Можно простить, но никогда не забывать.

Премьер-министр Израиля

Давид Бен-Гурион

 

Глава седьмая

Годы под знаком пережитого

 

Весной 1955 года я был восстановлен на историческом факультете МГУ, но в целях скорейшего окончания учебы оформился на заочное отделение. Это давало возможность сдавать экзамены независимо от экзаменационных сессий. То есть я фактически опять стал студентом-экстерном.

Мы получили спустя некоторое время небольшую денежную компенсацию за конфискованное имущество, и это дало возможность мне учиться, не поступая на работу. Своей квартиры не было. Наша была конфискована, и там поселились несколько семейств.

После освобождения мать с няней жили у родственников, а мне пришлось за несколько лет до получения квартиры на Университетском проспекте жить в самых разных местах.

Я как-то подсчитал, что за это время — до марта 1957 года, когда мы получили квартиру, я сменил 11 мест жительства.

Жили материально очень трудно, ничего не было — ни вещей, ни одежды, ни обуви. Иногда мать работала во ВТЭКе, что спасало положение. Я, разумеется, тоже пытался устроиться на какую-либо работу. Но мать была против этого, считая, что самое главное для меня поскорее закончить учебу и уже потом думать о работе по специальности. После лагеря и всего пережитого мне с трудом удавалось себя заставить сдавать экзамены по политэкономии, марксизму-ленинизму и ряду других предметов. Но приходилось преодолевать свои настроения и учиться. Практически за один год я сдал экзамены за два с половиной курса. Так что в общей сложности я проучился в университете немногим более трех лет — два года до ареста и год после освобождения. Летом 1956 года я успешно

 

сдал государственные экзамены, получил диплом с отличием. Темой моей дипломной работы были социально-экономические предпосылки возникновения народничества в России.

В этот момент основной задачей для меня стало устройство на работу. В Историческом музее заинтересовались моей дипломной работой и предложили поступить в аспирантуру; рекомендацию я получил по окончании университета. Но аспирантура в Историческом музее меня не очень привлекала, и я пытался поступить аспирантом в Институт славяноведения Академии наук СССР. Я всегда интересовался историей южных и западных славян, много читал до ареста, кое-какие практические знания получил в лагере в результате общения с поляками, украинцами, да и вообще с образованными людьми. Переговоры с Институтом славяноведения шли благополучно для меня, но как раз в это время — а это было лето 1956 года — я узнал из газет, что создается новый научный центр — Институт мировой экономики и международных отношений Академии наук СССР — ИМЭМО. Я решил попытаться поступить в этот институт на работу Институт еще не имел своего собственного помещения; дирекция и небольшая группа сотрудников находились в помещении Института экономики на Волхонке. Туда я отправился в начале июля 1956 года, записавшись на прием к ученому секретарю института, кандидату исторических наук Игорю Сергеевичу Тлаголеву. Это был очень интеллигентный человек, уроженец Ленинграда. Было ему лет 40. Я несколько раз в июле и августе приходил к нему на прием. Он обещал помочь, хотя я прекрасно понимал, что мне с моим прошлым будет очень нелегко оказаться на работе в ИМЭМО. В этой связи представляют интерес некоторые обстоятельства моего поступления в институт. Отдав необходимые анкеты и указав, что я был и в гетто, и в сталинском лагере в связи с «делом врачей», я ждал результата моих хождений и к Глаголеву, и к заместителю директора доктору экономических наук Владимиру Яковлевичу Аболтину, сухому и молчаливому человеку, бывшему латышскому стрелку.

И вот однажды — это было 16 августа 1956 года — в квартире у родственницы, где мы временно тогда жили, на Тверском бульваре, раздался звонок. Я открыл дверь. На пороге стоял... Глаголев. Он сказал, что я принят на работу и 18 августа могу к ней приступить. Он сообщил, что на первых парах я буду работать библиотекарем, а затем будет видно. Мы были крайне удивлены и взволнованы. Зная советские порядки, посещение Глаголева было из ряда вон выходящим случаем.

Спустя два дня я вышел на работу; в институте несколько раз встречался с Глаголевым, он обещал перевести меня со временем в

 

отдел информации. Там была довольно интересная работа, так как в мои обязанности входила бы систематизация материалов ТАСС и иностранной печати. Все эти материалы в то время были недоступны для миллионов советских людей. И действительно, вскоре я перешел в отдел информации на должность «младшего научного сотрудника без степени». Спустя несколько лет не без помощи Игоря Сергеевича я был переведен в отдел стран Ближнего Востока и Африки, в котором проработал до 1964 года.

Я часто задавал себе вопрос, чем объяснялось такое благожелательное отношение Тлаголева ко мне. Ведь я был рядовым сотрудником, никто у меня «за спиной» не стоял, связей никаких не было. И вот спустя много лет, не то в 1976-м, не то в 1977 году, когда Игорь Сергеевич уже не работал в ИМЭМО, а был сотрудником Института всеобщей истории, я узнаю, что во время осенней туристической поездки в Иорданию Глаголев в первый же день после прибытия в Амман исчез из гостиницы, оставив в номере свое старое осеннее пальто и галоши, с которыми он никогда не расставался в слякотное время года, хотя к тому времени они уже давно вышли из моды. Один мой знакомый, который летел вместе с Глаголевым в Амман, рассказал мне потом, что на аэродроме он спросил Игоря Сергеевича, зачем он так по-осеннему нарядился — ведь в Иордании еще лето. Глаголев ответил, что в Москву, возможно, придется возвращаться в дождливую погоду, а как же без галош?

Исчезновение Глаголева вызвало переполох у руководителей туристической группы. Они немедленно связались с советским посольством и проинформировали о таинственном исчезновении Игоря Сергеевича. Спустя некоторое время из посольства сообщили, что, по их данным, в тот же день Глаголев вылетел в Рим. Он стал невозвращенцем. Спустя несколько лет я прочел в материалах ТАСС сообщение, что бежавший из СССР видный специалист по проблемам разоружения Игорь Сергеевич Глаголев стал директором Ассоциации за сотрудничество демократических стран. И мне стало ясно, почему он пришел ко мне и почему он покровительствовал мне в институте. Будучи в душе противником большевизма, он, очевидно, считал своим долгом помогать тем, кто от него пострадал. Он умер в начале 90-х годов. До сих пор я с большой теплотой вспоминаю этого замечательного человека, благодаря которому я оказался в ИМЭМО.

Но не только он помог мне поступить на работу в этот институт. Первым директором ИМЭМО (с 1956 по 1965 год) был видный экономист и прекрасный человек Анушаван Агафонович Арзуманян. Он умер в 1965 году До войны он, будучи проректором Бакинского

 

университета, был арестован и некоторое время провел в тюрьме Затем освобожден, принимал активное участие в Великой Отечеств венной войне. А.А. Арзуманян был в родстве с А.И. Микояном они были женаты на родных сестрах. Арзуманян, безусловно, был антисталинистом. Это был человек большой души, принявший участие в судьбе многих репрессированных в сталинские годы ученых. Именно с его помощью некоторые из них смогли возобновить не по своей вине прерванную в те годы научную деятельность в стенах ИМЭМО. Среди них были крупные специалисты в области мировой экономики — Е.А. Громов, С.А. Далин, В.В. Зубчанинов, известный историк, автор ряда книг по проблемам США В. И. Лан (Каплан). Все они в свое время работали в Институте мирового хозяйства и мировой политики, директором которого вплоть до его закрытия в 1948 году был академик Е.С. Варга. Одни были арестованы еще до войны, другие в послевоенное время.

Итак, я оказался в ИМЭМО, ставшем в последующие годы одним из самых престижных и наиболее либеральных институтов в системе Академии наук. Вскоре при институте был организован журнал «Мировая экономика и международные отношения», главным редактором которого был назначен... Я.С. Хавинсон, очевидно, с подачи своего старого приятеля Б.Н. Пономарева, который в то время был заведующим международным отделом ЦК КПСС, а позднее стал кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС. Разумеется, о роли Хавинсона в «деле врачей» я тогда ничего не знал.

Хорошо помню реакцию Я.С. Хавинсона, когда я предложил для первого номера журнала, вышедшего летом 1957 года, небольшую статью о политике ФРГ в отношении развивающихся стран. Ему очень не хотелось ее публиковать под моей фамилией, которая, несомненно, в течение многих лет вызывала у него неприятные воспоминания о его позорном участии в подготовке письма с требованием казни «врачей-убийц» и создавала дискомфортное состояние. И этот сталинский прислужник принял «мудрое» решение — опубликовать мою статью под псевдонимом Я. Яковлев. Он и в последующие годы всячески пытался препятствовать мне выступать на страницах руководимого им журнала, публикуя статьи других авторов, причем не из числа сотрудников ИМЭМО, на темы, которыми я занимался.

В течение нескольких десятилетий Хавинсона прочно держали на плаву влиятельные лица того времени и близкий к семье Л.И. Брежнева академик Н.И. Иноземцев, являвшийся с 1966 по 1982 год директором ИМЭМО.

 

Должен сказать, что на протяжении многих лет, особенно после смерти академика А.А. Арзуманяна, я постоянно ощущал определенные трудности, причиной которых — я в этом глубоко убежден, Г так как имею веские основания, — было мое прошлое, связанное с арестом и причастностью к «делу врачей».

В течение нескольких десятилетий после реабилитации я продолжал оставаться под наблюдением КГБ.

Летом 1991 года, уже после путча 19 августа, мне позвонил мой знакомый из «Мемориала», известный историк-исследователь Никита Охотин, и сообщил, что в архивах КГБ обнаружен акт о сожжении списка материалов «оперативного учета». Акт был сожжен в августе 1990 года по приказу В.А. Крючкова. «Оперативный учет» мог означать «наблюдение» за теми или иными лицами, а также и их «оперативную разработку». В списке были многие известные писатели, артисты, журналисты, ученые, работники кино и телевидения. Когда Никита Охотин просматривал список лиц, материалы об «оперативном учете» которых были уничтожены, он обратил внимание, что в нем была и моя фамилия... К 1990 году я был уже 36 лет как полностью реабилитирован, но наблюдение за мной продолжалось. Так что, имея несчастье попасть в 1950 году в сети МГБ, я все время оставался под пристальным оком этой организации.

Я проработал в ИМЭМО 33 года, пройдя путь от библиотекаря до главного научного сотрудника, руководителя небольшой группы научных работников. Сперва я занимался политикой Западной Германии на Ближнем Востоке и в Африке, и в конце 1961 года защитил по этой теме диссертацию на соискание ученой степени кандидата исторических наук. В 1963 году опубликовал обширную монографию на базе диссертации, которая спустя некоторое время была издана также и в ГДР, и в ФРГ. Отдельные главы книги печатались в ряде арабских и африканских стран. Исследуя политику ФРГ на Арабском Востоке и в Африке, я, едва прикоснувшись к фактическому материалу, стал натыкаться на следы пребывания бежавших после разгрома нацизма гитлеровцев в арабских странах и их участие в ближневосточных делах.

Я подготовил небольшую статью на эту тему, но все попытки опубликовать ее даже в «закрытых» академических изданиях, предназначенных для узкого круга специалистов, на протяжении нескольких десятилетий неизменно заканчивались неудачей. Когда я принес статью Я.С. Хавинсону, он вышел из себя и стал кричать: «Вы понимаете, что Вы написали или нет? За такую статью меня выгонят с работы, а Вы будете иметь еще более крупные неприятности. По-

 

рвите статью и забудьте о ней». В других изданиях я также получил отказ, но продолжал накапливать материал по этой теме. За последние 10 лет мне неоднократно приходилось бывать в США, Германии, Израиле, в ряде других стран, где удалось поработать в архивах и библиотеках и собрать много нового интересного материала о послевоенной деятельности нацистов на Ближнем Востоке. Я расширил первоначальный текст, так как в моем распоряжении оказались чрезвычайно любопытные сведения о внедрении германских нацистов и офицеров вермахта в военную и политическую структуру, прежде всего тех арабских государств, которые были основными союзниками Кремля на Ближнем Востоке, — Египта, Сирии, Ирака.

Прежде всего мне стало ясно, почему советские органы печати наотрез отказывались от публикации моей статьи. Дело в том, что советские власти, прежде всего КГБ, были прекрасно осведомлены о роли бывших нацистов и офицеров вермахта в арабских странах в послевоенный период. Именно эти страны являлись тем регионом, куда бежало после войны наибольшее количество нацистских военных преступников, гестаповских чинов и офицеров вермахта, игравших в руководящих кругах арабских стран значительную роль. А как раз с этими кругами в конце 50-х годов Кремль установил и развивал тесное военно-политическое, экономическое и идеологическое сотрудничество, важнейшими элементами которого была ненависть к Западу, демократии, тоталитаризм и враждебное отношение к Израилю. Последнее обстоятельство имело особое значение. Юдофобия в течение многих лет была связующим звеном между московским руководством и реакционными полуфашистскими режимами ряда арабских стран. В формирование этого сотрудничества внесли большой вклад и бежавшие на Арабский Восток после разгрома гитлеровской Германии тысячи нацистов и офицеров германской армии, нашедшие не только политическое убежище в Египте, Сирии, Ираке, Саудовской Аравии, но и работу в правительственном, военном и пропагандистском аппарате этих стран. Мне думается, что данный вопрос представляет немалый научный и политический интерес, и я решил материал о нем включить в эту книгу.

Как известно, в годы, предшествовавшие второй мировой войне, и во время нее многие арабские националисты ориентировались на Германию, стремясь использовать противоречия между Берлином и европейскими колониальными державами — Англией и Францией. Эта ориентация на Германию превратила часть арабских националистов в прямую политическую и военную агентуру гитлеризма на Арабском Востоке и оказала пагубное влияние на

 

 

формирование идеологических воззрений влиятельных кругов арабского мира, воспринявших многие элементы нацистской идеологии — тоталитаризм, шовинизм, в первую очередь юдофобия, ненависть к ценностям западной демократии. Все это «облегчило» после второй мировой войны и создания государства Израиль переориентацию многих арабских политиков на другое антидемократическое тоталитарное государство — СССР, чье руководство придерживалось сходных воззрений.

