- 33 -

2. ВИТАЛИЙ АВРАМОВИЧ УРМАН

 

Отец Виталия был унтер-офицером старой армии, он служил в артиллерии, В 1913 году на смотру в Гатчине в честь 800-летия дома Романовых он получил фельдцейхмейстерский приз, который дал ему офицерские привилегии, В 1917 году он стал большевиком. Гражданскую войну Аврам Урман закончил на Украине, там он и женился.

Детские годы Виталия прошли в Хабаровске, где комбриг Урман служил под начальством маршала Блюхера. С Севкой, сыном "дяди Васи", Виталий учился в школе.

Аврам Урман был незаурядным человеком. Виталий помнит, как отец, заложив руки за спину, ходил из угла в угол по своему кабинету, что-то обдумывая и иногда про себя повторял: "За что мы боролись?.. За что мы боролись?.."

В 1938 году, вскоре после ареста Блюхера, посадили и отца Виталия. Матери посоветовали поскорее уехать из Хабаровска, и подальше. Они переехали в Одессу, Начальник одесской милиции, хорошо знавший отца Виталия еще со времен Гражданской войны, предупредил мать, что в Одессе ей оставаться небезопасно, могут посадить. Он посоветовал ей уехать в Кировоград.

 

- 34 -

"Там вас никто не знает, а у меня есть друзья в милиции, они вас там пропишут".

В 38-м году я закончил украинскую семилетку и пошел в 8-й класс русской 11-ой школы. Так мы встретились с Виталием. Дружбы между нами не было, Я ничего не знал о его отце, герое Гражданской войны, "ныне разоблаченном враге народа", не знал, как они с матерью бедствовали, но почему-то посчитал Виталия недостойным высокого звания члена ВЛКСМ, На комсомольском собрании я выступил с принципиальной, как мне казалось, речью против Виталия, и его в комсомол не приняли, (В нашем классе всего-то только два человека и не были комсомольцами). Виталий целый год со мной не разговаривал, а я, хоть и понял, что мое выступление было несправедливым и неумным, — стыдился открыто это признать. Только перед самой войной, когда мы уже кончали школу, нас помирил наш общий друг. Виталий был незлопамятным парнем, он подал мне руку, и я с радостью ее схватил.

Когда началась война, Виталий тоже подал заявление в военкомат, хотел идти на фронт добровольцем, но из-за отца его не взяли. Позже уже брали всяких, но в самом начале войны таких, как Виталий, остерегались... Мать Виталия была русская, а того, что его отец еврей, в нашем городе никто не знал, так что с этой стороны ему при немцах опасность не угрожала. С первых же дней оккупации Виталий вступил в подпольную партизанскую группу. Там были люди разных возрастов, старшие были сторонниками выжидательной

 

- 35 -

политики, Виталий рвался действовать активно. Ничего особенного их группа не совершила, но много ли надо было сделать при немцах, чтобы попасть в концлагерь или на виселицу? Когда в июне 42-го начались аресты в их группе, Виталий бежал из города. Мать его стала всем говорить, что Виталий пошел купаться на плотину и утонул.

Виталий пошел на восток. Пистолет от выбросил, зная, что если его задержат с оружием, то убьют на месте. Четыре месяца он шел по Воронежской области, и там его схватили и посадили в лагерь военнопленных. Три раза он пытался бежать, за что его поставили к яме, но в последний момент заменили расстрел поркой шомполами, На четвертый раз он все-таки бежал и в ночь на 1 ноября переплыл Дон. На нашей стороне начальник контрразведки "Смерш" прежде всего спросил Виталия, потрясая перед его носом револьвером, с каким заданием его заслали, но так как Виталий явился из глубокого немецкого тыла и принес с собой ценные для нашего командования сведения, его передали более высокому начальству. Случай был исключительный, и -такое у меня сложилось впечатление — с Виталием не знали как поступить. Наконец его отправили в город Энгельс, в распоряжение НКВД УСССР, находившийся там в эвакуации. Виталий не пожелал сидеть тихо в тылу, он требовал отправить его на фронт, написал жалобу на имя Сталина, что вот, мол, они здесь, в тылу, сами окопались и его на фронт не пускают, Я думаю, эта его жалоба из Энгельса не ушла, В январе

 

- 36 -

1943 года Виталия направили в спецлагерь под Рязанью, где его взяли под стражу и завели на него дело. Сначала ему "шили" шпионаж, будто он завербован немецкой разведкой и окончил шпионскую школу в Минске, но Виталий был упрям, как его отец, и не желал сознаваться. В мае его, все еще подследственного, отправили в Котлас, на пересылку. В ноябре 1943 года Особое совещание определило ему меру наказания — пять лет заключения "по делу НКВД СССР", статья 58—16. (Об этом постановлении Виталий узнал только в 45-м году, на третьем году заключения). Зимой 43-го года Виталия из Котласа отправили этапом на станцию Джантуй, в Печорлаг.

