще одинъ пунктъ — Устькаменогорскъ. Если открыли мое мѣстопребываніе и сообщили въ здѣшнее ГПУ? Но что именно могли они сообщить изъ Устькаменогорска? Дальше начиналась область гаданій и всяческихъ предположеній. Однако, я бросилъ это безполезное занятіе и предпочелъ выжидать.

 

7. АРЕСТЪ

 

Работы мои подходили къ концу. Я перебрался въ дачное мѣстечко Макопсе (километрахъ въ двѣнадцати отъ Туапсе) и поселился въ избушкѣ у переселенца, невдалекѣ отъ морского берега и у самаго шоссе. Работать пришлось очень много, ибо подгоняли меня усердно. За мельканіемъ дней и ночей я забылъ о своихъ опасеніяхъ и думалъ только объ одномъ — какъ бы скорѣй свалить съ шеи надоѣвшую и мнѣ работу. Спалъ я около избушки подъ развѣсистымъ орѣхомъ, вставалъ съ восходомъ солнца и ложился глубокой ночью.

Уже въ концѣ работы мнѣ нужно было увидать Жукова. Я поѣхалъ по Сочинской дорогѣ въ Туапсе. Мотаясь по прокуреннымъ кабинетамъ всякаго начальства, ведя нудные дѣловые переговоры, я, наконецъ, рѣшилъ передохнуть. Оставалось только еще найти Жукова. Въ комнатѣ землеустроителей я нашелъ Эпаминонда Павловича.

— Гдѣ бы мнѣ найти Сергѣя Васильича? — обратился я къ нему.

Эпаминондъ Павловичъ нахмурился.

— Ему не повезло. Уже вторая недѣля пошла, какъ онъ арестованъ и сидитъ въ подвалѣ.

У меня заныло сердце. Эпаминондъ Павловичъ продолжалъ:

— Аресты не только не прекращаются, но еще усиливаются. Связываютъ ихъ съ убійствомъ Войкова и называютъ «Войковскимъ наборомъ». Среди арестованныхъ попадаются и лица близкія къ партіи, и комсомольцы, мѣстные крестьяне, безпартійная интеллигенція.

Я возвратился къ себѣ встревоженнымъ. Однако, здѣсь нѣтъ волнуюшихъ слуховъ, а работа не давала возможности о нихъ думать. Завъ опять меня усиленно подгонялъ съ работою. И опять мнѣ это показалось подозрительнымъ.

 

26 августа 1927 года я легъ въ постель подъ своимъ орѣховымъ деревомъ по обыкновенію поздно, чрезвычайно утомленнымъ работой и тотчасъ заснулъ. Сколько я спалъ, сказать трудно. Меня разбудилъ странный шорохъ. Я открылъ глаза и среди зелени кустовъ въ утреннемъ полусумракѣ увидѣлъ какія-то фигуры, шедшія ко мнѣ изъ лѣса.

Я приподнялся на постели. Фигуры подвинулись ближе ко мнѣ и я разлячилъ ясно трехъ вооруженныхъ пограничниковъ и съ ними краскома^*.

— Кто здѣсь живетъ? — обратился ко мнѣ краскомъ.Я понялъ все; значитъ пробилъ мой часъ.

— Дубинкинъ. Землемѣръ Дубинкинъ.

— Мнѣ нужно сдѣлать у васъ обыскъ.

Я живо одѣлся и пошелъ вмѣстѣ съ командиромъ въ мою избушку. Обыскъ продолжался недолго. Командиръ потребовалъ мою частную переписку, просмотрѣлъ письма, мною полученныя и два изъ нихъ взялъ. Письма были отъ жены и въ обращеньи въ нихъ мое настоящее, не вымышленное имя.

— Значитъ донесли, — мелькнуло у меня.

— Я долженъ доставить васъ въ Туапсе, — сказалъ командиръ и поручилъ меня красноармейцу конвоиру. Простившись съ заплаканной женой, я покинулъ свое убѣжище на долгіе годы, а можетъ быть и навсегда.

Мы шли вдоль морского берега. Море нѣжилось подъ лучамы восходящаго солнца и лѣнивая тихая волна чуть плескалась у песчанныхъ береговъ. Въ прозрачномъ, чистомъ воздухѣ рѣяли птицы и крѣпкій соленый запахъ моря перебивалъ нѣжные ароматы цвѣтовъ.

Я не думалъ о происшедшемъ и шелъ какъ автоматъ. Мною овладѣли усталость и апатія. Все равно — будь, что будетъ.

Мой конвоиръ-пограничникъ — молодой деревенскій парень съ бѣлыми какъ ленъ волосами и синими глазами. Онъ шелъ вопреки правиламъ рядомъ со мною, дружелюбно на меня поглядывалъ и совсѣмъ не стѣснялъ моей свободы.

— Можетъ быть отдохнемъ? — спросилъ онъ.

— Ну, что-жъ, посидимъ, пожалуй. Надо посмотрѣть въ послѣдній разъ на море.

— Ну, какъ знать, послѣдній, али бо нѣтъ. Всяко вѣдь

 

бываетъ. Вотъ теперь мы васъ въ подвалы водимъ, а придетъ врёмя, вы насъ будете водить. Тутъ, какъ сказать, ничего не поймешь.

 

* * *

Дверь небольшой камеры при пограничномъ Туапсинскомъ отрядѣ захлопнулась за мной. Словно стержень какой вытянула изъ меня невидимая рука и я почувствовалъ тщету и борьбы и бѣшенной работы, легъ на лавку и тотчасъ заснулъ.

Проснулся я только ночью. Въ рѣшетчатое окно тянуло легкимъ прохладнымъ вѣтеркомъ и были видны меркнущія отъ утреннихъ лучей звѣзды. Вотъ и небо стало багровѣть. Я опять закрываю глаза и представляю себѣ какъ легкій утренній вѣтерокъ рябитъ море и оно, какъ и небо, загорается рубинами. Представляю себѣ и тихій лѣсъ, отвѣчающій легкимъ шелестомъ утреннимъ вѣтеркамъ.

Я уже готовъ былъ вскочить и направиться прочь отсюда, но колючая мысль о происшедшемъ заставила сѣсть на лавку. Рѣшетка въ окнѣ, закрытая дверь — сразу привели меня въ себя.

Мысли несутся потокомъ. Я не могу остановить ихъ бѣгъ, сосредоточить на чемъ нибудь. Что у меня на сердцѣ? Тяжесть? Нѣтъ, равнодушіе. Мелькаютъ какъ сонъ мои восьмилѣтнія скитанія, житье подъ вымышленной фамиліей, потеря близкихъ, дѣтей. И стало еще равнодушнѣе на сердцѣ. Куда мнѣ стремиться? Что такое я въ этой бурѣ, въ этомъ хаосѣ? Песчинка, трость, колеблемая вѣтромъ.

Звякнулъ ключъ и въ растворившейся двери, мой конвоиръ, бѣлокурый парняга. Въ рукахъ у него корзина.

— Вотъ тутъ прислали вамъ сливъ. Я взялъ корзину.

— Корзину обратно, — сказалъ пограничникъ.

— Она тутъ? — спросилъ я, разумѣя жену.

— Тутъ, тутъ. Черезъ часъ васъ повезутъ въ Новороссійскъ, — добавилъ онъ полушепотомъ.

Я отдалъ корзину. Дверь захлопнулась. Въ моихъ рукахъ облитыя слезами сливы, нѣмой знакъ присутствія любимой. Можетъ быть это послѣднее прости.