Такого пронацистского курса придерживались до и после войны великий иерусалимский муфтий Хадж Амин аль-Хуссейни, бывший премьер-министр Ирака Рашид Гайлани, шейх Арслан в Сирии и многие другие арабские политики. Особую активность проявил Хадж Амин аль-Хуссейни, всю свою жизнь «посвятивший» борьбе против возвращения евреев на их историческую родину в Палестине. Он установил контакты с нацистами еще в 1933 году, которые позднее стали оказывать ему военную и финансовую помощь во время известных событий 1936 года в Палестине, когда там произошли крупные погромы еврейского населения. Гитлер обещал муфтию помощь в борьбе с англичанами и евреями. В 1939 году муфтий оказался в Багдаде, где активно содействовал приходу к власти ставленника нацистов Рашида Гайлани в 1941 году. После подавления английскими властями прогерманского восстания, организованного Рашидом Гайлани, муфтий бежал в Тегеран, а спустя некоторое время, в октябре 1941 года, прибыл в Италию, откуда Муссолини переправил его в Берлин. Он установил тесные связи с Адольфом Эйхманом. В сопровождении гауптштурмфюрера СС Бруннера муфтий посещал концлагерь Заксенхаузен, лагеря смерти Освенцим и Майданек, где лично наблюдал за уничтожением евреев. Любопытно, что после войны муфтий помог Бруннеру укрыться на Ближнем Востоке. По сообщениям иностранной печати, тот уже в течение длительного времени находится в Дамаске под защитой сирийских властей, тщательно охраняющих его.

Бруннера дважды заочно судили в 1954 году в Париже и Марселе и приговорили к смертной казни, которая была отменена во Франции в 1981 году Алоиса Бруннера, который являлся одним из главных подручных и секретарем Эйхмана, высоко ценившего его за «эффективность», обвиняли в депортации 130 тысяч французских евреев'^*. С июня 1943 года по август 1944 года он был начальником концлагеря Дранси под Парижем, из которого евреев направляли в газовые каме-

 

ры. Палач никогда не раскаивался в содеянном. «Казненные евреи заслуживали смерти, — заявил он в 1987 году в интервью газете «Чикаго Санди Тайме». — У меня на этот счет нет никаких сожалений. Если надо было бы, я все повторил бы сначала». В течение длительного времени его разыскивали власти Германии, Греции и Чехословакии. Французская разведка располагала свидетельскими показаниями, что Бруннер под вымышленным именем Георга Фишера проживает в Дамаске, установила его адрес. Очередное расследование совершенных им преступлений началось в 1987 году, когда стали известны новые факты о депортации по его приказу еще двух групп французских евреев, среди которых находилось несколько сот детей.

На протяжении нескольких десятилетий Париж требовал от Дамаска экстрадикции Бруннера, но сирийские власти упорно отвечали, что им, якобы, ничего не известно о пребывании в их стране этого нацистского преступника. В 1996 году президент Жак Ширак безуспешно просил президента Сирии Хафеза Асада помочь в розыске преступника. Тот отвечал, что ему лично, мол, об этом ничего не известно.

Дело Бруннера в течение многих лет отравляло французско-сирийские отношения. В конце 1999 года сирийские источники намекали на смерть нациста, но до сих пор не представили никаких доказательств. А тем временем Бруннер менял квартиры и псевдонимы. Но, встретившись в середине 90-х годов с туристами из Германии, представился им под своим настоящим именем.

В начале марта 2001 года в Париже прошел еще один заочный судебный процесс над Бруннером. Процесс явился победой известного парижского адвоката Сержа Кларсфельда, который вместе с женой Беатой на протяжении многих лет является одним из главных «охотников» за беглыми нацистами. Родители адвоката по распоряжению Бруннера были отправлены из Франции в Освенцим, где и погибли. Серж Кларсфельд занимается розыском Бруннера с 70-х годов, четыре раза посещал Сирию, где несколько человек случайно видели Бруннера в машине «скорой помощи» в 1992 году. Однажды Кларсфельду даже удалось поговорить с нацистом по телефону. Парижский адвокат убежден, что Бруннер по-прежнему жив и скрывается в Сирии. После смерти Хафеза Асада к власти пришел его сын Башар, однако власть в Сирии продолжает находиться в одних и тех же руках, отмечает Серж Кларсфельд, который также является председателем Ассоциации детей депортированных евреев'^* Франции. Находясь ле-

 

 

том 1990 года в Париже, я встречался с ним, и он подробно рассказывал мне о Бруннере и других беглых нацистах, окопавшихся в арабских странах. Кстати, Серж Кларсфельд и его жена Беата оказали в свое время решающую роль в проведении суда над «лионским мясником» Клаусом Барбье.

Парижский суд в марте 2001 года приговорил Бруннера к пожизненному заключению'^*. Жив Бруннер или нет — сирийские власти его почти наверняка не выдадут.

Муфтий Хадж Амин аль-Хуссейн получал в Берлине ежемесячно 75 тысяч марок, которые частично использовались для внедрения гитлеровской агентуры в арабских странах. Муфтий способствовал созданию Гитлером мусульманских формирований в составе войск СС. Некоторые формирования воевали в рядах германской армии на Северном Кавказе.

Из югославских мусульман состояла добровольческая горнострелковая дивизия СС Боснии и Герцеговины. После войны муфтий был внесен югославскими властями в список нацистских военных преступников, подлежащих суду. Однако ему удалось избежать наказания. Лига арабских стран обратилась к маршалу Тито с просьбой не настаивать на выдаче муфтия, который в тот момент находился в руках французских властей. Тито пошел арабским странам навстречу, муфтию был вынесен заочный приговор, и летом 1946 года он прибыл в Каир к египетскому королю Фаруку, который оказал ему восторженный прием.

Германской разведкой накануне второй мировой войны была создана в арабских странах широко разветвленная шпионская сеть, куда были завербованы представители самых различных слоев населения. Гитлеровская пропаганда пыталась внушить арабской общественности, что Германия является «лучшим другом арабских народов» и что избавление от англо-французского колониального правления они смогут получить лишь из рук германского руководства, которое, так же как арабские политики, решительно выступает против любых планов создания еврейского государства в Палестине. В 1937 году видный нацист, руководитель «Гитлерюгенд» Бальдур фон Ширах посетил ряд арабских стран. В 1939 году в Каире побывал Йозеф Геббельс, а перед самой войной Адольф Эйхман приезжал в Палестину, где встречался со своими арабскими единомышленниками.

Одиннадцатого марта 1941 года барон фон Вайцзекер, статс-секретарь нацистского МИДа, передал личному секретарю великого

 

иерусалимского муфтия в Берлине: «Немцы и арабы имеют в англичанах и евреях общих врагов и стали союзниками в борьбе против них».А23мая 1941 года Гитлер подписал приказ № 30, в котором говорилось, что «арабское освободительное движение на Среднем Востоке является нашим естественным союзником против Англии». Как это напоминает бесчисленные заявления советских руководителей 60—70-х годов о том, что «национально-освободительное движение в Азии, Африке и Латинской Америке — естественный союзник мирового социализма в борьбе против империализма»!

Поражение Германии в 1945 году не означало краха германо-арабской дружбы, направленной против западных демократий и «мирового еврейства». Пронацистские настроения в арабском мире продолжали существовать и после войны. Не случайно, что именно Арабский Восток, наряду с Латинской Америкой, стал главным убежищем для беглых нацистских преступников, руки которых были обагрены кровью миллионов евреев, многих народов Европы, прежде всего народов СССР. В арабских странах гитлеровцы не без основания рассчитывали встретить теплый прием у своей политической агентуры. Бежавшие нацисты прежде всего установили тесные связи со штаб-квартирой Хадж Амин аль-Хуссейни в Каире. (Кстати, нынешний председатель Организации освобождения Палестины (ООП) Ясир Арафат — один из племянников муфтия, который умер в 1974 году в Бейруте. Руководители арабских стран прислали на похороны своих представителей. Дядю хоронил и племянник — Ясир Арафат.)

Многие бывшие германские офицеры принимали самое активное участие в нападении арабских государств на Израиль в мае 1948 года после провозглашения независимости еврейского государства. Мне удалось в зарубежных архивах обнаружить материалы, свидетельствующие о том, что во главе многих подразделений арабского легиона, которым командовал британский генерал Глабб, находившийся на службе у тогдашнего короля Трансиордании Абдаллы, было несколько полковников бывшей германской армии.

Бегство нацистских военных преступников приняло особенно большой размах в конце 40-х — начале 50-х годов. С целью их переброски в арабские страны был создан специальный Арабо-германский центр по вопросам эмиграции, занимавшийся, в частности, вербовкой бывших офицеров вермахта для военной службы в армиях арабских государств. Руководителям центра стал бывший офицер штаба фельдмаршала Роммеля подполковник Ганс Мюллер, перешедший в ислам и действовавший под видом сирийского гражданина Хасанна Бея. С его помощью на Арабский Восток было пере-

 

 

правлено 1500 гитлеровских офицеров, а всего, по данным зарубежной прессы 50-х годов, в арабские страны бежало около 8 тысяч офицеров вермахта, поступивших на службу в вооруженные силы различных стран региона. «Нью-Йорк Тайме» отмечала в связи с этим 9 февраля 1952 года, что на Ближнем Востоке находится большое количество германских летчиков.

Многие крупные германские инженеры, близкие к известному конструктору ракетного оружия Вернеру фон Брауну, принимали самое активное участие в создании современной военной промышленности в Египте. В конце 50-х годов израильская контрразведка сфокусировала свое внимание на немецких ученых-ракетчиках, которые стали прибывать в Египет. Президент Египта Насер хотел, чтобы эти ученые помогли ему в создании ракет класса «земля-земля», которые могли быть использованы в будущей войне с Израилем. Руководитель «Моссада» Иссер Харел считал, что это было частью нового плана немцев по уничтожению евреев. Он ответил операцией «Домокл», и это был меч, который он повесил над головой каждого немецкого специалиста, прибывающего в Египет. Израильские агенты в Египте направляли им письма со взрывными устройствами. Харел был убежден, что проводимая им кампания принесет успех, но у него возникли трения с премьер-министром Давидом Бен-Гурионом, не желавшим портить отношения с Западной Германией, с которой в то время завязывались экономические и политические связи. Для изгнания немцев из Египта Харел был готов на экстраординарные меры. Он направил группу своих сотрудников в Испанию для встречи с бывшим нацистским офицером Отто Скорцени, который поддерживал дружеские связи с некоторыми немцами в Каире. Выступая под «чужим флагом» как представители разведки одной из стран НАТО, израильтяне попытались убедить его помочь в выдворении из Египта немецких специалистов ради интересов Запада. Трудно было поверить в то, что спустя всего два года после похищения Адольфа Эйхмана, которое было осуществлено под непосредственным руководством Харела, израильская разведка вела переговоры с другим известным немецким нацистом. Но Харел поддерживал решение послевоенного трибунала о том, что Скорцени был солдатом, а не военным преступником. Использование другого необычного агента привело к финалу операции «Домокл». Это был австриец, доктор Отто Йоклик. Вербовка Йоклика была немалым достижением Харела, поскольку тот был одним из ракетчиков, которые работали у Насера в Египте. Эксперт в области баллистики, он сумел убедить египтян, что может создать для них сверхмощную «кобальтовую бомбу». Харелу удалось заставить

 

Йоклика работать на Израиль из материальных соображений. Из Египта Йоклик приехал в Израиль, где подробно информировал ''Моссад" о состоянии секретной египетской ракетной программы. Йоклик предупредил, что Египет полным ходом идет в направлении создания ударной силы под кодовым названием «ABCV Сокращение имело довольно зловещий символ и означало «атомное, биологическое и химическое оружие». Боеголовками такого типа предполагалось оснастить создаваемые при участии немецких специалистов ракеты. Эта информация отвечала обеспокоен нести Харела.

Харел считал, что Египет был близок к созданию оружия массового поражения, угрожавшего самому существованию Израиля. Из-за дела Йоклика возникли разногласия в израильском руководстве. Харел надеялся убедить мировое, или по крайней мере израильское, общественное мнение в том, что последователи нацистов используют Египет в качестве базы. представляющей смертоносную угрозу еврейскому государству. Статьи, появившиеся в результате этой операции, проводившейся под эгидой «Моссада», вызвали в Израиле настоящую панику по поводу ракетной угрозы со стороны Египта. Бен-Гурион резко критиковал Харела за несанкционированную утечку информации, обвинив его в том. ч то он осложнил отношения Израиля с ФРГ. Из-за конфликта вокруг немецких ученых в отношениях между Харелом и Бен-Гурионом появились трещины, и в марте 1963 года Харел подал заявление об отставке. Он надеялся, что премьер-министр отклонит его просьбу и оставит во главе «Моссада», но это не было сделано. Харсл внес огромный вклад в борьбу с попытками Насера использовать немецкий научно-технический потенциал в целях уничтожения Израиля^*'.

В целях маскировки тысячи гитлеровцев переходили» в мусульманство, принимали арабские фамилии и тщательно изучали арабский язык.

«Вплоть до Йемена, — писала в августе 1957 года парижская газета «Монд», — не было арабской страны, где бы ни отмечалось присутствие германских военных». В западной печати были сообщения о том, что в начале 50-х годов Адольф Эйхман некоторое время находился в Кувейте, где был «своим человеком» в окружении местного властителя.