Мне Виталий потом не раз говорил, что мои десять лет не стоили его пяти, И это правда, Я жил среди 58-й статьи, а Виталий попал в общий лагерь, к блатным. В первую же ночь в бараке на нарах его огрели чем-то тупым по голове и выбросили в тамбур. Он очнулся от холода, весь в крови, и в одном белье побежал в медпункт. Там блатной фельдшер прежде всего добавил ему под ребра: "Проигрываетесь в карты, а потом бегаете сюда, спать не даете!"

— Ты хоть каждый день пайку получал, — говорил Виталий, — а мне бригадир показывал на стенку: "Твой хлеб вон там нарисованный",

Виталий хорошо рисовал, и это его спасло, его взяли художником в КВЧ, он стал "придурком". В 1948 году он освободился и избрал местом жительства Воркуту. На работу он поступил в Геологоразведочную экспедицию. Амнистия 1953 го-

 

- 37 -

да распространялась и на пятилетников 58-й статьи. С Виталия была снята судимость, и он не стал добиваться реабилитации даже тогда, когда его мать в 1957 году получила посмертную реабилитацию его отца, В 54-м году Виталий, уже женатый, в отпуске был в Кировограде и заходил к моей матери. Он узнал, что я сижу на 40-й шахте, и оставил для меня свой Рудницкий адрес. В ноябре 55-го года меня, как отбывшего две трети срока, "условно-досрочно" освободили. Я не хотел идти к Виталию раньше, чем устроюсь на работу, поэтому первое наше свидание произошло только в декабре, через месяц после моего освобождения. Я познакомился с его женой Надей и увидел их дочь, которая теперь сама стала мамой, а тогда только что начинала говорить. "Ты был контриком, а я советскую власть защищал, — сказал мне Виталий, — и вот теперь мы встретились на Воркуте. Разными путями мы пришли к одному результату",

Благодаря протекции Виталия, я с апреля 56-го года стал работать лаборантом в химлаборатории Геологоразведочной экспедиции на Руднике. Жить мне было негде, и я попеременно ночевал то у Виталия, то в химлаборатории, то стерег комнаты уезжающих в отпуск. Так все лето 56-го года я прожил у Ольги Павловны Бажовой, моей начальницы, у которой был отпуск за два года. О, П. Бажова, дочь известного русского писателя, автора "Малахитовой шкатулки", сама не сидела, она приехала к сидевшему мужу. Она бы-

 

- 38 -

ла доброй женщиной, но общественные взгляды ее были самыми конформистскими,

Я женился на Урсуле в самый разгар ее конфликта с Водолазкиным, начальником Мерзлотной конторы, Урсула в жизненной борьбе существо еще более слабое, чем я, и это хорошо, потому что муж должен быть хоть немножко сильнее своей жены. Выйдя за меня замуж, Урсула обрела в моем лице своего естественного защитника, но ее борьба за комнату, из которой ее Водолазкин выселял в худшую, была уже безнадежно проигранной, и я предлагал ей уступить, чтобы не подвергаться добавочным унижениям. Но Урсула тянула и дотянула до того, что нас выселили силой. Мерзко вспоминать, как нам ломали стенку, сыпалась штукатурка, все было в пыли, Урсула сидела и плакала, а я переносил вещи. Ни милиция, ни прокуратура нам не помогли: дом ведомственный, обращайтесь к Водолазкину. Когда Урсула, уже в декретном отпуске, уехала в Кировоград, Водолазкин задержал ее паспорт, сданный на выписку, (Я как раз перед отъездом Урсулы получил комнату от экспедиции, и Водолазкин потребовал, чтобы мы забрали с собой и Ренату). Паспорт я все-таки вырвал у него, побегав три дня по разным городским инстанциям, Тогда Водолазкин пожелал сселить Ренату с другой одинокой женщиной, вдвое ее старшей. Это уже была месть, и он этого не скрывал. Он подсылал к Ренате своего холуя, который входил к ней без стука и говорил, что вот, мол, куда вы только не жаловались, а все без толку, сходили

 

- 39 -

бы лучше к самому Михаилу Семеновичу и попросили его...

К коммунальным квартирам мы давно привыкли, но чтобы в одну комнату селили чужих друг другу людей, — это я увидел впервые только на Воркуте. Свою первую комнату в экспедиции я получил тоже на пару с совсем мне не знакомым человеком, намного моложе меня. От этого принудительного сожительства я мог отказаться, только отказавшись от комнаты. Но чтобы кого-нибудь лишали его законной комнаты и принудительно с кем-то сселяли, — этого я еще не слыхал даже на Воркуте. И я взорвался. Мы же, черт побери, не заключенные, мы же вольные граждане! Есть же у нас какие-то права, существует же понятие о неприкосновенности жилища! Я написал письмо в "Правду", и это была ошибка: надо было продиктовать его Ренате, "Качать права", отстаивать свои интересы — это еще куда ни шло, это еще могут понять. Но заступаться за других, даже если это сестра жены, — этого у нас не любят. Письмо из "Правды" переслали в наш горком, и, прежде чем его стали официально разбирать, оно неофициально на один вечер попало к Водолазкину, — я это позже узнал. Потом работник горкома приходил ко мне на работу, говорил со мной, а в Мерзлотной опрашивал свидетелей. Через несколько дней он позвонил мне и сказал, что Водолазкина обязали оставить Ренату в покое. Я победил, но дорогой ценой.

Одновременно с горкомом моим письмом занялись и в КГБ. В кабинет начальника экспеди-

 

- 40 -

ции Чухина вызывали моих сослуживцев и соседей, и сидевший там сотрудник этого учреждения спрашивал их о моих словах и делах. Больше всего его интересовали два вопроса: не предлагал ли я им вступить в антисоветскую организацию и что я говорю о своем письме в "Правду", Не все вызванные сообщили мне об этом, зато я узнал, кто сидел у дверей кабинета на очереди, а мне этого не сказал,

С Урманом говорили отдельно. Как же, он уже давно всем протрубил, что я его друг детства. Виталий мне о своей беседе с работником КГБ сказал сам, но намеками и недоговаривая, и я перестал к нему ходить. Тогда обиделся Виталий. Он явился ко мне слегка выпивши и потребовал объяснений, почему я его избегаю. "Ты помнишь, как ты был передо мной виноват?" — спросил он между прочим. "Помню", — сказал я, не отводя глаз в сторону. На этом объяснение и закончилось.

Мое письмо в "Правду" было резким, но не дерзким, городские власти я не критиковал, ограничившись только самоуправством Водолазкина. И все же я о себе лишний раз напомнил там, где лучше бы нас забыли. Потому что то, что по одной мерке можно считать законной жалобой, по другой расценивается как вылазка протестанта.

В 1961 году Урман закончил Московский заочный политехнический институт и всей семьей переехал в Луганск, где стал работать на инженерных должностях в разных институтах. Снача-

 

- 41 -

ла Урманы снимали частную комнату, потом им дали двухкомнатную квартиру. Прирожденный техник, Виталий мог бы сделать карьеру выдающегося инженера, если бы для нее главными были инженерные способности. Но к его рацпредложениям и изобретениям пристраивалось столько соавторов (его шеф, конечно, был впереди всех), что подлинного автора среди них уже нельзя было увидеть.

В 1968 я был у него в гостях. В день моего приезда Виталий сказал: "Сегодня к нам придет Севка Блюхер с женой". Оказывается, Виталий в Луганске неожиданно встретился с Всеволодом Блюхером, с которым не виделся с 1938 года. Всеволод после ареста отца два с половиной года сидел в Нальчике в политизоляторе. Ему предлагали сменить фамилию, но он отказался. Всю войну он провоевал рядовым, даже лычки ефрейтора не выслужил. Неоднократно представлялся к наградам, но ни одной не удостоился. После реабилитации отца он ездил в Москву, был принят Микояном, который вручил ему за военные заслуги орден — не помню какой.

Всеволод Васильевич держался сдержанно. Когда я на минуту вышел в другую комнату, он, понизив голос, спросил:

— Что за человек? При нем все можно говорить?

7 февраля 1978 года Всеволод Васильевич Блюхер умер.

В сентябре 1978 года Урману исполнилось 55 лет. Уезжая из Воркуты, он увез с собой справку

 

- 42 -

о льготном стаже, но в собесе его ждало разочарование: за истекшие семнадцать лет вышли новые инструкции, которые в газетах не публиковались, и его справка потеряла силу. Виталий всегда говорил, что второй раз на Воркуту он поедет только под конвоем, но теперь он не захотел ждать пенсии до 60 лет и приехал все-таки без конвоя, чтобы доработать в Геологоразведке недостающие два года к льготному стажу. Мы, его старые воркутинские друзья, уговорили его подать на реабилитацию, хоть время реабилитации давно прошло. В ноябре он это и сделал, и через три месяца его вызвали в КГБ, Восемь часов следователь подробнейшим образом расспрашивал Урмана о его деле 1941—1943 годов, хотя, с моей точки зрения, все постановления Особого совещания, ввиду незаконности самой этой коллегии, должны быть отменены без рассмотрения.

В апреле 1979 Урман был реабилитирован. Проработав год в Геологоразведочной экспедиции, Виталий уехал домой, в Луганск, который теперь снова стал Ворошиловградом. Когда поезд тронулся, мы помахали друг другу. Увидимся ли мы еще когда-нибудь?

Перед отъездом я сказал ему, что пишу эти записки, и просил уточнить некоторые факты, но Виталий наотрез отказался. "Я буду писать по памяти", — сказал я, "Дело твое", — сказал Урман.