Основными странами, где осели нацисты, были Египет, Сирия и Саудовская Аравия. «Каир, — писала германская газета «Ди Вельт»

28 декабря 1958 года,— получил славу Эльдорадо для беглых нацистов». Уже в 1951 году в Египте начала работу неофициальная германская военная миссия в составе 60 офицеров во главе с гитлеровским генералом Фармбахером. Его заместителем был видный германский авторитет по вопросам танковой войны генерал Мунцель. Особое внимание миссия уделяла подготовке десантных частей египетской армии. Бывшие офицеры германского военно-морского флота Бехтольсгейм и Шпрехер пытались внедриться на британскую военно-морскую базу в Александрии. Тогда же бывшему сотруднику войск СС Тифенбахеру была поручена подготовка и обучение каирской полиции. В египетскую армию вступил бывший начальник отрядов специального назначения войск СС на Украине гитлеровский палач Оскар Дирлевангер, которому после свержения в июле 1952 года короля Фарука была поручена правительством Насера подготовка диверсантов против Израиля. Деятельность германских военных советников в Египте особенно усилилась после военного переворота. Этому в немалой степени способствовал тот факт, что некоторые его активные участники в годы второй мировой войны придерживались прогитлеровских взглядов. Так, по сообщению американского журнала «Нью Рипаблик» от 14декабря 1953 года, один из ведущих членов Революционного совета, созданного в Египте после свержения короля, майор авиации Хассан Ибрагим признал, что в 1942 году он и другие офицеры египетской армии направили в штаб Роммеля в район Эль-Аламейна, военный самолет с курьером, который передал немцам секретные документы о расположении и движении британских войск. А будущий президент Египта Анвар Садат за деятельность в пользу Германии два с половиной года находился в английской тюрьме. Вот что писала в связи с этим газета «Ди Вельт» 31 марта 1976 года: «Отношение Садата к немцам сложилось главным образом под влиянием отца, который выразил свое восхищение немцами в следующих словах: «На немцев можно положиться». Во время второй мировой войны Садат был на стороне немцев. Он занимался шпионажем для фельдмаршала Роммеля... Находясь за решеткой, он изучил немецкий язык. Когда Садат пришел к власти, он занимался организационными вопросами в стиле настоящего немца». Его глубокое уважение к нацистам выразилось в довольно странной форме. Когда в 1953 году египетская газета «Аль Мусавар» попросила Садата написать гипотетическое письмо умершему Гитлеру, Садат писал: «Мой дорогой Гитлер. Я приветствую тебя от всего сердца. Если ты, судя по всему, теперь проиграл войну, ты все же подлинный победитель. Тебе удалось

 

вбить клин между старым Черчиллем и его союзниками — отродьем сатаны». Садат имел в виду Советский Союз.

В европейской и американской печати в разное время было помещено немало статей о связях в годы второй мировой войны молодого офицера египетской армии Гамаля Абделя Насера с германской агентурой. В связи с этим один американский журнал писал, что «политическая карьера Насера была тесно связана с агентами германского верховного командования и нацистской партии. В качестве молодого офицера Насер усердно работал в пользу нацистского дела во время второй мировой войны».

Вскоре после свержения режима короля Фарука в Каире появился Отто Скорцени, привлеченный Насером, по словам журнала «Нью Рипаблик» от 14 декабря 1953 года, для «работы в службе государственной безопасности». Позднее правительство Насера поручило ему организацию особых войсковых соединений для операций в зоне Суэцкого канала. Тогда же полковник войск СС Иоган Демлинг, бывший в годы войны начальником гестапо в Рурской области, приступил к очередной реорганизации египетской службы безопасности. Посетивший в феврале 1953 года Каир тогдашний статс-секретарь боннского МИДа Вестрик заявил, что «германские военные советники оказывают определенное влияние на правительство Египта». Характерно, что еще весной 1958 года в Египте продолжала действовать группа германских военных экспертов в составе 15 офицеров, которая, как отмечала «Ди Вельт» от 15 марта 1958 года, «тесно сотрудничала с египетскими военными кругами».

В Сирии во главе германской военной миссии, руководившей обучением местной армии, находился бывший полковник гитлеровского генерального штаба Крибль. Одновременно офицер гестапо Рапп проводил реорганизацию разведывательной службы сирийской армии. Гитлеровцы, окопавшиеся в военных структурах Сирии, установили тесные связи с наиболее ярыми антиизраильскими элементами в стране и принимали активное участие в многочисленных государственных переворотах. Так, Рапп, например, был одним из организаторов военного путча в Дамаске в марте 1949 года.

Большую роль играли нацисты и в период диктатуры генерала Шишекли в Сирии. Одиннадцать гитлеровцев из числа германских военных советников составили специальную группу советников Шишекли по осуществлению его плана объединения всех арабских стран.

В Ираке в состав созданного после свержения монархического режима в июле 1958 года республиканского правительства входил

 

бывший офицер гитлеровской дивизии «Бранденбург» Джабар Омар, занимавший пост министра просвещения. Тесно связан был в прошлом с германской агентурой и тогдашний иракский министр национального строительства Саддик Шаншал.

В конце 50-х годов деятельность бывших нацистов на Арабском Востоке оказалась в поле зрения боннского правительства. Первого августа 1958 года близкая к окружению канцлера Конрада Аденауэра влиятельная газета «Рейнишер Меркур» опубликовала некоторые сводные данные о тогдашней деятельности нацистов в Египте. Дело в том, что эта деятельность ставила Бонн в неловкое и двусмысленное положение, и германские власти стремились отмежеваться от нее. Данные «Рейнишер Меркур» совпадали с более ранними сообщениями одной из наиболее информированных европейских газет — швейцарской «Нейе Цюрхер Цайтунг», опубликовавшей 13 августа 1957 года развернутый материал о деятельности нацистов на Ближнем Востоке. Согласно данным этой газеты, координатором всей этой деятельности с осени 1956 года являлся принявший ислам бывший сотрудник Геббельса и Розенберга, видный пропагандист расистских теорий, бывший главный редактор нацистского журнала «Вилле унд Таг» Иоганн фон Леере. В первые послевоенные годы Леере находился на службе у аргентинского диктатора Перона. В столице Аргентины он издавал журнал «Дер Дейче Вег». В Каире Леере руководил «устройством» бежавших в арабские страны немецких военных преступников. В этом ему помогал секретарь исламского конгресса Салаб Гафа — в действительности известный нацист Ганс Апплер.

Леере являлся одновременно советником министерства национального руководства Египта. Он, при активном участии специалиста по арабским дедам в ведомстве Риббентропа барона фон Миль-денштейна, много работал по насаждению на Арабском Востоке идей нацизма. Как сообщала 30 марта 1956 года германская социал-демократическая газета «Форвертс», Леере, в частности, стремился создать в Египте «постоянную арабскую нацистскую организацию».

В этот период служба госбезопасности Египта находилась в руках «арабизированных» нацистов. Так, одним из ее руководителей был полковник Аль-Нахер. Под этим именем скрывался бывший начальник гестапо в Варшаве Леопольд Глейм, заочно приговоренный польским судом к смертной казни. Пост начальника отдела пропаганды службы госбезопасности Египта занимал Хусса Налисман, возглавлявший одновременно в Каире объединение по типу «Гитлер-югенд». На самом деле это был обергруппенфюрер СС

 

Мозер. Его ближайшим помощником являлся бывший группен-фюрер СС Бубле, также носивший арабскую фамилию.

Экономический отдел службы госбезопасности являлся точной копией бывшего отдела Имперского управления СС.

Начальником египетской тайной государственной полиции был подполковник Хамид Судейман. В действительности это был бывший шеф гестапо в Ульме (Бавария) группенфюрер СС Генрих Зельмай. Начальником политического отдела полиции был полковник Салам, создавший в Каире тюрьму по гитлеровскому образцу. Это был оберштурмбанфюрер ее Бергард Бендер, командовавший во время войны разведчаст-ями службы госбезопасности по борьбе с партизанами в Польше и на Украине. Этот список можно было бы продолжить. Как сообщала газета «Рейнишер Меркур», из 2000 бывших сотрудников Сс и германской службы госбезопасности, бежавших на Арабский Восток, большинство находилось в Египте.

Многие гитлеровские «специалисты» по созданию концлагерей нашли применение своему чудовищному опыту в различных концлагерях, созданных в Египте и других арабских странах, в которых томились десятки тысяч представителей оппозиции. В 1958 году в Каире находился гитлеровский военный преступник, врач лагерей смерти доктор Эйзеле. Медицинскую часть администрации концлагеря, расположенного в 200 км к югу от Александрии, возглавлял эсесовский врач Виллерман.

В Египте и ряде других арабских стран свободно распространялась нацистская литература, в первую очередь «Майн Кампф» Гитлера. Этим, в частности, занимался нацист Эль-Хадж, он же Гейден, руководивший в свое время отделением германского информационного агентства в Каире. Газета «Дейче цайтунг» сообщала 5 ноября 1959 года, что осенью этого года в одном из книжных магазинов Каира лишь в течение одного дня была продана 1000 экземпляров «Маин Кампф». По сообщениям печати, это сочинение широко расходилось среди офицерского состава египетской армии. С помощью Леерса нацисты проникли в аппарат каирского радио. По этому поводу «Нью-Йорк тайме мэгэзин» писал 27 июля 1958 года:

«Египетские пропагандисты с помощью нескольких германских специалистов, уцелевших после краха нацистской Германии, превратили каирское радио в необычайно мощное орудие нацистской пропаганды, направленной против Израиля».

Важной сферой активности нацистов была и Саудовская Аравия, где им удалось установить тесные связи с влиятельными кругами ваххабитов. Авторитетная каирская газета «Аль-Ахрам» писала:

 

 

«Бывшие немецкие офицеры проявляют большой интерес к Саудовской Аравии. Ваххабиты рассматриваются ими в качестве одного из наиболее перспективных направлений в исламе. Офицерами СС созданы в этой стране военно-тренировочные центры, где проходят подготовку молодые ваххабиты. Во главе центра стоит один бывший офицер СС». И кто знает, не сыновья ли и внуки курсантов этого центра приложили свою руку к кровавым событиям в Чечне?

В этой связи следует отметить, что нацисты сыграли немалую роль в формировании арабского терроризма. Характерно, что эти традиции, заложенные в первые послевоенные годы, оказались весьма живучими. Достаточно вспомнить о тесных связях германской террористической группы Баадер-Майнхоф с палестинскими террористами.

Возникает вопрос: знали ли советское руководство, КГБ и его Первое главное управление, Главное разведывательное управление (ГРУ) о деятельности нацистов в арабских странах? Безусловно, знали, но сознательно закрывали на это глаза, считая арабских националистов своими партнерами на Ближнем Востоке в совместной борьбе против свободы и демократии, «международного сионизма» и Запада, подлинно демократических сил арабского мира. Можно даже предположить, что многие бывшие нацисты, бежавшие в арабские страны, были затем завербованы в КГБ. Подлинные масштабы тройственного сотрудничества между германскими нацистами, арабскими националистами и советскими разведывательными службами станут известны лишь тогда, когда будут рассекречены документы, хранящиеся в государственных архивах арабских стран и в соответствующих досье бывшего КГБ в Москве.

Возвращаясь к ИМЭМО, следует подчеркнуть, что в доперестроечные годы это был один из немногих интеллектуальных центров страны, где собрались крупнейшие и лучшие специалисты по экономике и политике зарубежных стран. Александр Бовин, известный журналист и дипломат, хорошо знавший институт, недавно отметил, что его сотрудники «по эрудиции, по владению материалом, по умению мыслить, как правило, заметно превосходили зарубежных коллег»^*. По его словам, это проявлялось на различных международных конференциях, симпозиумах и семинарах. В институте хорошо представляли истинное положение дел в мире; сотрудники достаточно свободно высказывались по самым различным проблемам не только западного мира, но и СССР. Нужно признать, что инакомыслие, конечно, в определенных пределах, в

 

институте не подавлялось. Сотни книг и тысячи статей сотрудников ИМЭМО, многочисленные лекции, которые они читали во многих городах Советского Союза, будили общественную мысль, знакомили читателей и слушателей с объективной обстановкой в зарубежных странах, давая людям огромный фактический материал для размышлений и сопоставлений с положением в СССР. И неслучайно на лекторов ИМЭМО приходило немало «телег» в высшие партийные инстанции с обвинениями в «объективистской» и «антисоветской» направленности их выступлений.

Мне часто по линии общества «Знание» приходилось читать лекции по экономическим и политическим проблемам Африки и других развивающихся регионов. Я стремился, опираясь на цифровой материал, показать, что, например, уровень жизни чернокожих африканцев в Южно-Африканской Республике во много раз выше, чем в тех африканских странах, которые провозгласили так называемую «социалистическую ориентацию». Говоря о событиях в Афганистане, я всегда приводил итоги голосования в Генеральной Ассамблеи ООН, где из года в год росло число стран, выступавших против вторжения советских войск в эту страну. И объяснял, что с точки зрения развивающихся и других стран введение советских войск в Афганистан воспринималось в мире как нарушение принципов суверенитета, территориальной целостности и нейтралитета, которых на протяжении многих лет традиционно придерживался Кабул. Говорил и о солидарности мусульманских стран с афганскими повстанцами, подчеркивал, что, как показывает исторический опыт, Англия три раза вела войну против Афганистана и три раза эта война неизменно заканчивалась поражением английских войск. Рассказывая о положении в Камбодже в связи с вводом вьетнамских войск в эту страну в конце 70-х годов, я подробно говорил о том страшном терроре, который царил там во времена господства клики Пол Пота. У меня за многие годы лекционной деятельности выработались свои приемы, которые я широко использовал, чтобы вызвать у слушателей определенные ассоциации и сравнение с ситуацией в СССР. Рассматривая проблемы колониализма, я постоянно проводил мысль о том, что нельзя негативно оценивать последствия колониального господства. Бывшие колониальные державы, прежде всего Англия и Франция, оставили своим колониям, ставшими независимыми государствами, большое культурное наследие, объективно способствовали зарождению демократических традиций. И всегда в качестве примера приводил Индию, такие африканские страны, как Сенегал, и некоторые другие. Аналогичные идеи я проводил и в своих книгах и статьях. К

 

такому эзоповскому языку прибегали, разумеется, многие научные сотрудники ИМЭМО. В 1981 году известным германистом, одним из ведущих сотрудников института профессором Д.Е. Мельниковым (Меламидом) была опубликована после многих лет издательских проволочек книга «Преступник № 1 — Нацистский режим и его фюрер», в которой внимательный читатель не мог не увидеть прямых аналогий со сталинским режимом. Таких примеров немало.

В институте я подружился и поддерживал творческие связи с рядом наиболее выдающихся его сотрудников. На протяжении нескольких десятилетий мы достаточно откровенно обсуждали внутренние и международные проблемы, не ограничивая себя «внутренней цензурой», будучи уверенными, что никто из нас не является «стукачом». Практически ежедневно за обедом или во время недолгих прогулок за пределами здания ИМЭМО мы тщательно анализировали складывающуюся в стране ситуацию. Среди лиц, с которыми у меня были особенно доверительные отношения, были такие крупные ученые-международники, как Р.Н. Андреасян, Г.Б. Ардаев, М.С. Вселенский, И.А. Лебедев, Л.Г. Истягин, З.В. Литвин, Н.Н. Молчанов, С.Н. Надель, Ю.Ф. Олещук, Ю.И. Рубинский, Г.М. Свердлов, сотрудник редакции журнала «Мировая экономика и международные отношения» С.С. Рывкин. В институте было немало отставных военных, активных участников Великой Отечественной войны. Среди них у меня было немало приятелей — контр-адмирал А.Р. Астафьев, подполковник А.Е. Гордон, полковник М.С. Шмелев и другие.

Разумеется, у меня были друзья и за пределами ИМЭМО. На протяжении нескольких десятилетий моим, пожалуй, самым близким другом был умерший несколько лет назад известный поэт-переводчик Михаил Кудинов, тоже узник ГУЛАГа с 1948 по 1954 год, сын крупного ученого, погибшего в конце 30-х годов. Еще с университетских времен до ареста я дружил с Севой Вайнштейном, он был старше меня на несколько курсов. Отец его, видный философ, тоже погиб в конце 30-х годов. Сейчас Севьян Вайнштейн — доктор исторических наук, профессор, автор получивших мировую известность трудов по истории тувинского народа. В конце 60-х годов в Кисловодске я познакомился и очень подружился с профессором-химиком из Новосибирска Георгием Густавовичем Якобсоном, выходцем из старой интеллигентной семьи. Он был одним из крупнейших в мире специалистов по фтору. Его преждевременная смерть в 1984 году — он был сравнительно молод — глубоко потрясла меня.

Вместе с тем нельзя не сказать, что с начала 70-х годов ИМЭМО стал использоваться КГБ в своих разведывательных целях, проис-

 

 

ходило внедрение в институт сотрудников КГБ, которые под личиной научных работников выполняли задания этого учреждения во время научных командировок за границу, устанавливали неофициальные контакты с зарубежными учеными с целью получения от них представлявшей интерес политической и военной информации. Возможно, они занимались и вербовкой зарубежных ученых.

В ИМЭМО практически большинство научных сотрудников были членами КПСС. До поры до времени начальство не обращало внимание, что я беспартийный.

Разумеется, для меня вступление в партию было исключено. Говоря словами известного адвоката Генри Резника, я не хотел вступать в партию по гигиеническим соображениям. Но по мере приближения срока защиты докторской диссертации давление на меня стало возрастать. Однажды — это было в 1969 году — меня пригласил к себе домой мой тогдашний шеф, заведующий отделом международных организаций, доктор юридических наук профессор Григорий Иосифович Морозов, бывший зять Сталина. Хорошо помню его разговор со мной. Он прямо мне сказал, что и директор института академик Николай Николаевич Иноземцев, и он «не понимают», почему я не вступаю в партию. Г.И. Морозов спросил у меня: «Что вас лимитирует, что вы не вступаете в партию?» Я, конечно, не мог ему сказать, что «лимитирует» меня мое прошлое, ГУЛАГ, глубокая внутренняя ненависть к коммунизму и КПСС, нежелание состоять в этой преступной организации.

Я промямлил что-то невнятное и неопределенное, но Г.И. Морозов продолжал нажимать на меня. «Подумайте над моими словами», — угрожающе сказал он. Мне стало совершенно ясно: дирекция института дает мне понять, что пытается увязать допуск меня к защите диссертации с вступлением в партию. Больше Г.И. Морозов к этой теме, правда, не возвращался. Но воспрепятствовать защите докторской диссертации Г.И. Морозов не мог и, думаю, не хотел. В его отделе, кроме него, не было ни одного доктора наук, а ему был необходим «творческий рост кадров», и в то время единственным реальным кандидатом на защиту докторской диссертации был я. 13 мая 1970 года я успешно ее защитил. Тема моей диссертации была связана с развитием связей между вновь образованными государствами Африки — «Межгосударственные отношения в Африке». Спустя несколько лет она вышла в качестве монографии и вскоре была издана в США, Западной Германии, Нигерии, Эфиопии, Индии, Китае, Египте, Югославии.

 

Но прошло некоторое время — это было уже вскоре после того, как я стал доктором исторических наук, — меня вызывает новый секретарь парткома института Дмитрий Васильевич Петров, известный специалист по Японии, работавший одно время собственным корреспондентом «Известий» в Токио, доктор исторических наук. У меня с ним давно уже были добрые товарищеские отношения, мы были «на ты», и я чувствовал, что он относится ко мне доброжелательно. Не успел я зайти в кабинет Д.В. Петрова, как он сказал: «Знаешь, я тут просматривал списки докторов наук нашего института и обнаружил, что ты беспартийный. Тебе обязательно надо вступить в партию. Мы сможем тогда тебя посылать за границу. Ведь ты единственный доктор наук в институте беспартийный». Я ответил: «Ну и что такого? Что, землетрясение или наводнение произошло в Москве? Скажи, пожалуйста, один доктор наук в институте беспартийный!».

Д.В. Петров улыбнулся и сказал: «Я тебя очень прошу подумать об этом, мы с тобой через несколько дней снова об этом поговорим».

Я опять оказался в затруднительном положении. Надо было ответить что-то «членораздельное», а не просто отнекиваться. В это время в Москве находился с визитом известный американский политик сенатор Хьюберт Хэмфри. Он должен был посетить институт, и меня в числе прочих ведущих сотрудников пригласили на встречу с ним. Спустя два дня после беседы с Д.В. Петровым он опять вызвал меня и спросил, что я решил — вступлю я в партию или нет. И тут я шутя сказал: «Слушай, Дима, ты умный человек, неужели ты не понимаешь, что тот факт, что я беспартийный — это находка для института. Вот меня пригласили на встречу с Хэмфри. Будут представлять ее участников. Вы сможете сказать, какая демократическая у нас система. Вот доктор исторических наук Яков Этингер, беспартийный, репрессированный при Сталине, а работает в таком престижном институте, как ИМЭМО». Д.В. Петров расхохотался, все понял и сказал: «Ладно, иди с Богом, больше к тебе приставать не буду». И действительно, с тех пор никто не делал мне «почетного приглашения» вступить в ряды «славной КПСС». А ведь в институте была очередь — да, самая настоящая очередь — на вступление в партию. Многие сотрудники стремились это сделать, так как это обеспечивало научное продвижение, а главное, открывало возможности для командировок за границу. В начале 70-х годов очередь насчитывала около 200 человек, а «честь» удостоиться быть принятым в партию имели ежегодно лишь несколько десятков человек. Была своеобразная квота для вступления в партию. И я очень хорошо помню, как дочь одного известного академика, работавшая в институте, была передвинута «по знакомст-

 

ву» из конца этой очереди в ее начало. А меня в это время уговаривали вступить, но я отказывался... Действительно, с точки зрения дирекции, я поступал «нехорошо...» И это не давало им покоя. В таком институте один из сотрудников, доктор исторических наук, консультант МИДа по проблемам Африки — и беспартийный!

Курс КГБ на использование ИМЭМО в своих интересах тесно связан с деятельностью в институте Евгения Максимовича Примакова, который с 1970 по 1977 год был заместителем директора, а с лета 1985 по конец 1988 года — директором.

Многие в ИМЭМО знали, что новый заместитель директора является кадровым сотрудником советских разведывательных органов. Примаков делал как бы «двойную карьеру» — в научной сфере, где он на протяжении нескольких десятилетий был одним из идеологов антиизраильского и так называемого антисионистского курса советского руководства, и в органах КГБ. Бывший первый заместитель начальника Первого главного управления КГБ СССР, ныне руководитель группы консультантов при директоре Службы внешней разведки РФ генерал-лейтенант В. Кирпиченко писал в своей книге «Разведка: лица и личности», что, «являясь руководителем двух крупнейших академических институтов — Востоковедения и Мировой экономики и международных отношений, — доктор экономических наук, а затем академик Примаков поддерживал постоянно нормальные рабочие контакты с КГБ...»^*'. Он отмечает, что Примаков выезжал за границу по предложению и КГБ, и других инстанций.

Своими статьями, направленными против «мирового сионизма» и государства Израиль, Примаков объективно способствовал разжиганию антисемитизма среди самых широких кругов населения СССР. И если десятки тысяч евреев — специалистов в области современных технологий, программистов, инженеров, врачей, людей творческих профессий в 70—80-х годах вынуждены были покинуть нашу страну, опасаясь антисемитских эксцессов, в результате чего Россия потеряла большое количество первоклассных специалистов, то это тоже «заслуга» Примакова. Известный публицист Эрнст Генри неоднократно говорил мне, что Примаков обескровливает Россию, заставляя интеллектуальные кадры покидать страну

Долгие годы его связывала тесная дружба с Хавинсоном, о котором не раз говорилось на страницах этой книги. До сих пор он сохранил тесные связи с руководством КПРФ, которое, несмотря на происхождение Примакова, считает его своим человеком. Мос-

ковская печать накануне выборов 2000 года писала, что, окажись Зюганов президентом России, пост министра иностранных дел был бы доверен Примакову.

В течение нескольких десятилетий я был «невыездным». Меня не «пускали», прежде всего, в западные и развивающиеся страны. В так называемые «социалистические» страны иногда, всего несколько раз, разрешали выезд на различные международные конференции. Мне стало известно, что я неоднократно получал персональные приглашения на подобные конференции на Западе и в Африке. Так, в начале 80-х годов меня пригласили, как я потом узнал, на конференцию по проблемам межгосударственных отношений в Африке, которая должна была состояться в Лагосе, столице Нигерии. Этими проблемами я занимался многие годы, но вместо меня поехал другой сотрудник института, который исследовал экономические проблемы стран Западной Европы. Это была супруга Н.Н. Иноземцева доктор экономических наук М.М. Максимова.

Осенью 1980 года я был приглашен в Прагу на конференцию, посвященную проблемам внешней политики развивающихся стран. Вместе со мной участвовать в ней должен был один из ведущих научных сотрудников ИМЭМО кандидат исторических наук Кива Львович Майданик, очень знающий и весьма квалифицированный ученый. Он, правда, специально не занимался проблемами внешней политики развивающихся стран, но, будучи человеком с широким научным кругозором, был также включен в состав делегации от Академии наук СССР.

За неделю до отъезда в Прагу мне сообщили, что я вычеркнут из состава делегации, хотя намечалось, что именно мне предстояло выступить с основным докладом. В течение нескольких дней я пытался выяснить, почему я не еду в Чехословакию. Академика Н.Н. Иноземцева в эти дни не было в Москве. Я обратился к заместителю директора О.Н. Быкову с вопросом, почему меня вычеркнули. Он ничего конкретного мне не сказал, мялся во время разговора, говорил, что это, очевидно, решение Н.Н. Иноземцева... В Прагу я не поехал. Спустя несколько недель я был по делам у другого заместителя директора Ивана Дмитриевича Иванова, который курировал отдел, в котором я работал. (С лета 1999 года ИД. Иванов — заместитель министра иностранных дел Российской Федерации.) В ходе разговора он мне вдруг говорит: «Я знаю, почему Вы не поехали на конференцию в Прагу Иноземцев сказал мне, что «Этингер и Майданик — неудачная комбинация фамилий». Иванов ясно дал мне понять, что Иноземцев не хотел, чтобы от ИМЭМО поехали два научных сотруд-

 

ника — евреи по национальности. Вскоре должен был состояться очередной съезд КПСС, Иноземцев рассчитывал на продвижение по лестнице партийной иерархии и очень опасался каких-либо упреков в том, что из его института были направлены на конференцию два еврея. А ведь Иноземцев, безусловно, не был антисемитом, но он вынужден был считаться с антисемитскими настроениями в партийном руководстве и не хотел давать повода для разговоров, что он, дескать, «покровительствует» евреям.

Злополучная история с неудавшейся поездкой в Чехословакию имела свое продолжение.

В самом конце 80-х годов в газете «Известия» некоторое время была рубрика «Не для печати». Здесь публиковались довольно острые материалы по актуальным проблемам внутриполитической жизни страны. В марте 1988 года было помещено письмо под названием «Напоминание из прошлого» научного сотрудника Института этнографии Академии наук СССР Г. Анохина, специалиста по проблемам скандинавских стран, которому неоднократно отказывали в командировках в эти страны. Он писал о том, что причина была одна: в годы сталинского режима он был репрессирован.

Я решил откликнуться на письмо Г. Анохина и 26 апреля 1988 года опубликовал в тех же «Известиях», в той же рубрике, небольшую статью под названием «Еще раз о «напоминаниях из прошлого», в которой писал, что «с напоминаниями из прошлого» я также постоянно сталкиваюсь уже свыше 30 лет». Рассказав о своем пребывании в гетто и сталинских тюрьмах и лагерях, я далее писал: «С 1956 года работаю в Институте мировой экономики и международных отношений, специализируясь в области международно-политических проблем развивающихся стран. В 1961 году защитил кандидатскую диссертацию, а в 1970 — докторскую. Мною опубликовано свыше 150 научных работ. Мои книги изданы в ГДР, Японии, Нигерии, Эфиопии, Индии, а статьи опубликованы в периодической печати более чем 80 стран. С 1984 года являюсь членом Советского комитета солидарности стран Азии и Африки. Мне нередко приходится встречаться с иностранными учеными из различных стран, посещающими наш институт. Почти все они спрашивают: «В каких странах Азии и Африки вы побывали?». Что же я могу им ответить? Не могу же я сказать, что видел эти страны лишь в передачах «Международной панорамы» или «Клуба путешественников», так как ни в одной из этих стран, которыми десятилетиями занимаюсь, я так же, как и Г. Анохин, не смог побывать. (Был лишь в нескольких социалистических странах, и то в основном либо по

 

личному приглашению, либо в качестве туриста.) Когда мои иностранные собеседники задают мне такой вопрос, я оказываюсь в крайне затруднительном положении». Далее, представившись наивным, я писал: «Я никогда не поверю, что существуют какие-либо «указания» и запреты в отношении командировок реабилитированных советских граждан, таких, как Г. Анохин, я и многие другие. Думается, что все гораздо проще. Кое-кто на академическом уровне упорно не желает отказываться от унаследованных от прошлого «перестраховочных» взглядов — «как бы чего ни вышло...» Все это ущемляет мое достоинство как советского человека и ученого, патриота своей Родины, наносит ущерб научной работе».

Реакция на эту публикацию последовала незамедлительно. В то время «Известия» выходили вечером, а уже на следующий день утром меня вызвал к себе Примаков. Не успел я войти в его кабинет, как он тут же заявил: «Тут мне звонят, что я тебя притесняю». (Как потом я узнал, ему как будто звонил бывший до него несколько лет директором института академик А.Н. Яковлев, работавший в то время уже в ЦК КПСС.) «Ведь ты недавно был в Африке». Я ему ответил: «Я был не в Африке, а в Венгрии, на семинаре, на котором обсуждались проблемы этого континента. В Африке я не был». Он ответил, что тут «какое-то недоразумение на уровне того отдела, в котором ты работаешь», и далее он говорит: «Ты бы сам пришел ко мне и сказал, что хочешь поехать в командировку в Африку». Я ему ответил, что «вопрос о моих командировках должен решаться не на уровне отдела, а на уровне дирекции. Ведь я главный научный сотрудник института, а таких менее двадцати человек. Кроме того, я считал неэтичным приходить и просить, чтобы меня послали в Африку». И тут Примаков взорвался: «А это этично, писать письмо в "Известиях"?'.». Я ему ответил, что «это мое конституционное право как советского человека». Я сказал Примакову, что в 1980 году меня исключили из поездки в Чехословакию. Он ответил: «Тебя исключили потому, что ты был репрессирован». В ответ я заметил, что «получается странная история — в 1980 году я уже 26 лет был реабилитированным. Выходит, что в глазах властей я был реабилитированным, а по мнению дирекции, я продолжал быть репрессированным». Он ничего не ответил, но сказал, что с моими командировками, очевидно, возникло «недоразумение».

Далее директор несколько сбавил тон и стал меня «убеждать», как важны для меня научные командировки за границу и никаких препятствий для этого нет. На этом мы расстались. Я знал, что Примаков относится ко мне неблагожелательно. Он несколько раз

 

исключал меня из состава участников коллективных монографий, не приглашал на различные заседания, где обсуждались злободневные международные проблемы. Подоплека отношения Примакова была мне ясна — мое «гулаговское» прошлое, а также то, что я держался независимо в институте, и, как говорится, «никуда не лез». А он очень любил себя окружать своими людьми, которым устраивал командировки в западные страны.

Спустя некоторое время после разговора с Примаковым я был приглашен в Варшаву на конференцию по проблемам этнических отношений в Тропической Африке. На конференции я должен был выступать в качестве одного из главных докладчиков, и вдруг я узнаю, что Примаков вычеркнул меня из состава делегации института, и вместо меня включил в ее состав доктора экономических наук В.Л. Шейниса, ставшего в 90-х годах депутатом Государственной Думы. Он никогда не занимался межэтническими проблемами Африки.

Узнав, что я не еду в Варшаву, я записался на прием к Примакову. Он долго меня не принимал, но потом мне все-таки удалось пройти в его кабинет. Я ему сказал: «Памятуя Ваши слова, что мне надо ездить в заграничные командировки, я не понимаю, почему вы вычеркнули меня и вместо меня посылаете Шейниса в Варшаву, хотя он экономист и никогда не занимался этническими проблемами Африки». Примаков ответил, что «надо активизировать Шейниса». Я знал, что его тоже в свое время не очень «пускали» в заграничные командировки. В ответ на эти слова Примакова я сказал ему: «Почему же вы считаете нужным активизировать Шейниса и посылать его в командировку, хотя приглашали меня. Если вы хотите это сделать, то наверняка у дирекции есть для этого другие возможности, чем посылать его вместо меня». И тут будущий председатель правительства России снова взорвался: «Надо быть лояльным по отношению к институту». То есть он припомнил мне статью в «Известиях». В ответ я ему сказал, что больше 30 лет работаю в ИМЭМО и никогда никто не обвинял меня в какой-то нелояльности.

Я не попрощался с Примаковым и вышел из кабинета. Больше я с ним никогда не виделся. Разумеется, я продолжал следить за его политической деятельностью, особенно в конце 90-х годов, когда он рвался в президенты страны.

В течение 15 лет, с 1964 по 1979 год, я работал в отделе международных организаций ИМЭМО, в котором занимался изучением различных африканских межгосударственных организаций, прежде всего, Организации африканского единства. Кроме того, очень

 

много времени уделял исследованию различных национально-этнических проблем в Африке и этнических конфликтов, как внутригосударственных, так и межгосударственных. Много публиковал статей на эту тему. Сомалийско-эфиопский конфликт, западносахарский спор, проблемы Кабинды в Анголе, деятельность самых различных сепаратистских группировок в отдельных странах Африки, соотношение принципа территориальной целостности с принципом права на самоопределение, позиция стран Африки по некоторым международным вопросам, как, например, по отношению к войне между Индией и Пакистаном в 1970 году, некоторые другие проблемы, — вот примерно основной круг тех исследований, которыми я занимался в отделе. Попутно я заинтересовался историей создания и деятельностью созданного в 1961 году Движения неприсоединения, стремился показать его как направленное в равной степени и против Запада, и против СССР. Много писал на эту тему.

Заведующим отделом международных организаций был, как я уже говорил, профессор, доктор юридических наук Григорий Иосифович Морозов, способный и весьма честолюбивый человек, стремившийся в сталинские годы проникнуть в высшие эшелоны советского руководства. Он, очевидно, рассчитывал, что этому будет способствовать его брак с дочерью Сталина — Светланой, хотя великий вождь народов был недоволен этим браком, во-первых, из-за еврейского происхождения Морозова, а во-вторых, потому, что считал его выскочкой. Сталин в конечном счете заставил свою дочь в 1947 году развестись с ним.

На время карьера Морозова была приостановлена. Но после смерти Сталина он снова пошел в гору, оказавшись на работе в ИМЭМО. Он стал доктором юридических наук. В институте возглавлял в течение нескольких десятилетий отдел международных организаций, который занимался в основном исследованием деятельности ООН и ее специализированных учреждений.

На протяжении многих лет Морозов был личным другом и близким сотрудником одного из главных внешнеполитических советников Брежнева, директора ИМЭМО академика Н.И. Иноземцева. Морозов оказывал значительное влияние на Н.И. Иноземцева, способствуя своими связями избранию последнего в 1968 году академиком.

Морозов в течение длительного времени был своего ряда «серым кардиналом» в ИМЭМО, и от него часто зависело принятие Н.Н. Иноземцевым решений по кадровым и другим вопросам. Иноземцев, внезапно скончавшийся 12 августа 1982 года — против него вела тогда борьбу группа влиятельных партийных деятелей во

 

 

главе с первым секретарем Московского горкома КПСС В. В. Гришиным, недовольным его влиянием на Брежнева, — был близким человеком к Генеральному секретарю ЦК КПСС и его семье. Видимо, неслучайно на похоронах Иноземцева в числе прочих венков был и отдельный венок «от семьи Л.И. Брежнева».

После смерти Иноземцева влияние Морозова в институте несколько ослабло, но с приходом нового директора — его старого друга Примакова — оно опять пошло вверх.

И здесь я не могу не вспомнить одну драматическую для меня историю. Эти два человека, правда, еще при жизни Иноземцева, когда Примаков был заместителем директора, в 1975 году затеяли против меня интригу с намерением изгнать меня, к тому времени уже доктора наук, автора многих книг и статей, из института. В качестве повода было использовано то обстоятельство, что сестра моей первой жены, с которой к тому времени я был в разводе уже 13 лет, но поддерживал нормальные отношения, эмигрировала за границу — официально в Израиль, но уехала в США. Бывшая жена вместе с дочерью тоже собиралась эмигрировать. На эту тему я беседовал с некоторыми сотрудниками института. Это, разумеется, дирекции стало известно, и Примаков и Морозов, очевидно, решили, что я тоже собираюсь уехать из Советского Союза.

Начальство, конечно, этого опасалось — не потому, что симпатизировало мне и хотело, чтобы я продолжал работать в институте. Причина была в другом. Эмиграция в Израиль или в США любого сотрудника сильно компрометировала дирекцию ИМЭМО в глазах ЦК КПСС, КГБ, давало пищу для разговоров, что в институте неблагополучно с кадрами. За несколько лет до этого из ИМЭМО уволился младший научный сотрудник, заместитель секретаря комитета комсомола Дмитрий Симес, который вскоре эмигрировал в США. Сегодня несколько измененная фамилия этого человека известна всем специалистам по международным вопросам, где бы они ни жили — в США, России или в любой другой стране. Это Дмитрий Саймс, один из крупнейших американских внешнеполитических экспертов, живущий в Вашингтоне и работающий в крупном центре по изучению мировой политики, близкий к республиканской партии. Дмитрий Саймс активно сотрудничал с бывшим президентом Ричардом Никсоном, поддерживает тесные контакты с Генри Киссинджером. В США находится и его мать — известный в прошлом московский адвокат Дина Исааковна Каминская, защищавшая до отъезда из СССР многих правозащитников и диссидентов. Она часто выступает со своими комментария

 

ми по «Голосу Америки». В США живет и отец Дмитрия Саймса — доктор юридических наук Константин Симес, тоже принимающий активное участите в передачах «Голоса Америки».

Когда Дмитрий Симес уехал в США, он уже не работал в ИМЭМО, а моя, как, очевидно, считали в дирекции, возможная эмиграция в Израиль прямо из института не сулила руководству ничего хорошего, тем более что в данном случае речь шла о докторе исторических наук, об одном из ведущих научных сотрудников ИМЭМО. Поэтому они, поверив слухам, и решили «на всякий случай» от меня избавиться. Примаков велел снять все подготовленные мною статьи. Мне, конечно, точно не известно, что конкретно задумали против меня Примаков и Морозов, не знал я, был ли в курсе Иноземцев. Но, как мне говорил в 1985 году, незадолго до скоропостижной смерти, мой многолетний друг, сотрудник ИМЭМО, очень информированный человек, доктор экономических наук Рубен Анд-реасян, «твоя судьба висела на волоске». Р. Андреасян был близок к Примакову и, очевидно, что-то знал. Это подтвердил спустя несколько лет мой коллега Герман Михайлович Свердлов — сводный брат Я.М. Свердлова, известный в то время лектор-международник. «Морозов с Примаковым готовили расправу с вами. Я уговаривал Морозова этого не делать. Вы получите, говорил я, учитывая биографию Этингера, крупный международный скандал». И действительно, вскоре они от меня отстали, а мне в 1979 году удалось перейти работать в другой отдел — экономики и политики развивающихся стран, где я проработал 10 лет.

Уже после ухода на пенсию, спустя несколько лет, умер мой хороший знакомый по ИМЭМО, прекрасный человек, честный и очень порядочный, Николай Николаевич Кучинский. Морозов был на похоронах, так как многие годы знал очень близко Кучин-ского. Во время панихиды в старом крематории Морозов вдруг подошел ко мне и сказал; «Яша, простите меня за все. Ведь было не только плохое в нашей работе, но и хорошее». Я ничего не ответил.

 

* * *

 

Сотрудники КГБ были внедрены и в другие академические институты, связанные с проблематикой зарубежных стран.

В этом плане представляет несомненный интерес приведенная ниже история.

В сентябре 1967 года я отдыхал в Кисловодске в санатории Академии наук. Со мной в столовой за одним столом оказался круп-

 

 

ный, довольно смуглый человек лет 55. Его легко можно было принять и за испанца, и за араба, и за латиноамериканца. Мы познакомились — это был Иосиф Ромуальдович Григулевич, один из ведущих сотрудников Института этнографии Академии наук. Он был основателем и главным редактором на протяжении многих лет очень популярного в научных кругах ежегодника «Расы и народы», который выходит и по сей день, хотя Иосиф Ромуальдович уже давно умер. Это чрезвычайно интересное издание, насыщенное большим фактическим материалом об особенностях различных национально-этнических групп, о состоянии межнациональных отношений в отдельных государствах, о конфликтах между различными этническими группами в тех или иных регионах Африки, Азии, Латинской Америки. Мой новый знакомый был к этому времени уже широко известным специалистом по проблемам Ватикана, истории католицизма и инквизиции, автором многих монографий о политических деятелях стран Латинской Америки. Позднее им были написаны книги о Че Геваре, о Сальвадоре Альенде и о некоторых других знаменательных личностях латиноамериканских стран. Иногда он писал под псевдонимом И. Лаврецкий. Когда мы с ним разговорились, он сказал: «Вы, наверное, думаете, что я выходец из Испании. Нет — моя родина Литва. Я караим. Вы, конечно, знаете, что много столетий назад караимы, обитавшие в Крыму, были переселены одним литовским князем в Литву и поселены в районе местечка Тракай. Их осталось сейчас очень немного, несколько сот человек. Я до войны жил в Литве, вступил там в литовскую компартию, после ее присоединения к СССР поступил на дипломатическую работу, а последние годы посвятил себя науке».

Иосиф Ромуальдович, узнав, что я занимаюсь проблемами Африки, предложил мне написать для ежегодника «Расы и народы» несколько статей, что я позднее и сделал.

Как-то раз он пригласил меня к себе домой. Жил он в большой квартире на Кутузовском проспекте. Он познакомил меня со своей женой — мексиканкой по национальности с легко уловимыми индейскими чертами. Это была очень интересная и милая дама, достаточно хорошо говорившая по-русски. «Мы с женой познакомились в Латинской Америке», — сказал Иосиф Ромуальдович.

Мы иногда звонили друг другу, обсуждали различные проблемы стран Азии и Африки, встречались у него в институте.

Прошло много лет, и вот уже в перестроечные годы выяснилось, что Григулевич был крупным советским разведчиком, выполнявшим особо ответственные задания сталинского руководст-

 

ва. Об этой стороне деятельности Иосифа Ромуальдовича много писалось в начале 90-х годов в российской печати, но наиболее подробно о ней рассказывает в своей книге генерал-майор П.А. Судоплатов^*.

Григулевич, разумеется, в беседах со мной никогда не касался своего прошлого. Но среди моих знакомых в ИМЭМО были сотрудники, которые не скрывали своей прошлой деятельности в советской разведке. Таким был Залман Вульфович Литвин, выдающийся разведчик, полковник в отставке. Я с ним поддерживал дружеские отношения почти 40 лет. Он родился в 1908 году в г. Верхнеудинске (Улан-Уде) в Восточной Сибири. После окончания в 1926 году китайского отделения восточного факультета Дальневосточного государственного университета он был направлен на работу в Народный комиссариат внешней торговли. Спустя некоторое время он связывает свою судьбу с советской военной разведкой, выполняет ряд ее важных заданий на территории Китая, над которым в то время нависла угроза со стороны японского милитаризма. С 1934 года — в рядах Красной Армии. В период с 1936 по 1946 год он находится в США; вся его деятельность в этой стране была направлена на борьбу с Японией. Исключительно важная информация, которую З.В. Литвин сообщал в Москву, помогла распознать планы Токио, направленные против стран антигитлеровской коалиции.

В 1946 году он возвратился в Москву и стал преподавать в Военно-дипломатической академии. Жил в очень тяжелых жилищных условиях с женой и сыном в Безбожном переулке.

Весной 1953 года, в разгар антисемитской кампании, его уволили из армии и выгнали из академии. Он находился на грани ареста. Так советская власть «отблагодарила» Залмана Вульфовича за его многолетнюю работу за рубежом в положении нелегала, связанном с риском для жизни и с постоянной угрозой провала. После изгнания из Военно-дипломатической академии он несколько лет был без работы, занимался переводами.

С 1956 года до своей смерти в августе 1993 года он работал в ИМЭМО.

Это был блестящий знаток США и проблем Дальнего Востока. Превосходное знание английского и китайского языков позволяло ему всегда быть в курсе международных проблем. За время работы в ИМЭМО им был подготовлен ряд исключительно интересных работ по проблемам США, Китая, Японии.

В течение нескольких десятилетий нас связывали очень тесные дружеские отношения. Дело в том, что Залман Вульфович глубоко переживал антисемитскую политику советского руководства, и я думаю, с этого начался довольно сложный и болезненный процесс переосмысливания им советского режима. Он остро реагировал на каждое проявление антисемитизма в печати и общественной жизни. Его глубоко беспокоила судьба Израиля, и он в начале 90-х годов, после смерти жены оставшись один, все больше связывал свою жизнь с эмиграцией в эту страну. Он тщательно готовился к отъезду, но очень опасался, что российские власти его не выпустят, Смерть помешала осуществить его намерение уехать в Израиль.

Я запомнил его похороны. Было много коллег по прошлой работе в рядах военной разведки. Один из выступавших сказал, что по понятным причинам на протяжении многих десятилетий военно-разведывательная деятельность Залмана Вульфовича «была за экраном», но теперь можно сказать, что его имя стоит в одном ряду с такими героическими борцами против фашизма, как Рихард Зорге, Лев Маневич, Шандор Радо. Память об этом простом, доброжелательном человеке навсегда сохранится в моей душе.

 

* * *

 

Двадцатого января 1988 года в «Литературной газете» была опубликована небольшая статья Юрия Щекочихина «Инициатива. Вспомнить и не забывать». В статье говорилось, что в антракте спектакля «Говори» в холле Театра имени Ермоловой в Москве стоят люди и предлагают поставить подписи под обращением в Верховный Совет СССР об увековечении памяти жертв сталинизма. Юрий Щекочихин писал: «Пятнадцать минут продолжался антракт, десять минут я стоял рядом с членами инициативной группы «За увековечение памяти жертв репрессий», наблюдая за тем, как зрители, пришедшие на остросоциальный спектакль, отнесутся к подобной, пока еще мало привычной для нас социальной акции». Инициативная группа «За увековечение памяти жертв репрессий» образовалась 1 августа 1987 года. Самым старшим по возрасту участником группы был доктор физико-математических наук Лев Александрович Пономарев, друг и единомышленник известного правозащитника физика Юрия Федоровича Орлова, к которому он несколько раз, рискуя карьерой, приезжал в ссылку. Юрий Щекочихин сообщал в статье, что еще до начала антракта письмо инициативной группы подписал главный режиссер Театра

 

имени Ермоловой Всеволод Якуб, писатели Алесь Адамович и Вячеслав Кондратьев, драматург Михаил Шатров и ректор Историко-архивного института Юрий Афанасьев. В заключение своей статьи Юрий Щекочихин писал: «Убежден, что усилия инициативной группы нуждаются в нашей общей поддержке».

Я сразу же принял решение присоединиться к группе. Помню, как я встретился на перроне метро «Профсоюзная» с Львом Пономаревым; вскоре познакомился еще с одним инициатором создания группы кандидатом геологических наук Юрием Вадимовичем Самодуровым. Активное участие в нашей работе приняли известный юрист доктор юридических наук Эрнест Михайлович Аметистов, кандидат философских наук Владимир Лысенко, кандидат наук Олег Орлов, сотрудник радио Алексей Токарев, историки Никита Охотин и Арсений Рогинский, правозащитник Вячеслав Игрунов и некоторые другие. Идею увековечения памяти жертв сталинских репрессий активно поддержали академики А.Д. Сахаров и Д.С. Лихачев, профессор-историк Ю.Н. Афанасьев, известные писатели — Алесь Адамович, Лев Разгон, Василь Быков, Вячеслав Кондратьев, Григорий Бакланов, Евгений Евтушенко, Александр Гельман, Михаил Шатров, актеры Михаил Ульянов и Кирилл Лавров, архитектор Вячеслав Глазычев, кинорежиссер Андрей Смирнов, журналисты Юрий Щекочихин и Виталий Коротич, художник Иван Лубенников, публицист Юрий Карякин, поэт Булат Окуджава, литературный критик Валентин Оскоцкий, Татьяна Иваровна Смилга, Надежда Адольфовна Иоффе, долгие годы бывшие в заключении, и некоторые другие известные представители общественности. Имена многих этих людей известны сегодня всей мыслящей России. Одни стали депутатами Государственной Думы, другие — членами Конституционного суда, третьи — известными общественными деятелями. На собраниях инициативной группы «За увековечение памяти жертв репрессий» летом 1988 года было решено создать общество «Мемориал».

Особенно большую роль в создании общества «Мемориал» сыграл А.Д. Сахаров, упорно добивавшийся официальной регистрации общества.

Сегодня «Мемориал» широко известен во всем мире, это одна из наиболее авторитетных правозащитных организаций.

Я входил в состав оргкомитета по созданию «Мемориала», был членом его первого правления — так называемой рабочей коллегии. Участвовал и выступал на многочисленных митингах в Лужниках, которые в 1988—1989 годах проводились по инициативе «Мемориала».

 

Идею создания «Мемориала» и его деятельность активно поддержали многие антисталински настроенные общественные и политические деятели Запада. Среди них, безусловно, первое место принадлежит знаменитой английской актрисе Ванессе Редгрейв — убежденной и непримиримой антисталинистке, гуманистке с большой буквы, человеку прогрессивных взглядов. По ее инициативе в Англии, Греции, Испании было проведено несколько международных конференций, на которых глубоко анализировались природа и корни сталинского тоталитаризма, количественные и качественные параметры сталинских репрессий. В конференциях участвовали многие видные российские и зарубежные ученые. Мне также довелось в них участвовать.

Параллельно с «Мемориалом», в качестве его составной части, было образовано Общество жертв политических репрессий. Я был одним из его сопредседателей.

В «Мемориале» я занимался в основном пропагандой у нас и за рубежом деятельности общества. Впервые материалы о «Мемориале» были опубликованы мною, не без труда, в тогдашней советской прессе — в «Книжном обозрении», журнале «Огонек, «Строительной газете», «Учительской газете», «Известиях», в журнале «Новое время». Несколько статей о создании и целях «Мемориала» были опубликованы за моей подписью в ряде европейских и американских газет.

В силу разных обстоятельств в середине 90-х годов моя деятельность в «Мемориале» была прервана, но я по-прежнему отношусь с глубоким уважением и симпатией к этой организации. Ведь «Мемориал» — первая независимая общественная организация, возникшая в СССР в конце 80-х годов. В истории правозащитного движения в России она занимает, безусловно, одно из ведущих мест.

Появление общества «Мемориал» в России стало стимулом для создания аналогичных организаций и в других странах ближнего и дальнего зарубежья. Эмиграция из России и других стран СНГ разносит бывших узников советского тоталитарного режима по всему свету, по многим государствам. Одним из них является Израиль, где проживает немало людей, прошедших через тюрьмы и лагеря бывшего СССР. Во время одной из поездок в Израиль я познакомился со многими бывшими узниками ГУЛАГа, а также с инициаторами образования израильского общества «Мемориал».

В начале 90-х годов группа общественных деятелей Израиля — репатриантов из России в составе видного юриста Анатолия Викторова-Фейнберга, доктора медицинских наук профессора Федора

 

Мироновича Лясса, мать которого, врач Е.Ф. Лифшиц, была арестована по «делу врачей», и социолога Арье Бергера — создала израильское общество «Мемориал», которое официально зарегистрировано МВД Израиля. Инициативная группа выступила в израильской печати с заявлением, в котором отмечалось, что начало израильскому «Мемориалу» положил покойный общественный деятель Авраам Вишневский, установивший в центре Иерусалима камень в память о людях, погибших в тюрьмах и лагерях Советского Союза. В заявлении подчеркивалось, что «последние изыскания после того, как был открыт доступ к архивам ВЧК — НКВД — МГБ — КГБ, позволяют говорить, опираясь на цифры и факты, что вместе с представителями других наций и народностей в СССР было уничтожено около одного миллиона евреев».

Руководители израильского «Мемориала», разумеется, сосредоточивают свое внимание на евреях — жертвах террора в СССР, особенно остро воспринимаемых на фоне гитлеровского геноцида, но постоянно подчеркивают, что «помнят и болеют за трагические судьбы десятков миллионов безвинно репрессированных русских, украинцев, белорусов, армян, казахов и других, многих из которых невозможно отыскать».

Планируется создание мемориального комплекса, в котором были бы собраны свидетельства о преступлениях тоталитарного режима в СССР.

С помощью «Мемориала» родные и близкие безвинно погибших могут оформить документы для подачи просьбы о реабилитации у российских властей, затребовать из московских архивов копии дел с обвинениями в адрес их близких. Юристы помогут оформить и получить компенсации, полагающиеся пострадавшим в соответствии с законами России.

Но израильский «Мемориал» ставит перед собой и более широкие задачи. Членом его может стать любой человек, считающий своим долгом защиту ценностей демократии и гуманизма — вне зависимости от своей биографической причастности к людям, пострадавшим от репрессивного режима.

Израильский «Мемориал» планирует публикацию наиболее интересных материалов в прессе, подготовку очерков о евреях, ставших жертвами режима. Первые шаги в этом направлении уже сделаны. Так, профессор Федор Лясс издал монографию о «деле врачей».

Израильский «Мемориал» внимательно следит за общественно-политической жизнью в России. Его правление выступило в свое время со специальным заявлением в связи с возвращением Алек-

сандра Солженицына на родину. В нем выражалась надежда, что «приезд писателя даст новый импульс российскому обществу «Мемориал» в усилиях по разоблачению коммунистического режима».

Выходцы из России принимают самое активное участие в деятельности различных общественных организаций Израиля. Особенно следует отметить деятельность организации «АВИВ», которую возглавляет бывший челябинец доктор философии Александр Шапиро. «АВИВ» оказывает большую помощь эмигрантам из России, содействует их устройству в стране, оказывает им моральную и юридическую поддержку. Отделения «АВИВ» существуют практически во всех городах Израиля.

 

* * *

 

В начале 1988 года я предпринял попытку опубликовать в газете «Московские новости» статью, содержащую завуалированную критику так называемой «социалистической ориентации» развивающихся стран. Статья пролежала в редакции четыре месяца, но после тщательного редактирования и изъятия наиболее острых формулировок в конечном счете была опубликована 1 мая 1988 года под названием «Зигзаги социалистической ориентации». Статье редакция дала подзаголовок «Перестройка и развивающиеся страны». В ней подчеркивалось, что «некоторым лидерам стран Азии и Африки... импонировал как раз облик социализма с не ликвидированными до конца последствиями культа личности, антидемократическими и авторитарными чертами, наконец, с возможностью обогащения за счет государства, за счет общества».

Затронув тяжелое социально-экономическое положение развивающихся стран, я далее писал, что «нельзя не признать, что экономическая и внутриполитическая ситуация в ряде стран социалистической ориентации испытала на себе воздействие... деформаций, которые имели место в Советском Союзе доперестроечного периода. Отсюда, думается, и монополия власти, с которой в некоторых из этих стран отождествлялся социализм и неспособность решать сложные проблемы социально-экономического развития с учетом региональных или местных особенностей, и свертывание или ограничение экономической деятельности многочисленных слоев мелких торговцев и ремесленников, и поспешное, не всегда достаточно глубоко продуманное проведение реформ. На этом фоне в развивающемся мире подчас под лозунгами социализма стали освещаться и тяжкие преступления. Кто только

 

не объявлял себя сторонником социализма в 60—70-х годах. Лидеры военно-диктаторских режимов в Африке и Азии, руководители экстремистских организаций, объективно подрывающие национально-освободительное движение в «третьем мире». Далее в статье я писал: «Разве не кощунством было провозглашать себя борцом за социализм и в то же время расстреливать тысячи коммунистов, как это было при приходе к власти генерала Нимейри в Судане? Судан в этом отношении не единственный пример. Самозванный император Центральноафриканской империи Жан-Бо-дель Бокасса, приговоренный в прошлом году у себя на родине к смертной казни (замененной затем на пожизненное заключение) за преступления против собственного народа, в числе которых были массовые убийства и даже людоедство, объявил в 1977 году, что руководимая им политическая партия МЕСАН (Движение социальной революции Черной Африки) «придерживается социалистической ориентации», а сам он «первый социалистический император в мире». Лозунги социализма для многих таких «политиков» становились разменной монетой в достаточно прозаических целях. И что греха таить, мы закрывали на многое глаза, если в этих заявлениях звучали антиимпериалистические лозунги».

Прошло несколько дней. Статья живо обсуждалась в научных кругах. Столкнувшись со мной в поликлинике тогдашний сотрудник Института востоковедения Н.А. Симония, с которым я был практически не знаком (сейчас он академик Российской Академии наук и директор ИМЭМО), мне сказал: «Ваша статья наделала много шума». Но репликой Н.А. Симония дело не ограничилось. Прошло еще несколько дней, и меня вызывают... в международный отдел ЦК КПСС. В этом заповеднике мракобесия и антисемитизма я никогда до этого не был. Вызвал меня какой-то чиновник. Едва я открыл дверь его кабинета, как он, не предложив мне даже сесть, стал дико кричать на меня: «Вы что себе позволяете? Вы своей грязной статьей в такой же грязной антисоветской газете «Московские новости», редактора которой, Егора Яковлева, пора давно выгнать, бросаете тень на наших друзей — лидеров стран Азии и Африки, и нашу политику в отношении этих стран. Вы понимаете, что Вы сделали? За такие статьи при Сталине вас бы посадили». Я прервал его, заметив, что я уже «сидел при Сталине». Но чиновник продолжал кричать: «Вы думаете, что вы легко отделаетесь за эту вашу антисоветскую писанину? Вам придется положить партийный билет на стол. Ясно?». Я заметил, что могу положить на стол все, что угодно, кроме партийного билета.

 

«Почему?» — потеряв на несколько секунд дар речи, заорал работник ЦК. — «А потому, что я беспартийный». Он оторопел, глаза налились кровью, стал заикаться; прошло 2—3 минуты молчания, и он произнес: «Как это может быть, что в ИМЭМО доктор наук является беспартийным? Я давно говорил руководству, что ИМЭМО — это прибежище антисоветчиков, скрытых диссидентов и сионистов». Прошло еще несколько минут, он немного успокоился и сказал: «Вы знаете, какой вред нанесли нашей политике? Послы 15 стран Азии и Африки выразили нам свое недоумение из-за вашей статьи. А «Московские новости» мы скоро закроем. Идите!» Так закончилась моя беседа с ответственным работником международного отдела ЦК КПСС. Спустя некоторое время я узнал, что моя статья была перепечатана в ряде зарубежных газет. Совершенно ясно, что негодование в ЦК вызвала не столько критика стран Азии и Африки, сколько довольно прозрачные намеки на «деформации» в самом Советском Союзе.

Спустя некоторое время в редакцию «Московских новостей» пришло обширное письмо за подписью члена-корреспондента Академии наук, бывшего директора Института Африки В. Г. Солодовникова и еще одного сотрудника института Африки, в котором они, резко критикуя меня, настоятельно требовали опубликования своего письма. Я сказал редактору: «Опубликуйте это письмо — ведь скоро им придется за него краснеть». Но редактор, посоветовавшись, очевидно, с главным редактором, решил не втягиваться в полемику по этому вопросу.

В конце 80-х годов в стране стало набирать силу движение за возвращение Александру Исаевичу Солженицыну советского гражданства и издание его книг, прежде всего «Архипелаг ГУЛАГ», в Советском Союзе. Об этом открыто говорилось на различных собраниях и митингах демократической общественности. 5 августа 1988 года внучка Корнея Чуковского, Елена Цезаревна Чуковская, публикует в популярном в то время «Книжном обозрении» обширную статью «Вернуть Солженицыну советское гражданство». Подробно рассказав о жизненном и литературном пути писателя и подчеркнув, что определением Верховного Суда СССР от 6 февраля 1957 года постановление Особого совещания при НКВД от 7 июля 1945 года в отношении А. И. Солженицына было отменено и дело о нем за отсутствием состава преступления... прекращено, Елена Чуковская в заключение своей статьи писала: «Пора прекратить затянувшуюся распрю с замечательным сыном России, офицером Советской Армии, кавалером боевых орденов, узником сталинских лагерей, ря-

 

занским учителем, всемирно знаменитым русским писателем Александром Солженицыным и задуматься над примером его поучительной жизни и над его книгами».

Редакция «Книжного обозрения» в связи с письмом Елены Чуковской писала, что ее материал как узелком связал издавна и издалека тянущиеся нити:

«Нить первая: читатели все больше и больше интересуются творчеством Солженицына.

Нить вторая: из того, что у нас опубликовано, мы знаем: Солженицын — это Писатель.

Нить третья: мы не знаем, что он такого написал в изгнании, чтобы о нем не говорить на Родине.

И нить последняя — конструктивная точка зрения, с которой вы только что ознакомились.

Других аргументов у нас пока нет, одни вопросы. На вопросы надо отвечать. Кто просит слова?»

В следующем номере (12 августа 1988 года) «Книжное обозрение» опубликовало ряд откликов на статью Елены Чуковской. Их прислали писатель Вячеслав Кондратьев, литературовед Валентин Оскоцкий, писатели Лариса Васильева и Владимир Лазарев, историк Сергей Бурин.

Был опубликован и мой материал. Я писал: «Полностью поддерживаю предложение литературоведа Елены Чуковской о возвращении выдающемуся русскому писателю современности Александру Исаевичу Солженицыну гражданства СССР». У меня были, можно сказать, и сугубо личные причины выступить с заявлением в поддержку письма Елены Чуковской. Я уже писал, что в своей книге «Архипелаг ГУЛАГ» довольно подробно описывались обстоятельства смерти профессора Я. Г. Этингера. Я об этом прочел впервые в начале 70-х годов и с тех пор испытывал глубокую признательность к писателю за то, что он в своей книге упомянул о моем отце.

В своем материале в «Книжном обозрении» я далее писал, что А. Солженицын был лишен гражданства СССР «за свою борьбу против сталинизма, за права человека и гласность, демократические перемены в нашей стране ...«Один день Ивана Денисовича» было первым опубликованным в нашей стране высокохудожественным литературным произведением о сталинских лагерях. Но писатель не остановился на этой книге, создав бессмертный труд «Архипелаг ГУЛАГ», в котором собрал и обобщил гигантский материал о чудовищных репрессиях Сталина и его клики. «Архипелаг ГУЛАГ» написан рукой не только талантливого писателя, но и

 

блестящего историка-исследователя, мужественного гражданина своей страны. Книга, стиравшая одно из самых больших белых пятен нашей истории, стала не только данью памяти миллионам людей, погибших в годы сталинского террора. Она явилась своего рода первым камнем в... памятник жертвам беззакония и репрессий... В 70-х годах писатель А.И. Солженицын и выдающийся ученый-гуманист А.Д. Сахаров олицетворяли дух сопротивления здоровых и демократических сил советского общества сталинизму и большевизму. ...Настало время исправить несправедливость и в отношении А.И. Солженицына. Во всем цивилизованном мире он давно уже справедливо считается одним из крупнейших писателей XX столетия. Можно соглашаться или не соглашаться с идейно-философскими взглядами писателя, но он принадлежит России, горячим патриотом которой является всю свою жизнь. ...Необходимо его вернуть стране, судьба которой всегда была и его личной судьбой. Не приходится сомневаться, что возвращение А. Солженицыну гражданства СССР с глубоким удовлетворением будет воспринято не только на его родине, но и во всем мире».

Спустя несколько дней, 26 августа 1988 года, издающаяся в Париже газета «Русская мысль», распространение которой в то время было строжайше запрещено в России, поместила выдержки откликов в «Книжном обозрении» на статью Елены Чуковской, в том числе и мое письмо, которое, кстати, было опубликовано во многих русскоязычных изданиях США, Израиля и других стран. Через несколько дней я получил письмо от имени редакции «Русской мысли». В нем говорилось о «радости в связи с появлением подборки ответов на статью Е.Ц. Чуковской в «Книжном обозрении» и отмечалась «самая глубокая признательность за решительность Ваших интонаций и смелость в отстаивании «Архипелага».

 

* * *

 

В 1989 году мне исполнилось 60 лет и я ушел на пенсию. Я все более активно включался в общественную деятельность. И по линии «Мемориала», и по линии Общества жертв политических репрессий. Еще до ухода на пенсию я некоторое время консультировал руководство движения месхетинских турок, изгнанных в свое время Сталиным из Грузии и добивающихся возвращения на родину, выступал на их митингах и пресс-конференциях.

В 1990 году я участвовал в учреждении правозащитной Ассоциации «Гражданский мир», которую возглавил мой близкий друг,

 

 

бывший сотрудник ИМЭМО, профессор, доктор юридических наук Таир Фаридович Таиров. Ассоциация тесно сотрудничала с Комитетом солдатских матерей России.

Участие в общественно-политическом клубе «Московская трибуна», инициатором создания которого был А.Д. Сахаров, расширила круг моих творческих знакомств. Я с глубоким уважением отношусь к председателю правления «Московской трибуны», бывшему сотруднику ИМЭМО, Владимиру Ильичу Илюшенко, активному борцу против нацистской опасности в России. На собраниях «Московской трибуны» я познакомился с физиком-теоретиком Виктором Ильичом Жуком, много пишущем о нацистских организациях в России.

Уже на протяжении почти 10 лет моим близким другом и творческим единомышленником является выдающийся ученый, доктор экономических наук профессор Солтан Сафарбиевич Дзарасов, тонкий и глубокий аналитик политических и экономических процессов, происходящих в России, человек энциклопедических знаний и огромного личного обаяния.

В 1990 году я принял участие в учреждении Ассоциации евреев — бывших узников гетто и фашистских концлагерей. Стал писать о Холокосте и в российской, и в зарубежной печати. Я установил контакты с организациями, занимающимися проблемами Холокоста в различных странах. В Амстердаме осенью 1991 года я посетил музей Анны Франк. Он занимает большое здание, вернее, комплекс зданий, включающий и дом, в котором жила Анна Франк, и крупный научно-исследовательский центр, в котором собран огромный материал о судьбе голландских евреев в годы нацистской оккупации.

В феврале 1992 года по линии Ассоциации я ездил в Израиль. Осуществилось то, о чем я мечтал многие годы, — я побывал в еврейском государстве. Первая поездка в эту страну произвела на меня огромное впечатление. Я был приглашен принять участие в семинаре по изучению Холокоста и проблем антисемитизма. Семинар проходил в Иерусалиме, в помещении Яд-Вашем — Национальном институте памяти Катастрофы и Героизма еврейского народа. В работе семинара приняли участие 26 человек — профессиональные историки, лица, пережившие Холокост, бывшие узники гетто и лагерей смерти, активисты еврейских общественных организаций из стран СНГ. Семинар был проведен с целью подготовки «инициативных и квалифицированных людей, готовых заниматься активной деятельностью в любой части бывшего СССР по трем направлениям: преподавание, увековечение памяти погибших, сбор документов и показаний».

 

Программа семинара включала курс лекций, диапазон которых был чрезвычайно широк: от «антисемитизма в исторической перспективе» до «противодействия ему в перестроечный и постперестроечный периоды».

Центральное место в программе семинара занимало исследование гитлеровской политики уничтожения евреев, участия евреев в партизанском движении и еврейского сопротивления в гетто различных городов Восточной Европы. Лекции читали научные сотрудники Яд-Вашем; многие из них потеряли в годы войны родных и близких и на себе испытали все ужасы гитлеровского фашизма. Это, в первую очередь, тогдашний многолетний директор Яд-Вашем доктор истории Ицхак Арад. Узник гетто в литовском городке Швенченелай, шестнадцатилетний партизан в белорусских лесах, человек, потерявший родителей, он после войны нелегально пробрался в Палестину, где с оружием в руках боролся за независимость Израиля. Боевой летчик, удостоенный множества боевых наград, Ицхак Арад участвовал во многих войнах, которые вынужден был вести Израиль, и закончил военную службу в чине бригадного генерала.

И если сегодня Яд-Вашем — известный всему миру уникальный мемориальный комплекс, то в этом прежде всего заслуга Ицхака Арада — выдающегося ученого, автора многих книг о Холокосте, боевого генерала, горячего патриота Израиля, непримиримого борца против фашизма.

В Иерусалиме во время семинара я оказался в гостинице в одном номере с доцентом Алтайского государственного технического университета, кандидатом исторических наук Михаилом Михайловичем Сидоровым. Сын бывшего первого секретаря Барнаульского горкома КПСС, Михаил Сидоров, русский по национальности, человек исключительной порядочности и благородства, заинтересовался историей еврейского народа, глубоко ее изучил и стал активным борцом против антисемитизма. Он читал лекции в местной еврейской общине, опубликовал десятки первоклассных статей по еврейскому вопросу, беспощадно разоблачал местных юдофобов. И еврейская община Барнаула направила его на семинар в Иерусалим.

Уже после поездки на семинар он все чаше стал думать о переезде в Израиль на постоянное место жительства. Он стал сотрудничать в русскоязычных газетах и журналах, выходящих в этой стране и опубликовал ряд блестящих статей по проблемам еврейской истории и антисемитизма. По израильскому закону об эмиг-

 

рации он получил право на репатриацию — у его жены родственник был еврейского происхождения. 15 апреля 1998 года Михаил Сидоров с женой и маленьким сыном приехал в Израиль. Поселился в Тель-Авиве, принимает активное участие в научной жизни русскоязычной интеллигенции, хотя и живется ему в Израиле нелегко... Мы часто перезваниваемся, обсуждаем текущие дела, и всегда общение с этим удивительным человеком доставляет мне огромное моральное удовлетворение. Русский человек стал горячим патриотом Израиля.

Словосочетание «Яд-Вашем» — «Вечный памятник» (буквально «Память и мы») стало названием этого национального института, основанного в 1953 году, когда израильский парламент принял Закон об увековечении памяти 6 миллионов евреев — жертв нацизма и героев сопротивления. Основные цели и задачи Яд-Вашем: изучение исторических корней антисемитизма и гитлеровской политики «окончательного решения еврейского вопроса», сохранение и передача информации об этом грядущим поколениям. Эта тройная задача — увековечение, воспитание и исследование — делает Яд-Вашем уникальным учреждением в мире. С Яд-Вашем можно сравнить только гигантский музей Холокоста в Вашингтоне, созданный по инициативе президента Клинтона, где мне несколько раз приходилось бывать. Вся история уничтожения европейского еврейства представлена там огромным количеством экспонатов, фотографий, документов. Сотни телевизоров, беспрерывно показывающих картинки из жизни европейских евреев и их уничтожение нацистами в отдельных странах, дают возможность как бы стать невольными свидетелями гитлеровских зверств.

В Яд-Вашем подробно рассказывается, как в 1933—1945 годах был ликвидирован демографический и культурный центр мирового еврейства, существовавший в Центральной и Восточной Европе почти тысячу лет. Была стерта с лица земли высокоразвитая и самобытная культура, основанная на языке идиш, уничтожены тысячи местечек, значительную часть населения которого составляли евреи. В этих местечках и маленьких городках в зоне «черты оседлости» родились многие евреи, уехавшие в начале XX века детьми из Российской империи в Палестину, сыгравшие позднее решающую роль в создании государства Израиль. В первое десятилетие существования еврейского государства именно они, сменив часто свои прежние фамилии на новые, звучащие на иврите, оказались у кормила Израиля, составив его политическую элиту. Белорусские, украинские и польские корни имели многие выдающи-

 

еся деятели Израиля первого политического поколения. Так, трое израильских президентов и четыре премьер-министра «белорусского происхождения». Один из бывших лидеров Всемирного еврейского конгресса, выдающийся израильский политик Нахум Гольд ман родом из маленького белорусского городка Воложин, расположенного недалеко от Минска. Здесь же в 1912 году родился Иссер Харел (Гальперин), о котором уже шла речь в этой книге.

Один из лидеров израильского профсоюзного объединения Ги-стадрута Берл Кацнельсон был выходцем из Бобруйска.

Три крупнейших деятеля литературы на иврите — поэт Хаим Бялик и прозаики Шмуэль Агнон и Авраам Шленский — родились в украинских местечках. Пионер возрождения иврита в качестве разговорного языка Элиезер Бен-Иехуда провел детство в местечке Лужки в Литве.

Первый премьер-министр Израиля Давид Бен-Гурион родился в Плонске (Польша); министр иностранных дел и премьер-министр Голда Меир (Мабович) — в Киеве, а один из президентов страны Ицхак Бен-Цви (Шимшелевич) — в Полтаве. Известный политический и военный деятель и писатель (писал на русском языке) Владимир Жаботинский — одессит.

В деревне Мотоль на Полесье родился первый президент Израиля, выдающийся ученый-химик Хаим Вейцман. Здесь, по счастливой случайности, до сих пор сохранился дом, где он родился, отсюда он уехал учиться в реальное училище в Пинск, а затем в Европу

Я. Г. Этингер был знаком с сестрой Хаима Вейцмана — Марией Евзоровной Вейцман. Она долгое время работала врачом в поликлинике Госстраха. Иногда по каким-то делам, связанным с медициной, она приходила к нам. Я хорошо помню эту женщину. Ей было лет 56—57. Однажды она пришла, была очень расстроена. Рассказала, что несколько недель назад — это было в 1949 году — был арестован ее муж В.М. Савицкий. В феврале 1953 года была арестована и она. Ненависть советских властей к Хаиму Вейцману, как бы перенесенная на сестру, была настолько велика, что уже после смерти Сталина, 20 марта 1953 года, ее вынудили признать, что она «высказывала пожелания смерти Сталина»^*.

Двенадцатого августа 1953 года Особое совещание приговорило ее к пяти годам лагерей, но на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 27 марта 1953 года об амнистии она была освобождена.

 

 

После выхода из тюрьмы, когда мы с матерью уже были в Москве, Мария Евзоровна разыскала нас. Надеялась, что ей удастся уехать в Израиль. Ее брат к этому времени уже умер — Хаим Вейцман скончался в 1952 году Удалось ли ей уехать в Израиль — мне не известно.

В другом местечке, вернее, в деревне. Вишнево под Минском родился еще один выдающийся деятель Израиля — Шимон Перес, занимавший в разное время и пост премьер-министра, и пост министра иностранных дел Израиля. «О деревне Вишнево ...мир узнал в 1994 году, когда известному израильскому политику Ши-мону Пересу была присуждена Нобелевская премия мира, — писала газета «Новые Известия» 29 апреля 2000 года. — Тогда и выяснилось, что родом лауреат из белорусского местечка, которое покинул в возрасте 11 лет вместе с отцом Ицхаком Перским — торговцем лесом, и матерью Сарой — учительницей русского языка и литературы. Как и многие идейные сионисты из этих мест, семья Перских уехала в Палестину Это сейчас даже в праздник в Вишнево уныло: покосившиеся коровники, потрепанные ватники, непролазная грязь и в ближайший райцентр из-за перебоев с горючим приходится добираться на телеге. А еще в начале XX века здесь было около полусотни лавочек, ремесленных мастерских, две гостиницы, два ресторана, три пивные, три хлебопекарни, аптека и даже ветлечебница». Владельцами всех этих предприятий и заведений были евреи. «История еврейского Вишнево закончилась в августе 1942 года, через год после того, как захватившие его немцы вывесили повсюду объявление: «Все евреи должны носить на груди и спине желтую шестиконечную звезду. Кто спрячет еврея — расстрел, кто даст одежду или хлеб еврею — расстрел». Из двух тысяч жителей евреями были 1600. Сначала их отселили в гетто, потом расстреляли, а трупы сожгли. Вместе со своими прихожанами погиб и раввин Перский — дед экс-премьера Израиля». Много лет спустя после репатриации в Израиль Шимон Перес, приехавший в Белоруссию с официальным визитом, отыскал здесь место, где стоял дом его деда. Весной 1998 года Перес вновь посетил Вишнево как частное лицо. «Когда я покинул это местечко, оно было живым и теплым, — сказал, выходя за ворота родного подворья, Шимон Перес, — а когда вернулся, даже надгробные плиты не выдержали испытания временем и были повергнуты. Здесь прошло не только мое детство, но и детство сионистского движения. Удивительно, как из такого бедного места смогло выйти так много замечательных людей — художники, пи-

 

 

сатели, общественные деятели. Есть такая еврейская поговорка: бойтесь сыновей бедных — из них выйдут ученые. Люди, родившиеся в бедности и перенесшие страдания, могут служить великим целям. Возложив венок к безликому памятнику погибших от рук гитлеровцев, Шимон Перес покинул родину предков».

Шимон Перес, если бы его отец не уехал бы в Палестину, разделил бы трагическую судьбу своего деда и других евреев-односельчан. Но газета «Новые Известия» совершенно права, когда пишет, что, не будь в Белоруссии еврейских местечек, государство Израиль вполне могло бы не появиться на карте. Важнее другое, то, что из этих местечек вышли люди, которые спустя много лет возродили на земле Палестины, родине очень далеких предков, еврейское государство.

Судьба уничтоженных еврейских местечек — одна из самых трагических и волнующих страниц Холокоста.

Об истории уничтожения европейских евреев рассказывают подлинные фотографии, предметы и документы постоянной экспозиции Яд-Вашем. Входя в музей, посетители оказываются перед отлитым из алюминия барельефом работы израильского художника Нафтали Бесема. Величина барельефа — 60 кв. метров. Четыре его секции изображают Катастрофу, Сопротивление, Восхождение уцелевших в Израиль и Возрождение еврейского народа на его исторической родине. Экспозиция делится на несколько участков. В первом показывается приход Гитлера к власти, территориальная экспансия Германии в 30-х годах, преследование евреев в Третьем рейхе. Выставка диапозитивов переносит посетителя в мир еврейского местечка с его синагогами, школами, ремесленными мастерскими, торговыми лавками, политическими, культурными и религиозными организациями. Рассказывается о событиях от начала второй мировой войны до нацистского вторжения в СССР, о преследованиях евреев, их концентрации в гетто и активной борьбе за сохранение человеческого достоинства.

Тема второго участка — геноцид, массовые расстрелы евреев, депортация в лагеря смерти. Здесь же документы, свидетельствующие о принудительном труде евреев и о псевдонаучных экспериментах, которые врачи-нацисты ставили на узниках лагерей. Рассматривая эти документы, я вспомнил об аналогичных опытах, проводившихся в Советском Союзе в сталинские годы.

...В Москве, в Варсонофьевском переулке, недалеко от Лубянки, находились непосредственно подчиненная министру государственной безопасности специальная токсикологическая лаборато-

 

рия и спецкамера при ней. Эта лаборатория в официальных документах именовалась «Лабораторией X». Начальник лаборатории полковник медицинской службы профессор Майрановский занимался исследованиями влияния газов и ядов на злокачественные опухоли. В 1937 году исследовательская группа Майрановского из Института биохимии, возглавляемого академиком Бахом, была передана в НКВД и подчинена непосредственно начальнику спецотдела оперативной техники при комендатуре НКВД—МГБ. Комендатура охраняла здание НКВД, отвечала за режим секретности и безопасности и за исполнение смертных приговоров. Вся работа лаборатории, привлечение ее сотрудников к операциям спецслужб, а также доступ в лабораторию, строго ограниченный даже для руководящего состава НКВД—МГБ, регламентировались положением, утвержденным правительством и приказами НКВД—МГБ. Непосредственно работу лаборатории курировал министр госбезопасности или его первый заместитель. По поводу этой лаборатории в Москве в течение многих лет ходило много чудовищных слухов.

Проверка, проведенная после смерти Сталина, показала, что Майрановский и его сотрудники привлекались для приведения в исполнение смертных приговоров и ликвидации неугодных лиц по прямому решению руководства страны в 1937—1947 годах и в 1950 году, используя для этого яды. С участием Майрановского были уничтожены несколько известных украинских националистов, а также ряд иностранных граждан, в том числе польский инженер еврейской национальности Самет, интернированный советскими властями в 1939 году и оказавшийся впоследствии неугодным властям из-за своего намерения уехать в Палестину. Майрановский лично сделал Самету во время профилактического осмотра инъекцию яда кураре. Это было в Ульяновске во время войны, а в 1947 году Майрановский во время медицинского обследования арестованного гражданина США Оггинса, бывшего агента Коминтерна и НКВД, сделал ему в тюрьме смертельный укол. Решение о ликвидации Оггинса было лично принято Сталиным и Молотовым. Нельзя не прийти к выводу, что методы работы врачей-нацистов и врачей-сталинистов были весьма схожими, мало чем отличались друг от друга...

Но вернемся к Яд-Вашем. Другие участки музея посвящены еврейскому Сопротивлению и последним дням Катастрофы. Вход в виде тоннеля символизирует канализационные трубы, служившие убежищем и дорогой на волю героическим бойцам варшавского гетто, поднявшим восстание в апреле 1943 года. Документы, собранные в музее, свидетельствуют о том, что в гетто Варшавы, Бе-

 

лостока, Вильнюса, других городов, захваченных нацистами, велась отчаянная борьба.

Апофеозом еврейского сопротивления было Варшавское восстание. Через гетто польской столицы прошло около 500 тысяч евреев, и восстание вспыхнуло в тот момент, когда там оставалось всего несколько десятков тысяч человек. В течение многих недель весны и лета 1943 года они оказывали героическое сопротивление нацистам, что вызвало немалое замешательство в Берлине.

...В 1952 году, когда я находился в лагере в Кировской области, к нам поступил новый этап — доставили очередную группу заключенных. Кто-то из моих знакомых сказал мне, что в числе их находится один польский еврей, как будто участник Варшавского восстания. Я узнал, в каком бараке разместили вновь прибывших, зашел туда и спросил, есть ли здесь кто-то из Польши. В ответ с нар поднялся довольно пожилой человек с очень уставшим лицом, одетый в какую-то рвань. Он подошел ко мне и сказал: «Это я из Польши». Мы разговорились. Он поведал мне, что участвовал в Варшавском восстании, что ему, когда оно уже практически захлебнулось, удалось уйти с группой повстанцев в леса и вскоре присоединиться к польскому партизанскому отряду, который входил в состав Армии Крайовой, подчинявшейся находящемуся в Лондоне польскому эмигрантскому правительству. Вплоть до изгнания немцев из Польши он сражался в этом отряде, затем был тяжело ранен и после освобождения Польши поселился в небольшом городке Кельце, в котором 4 июля 1946 года произошел еврейский погром. Семьи у него не было, и он решил на свой страх и риск бежать из Польши в Палестину, где, он знал, разворачивалась борьба за создание еврейского государства.

При попытке перейти польско-чехословацкую границу он был схвачен польскими пограничниками и каким-то образом — я уже не помню — оказался в руках советских властей. Был арестован, доставлен в Москву и в 1947 году приговорен к 10 годам заключения. К этому времени он уже успел побывать на Воркуте, а летом 1952 года был доставлен в Вятлаг. По специальности он был ремесленник-краснодеревщик. Это помогло ему в лагере. Начальство использовало его не на общих работах, а в своих личных целях: он изготовлял и ремонтировал мебель в квартирах представителей лагерной администрации. Звали моего нового знакомого Исааком Шапиро. Слава о его ремесленных способностях широко распространилась в кругах лагерных начальников, и спустя несколько месяцев его перевели в другое лагерное подразделение. Дальней

 

шая его судьба мне не известна. Может, он был реабилитирован после смерти Сталина, и, может быть, ему удалось в 1956 году, когда право уехать из Польши получили многие евреи, оказаться в еврейском государстве...

Пятый участок музея — фотографии узников гетто в первые дни после освобождения; показаны и те тайные пути, по которым они пытались проникнуть в Палестину

Перед тем как покинуть музей, посетители проходят мимо символических надгробий: на каждом из них цифра — количество евреев, убитых во время войны в странах Европы.

В Музее искусства собраны произведения, посвященные трагедии еврейского народа. Это яркие свидетельства пережитых ужасов и одновременно дань памяти художникам, которые жили и творили в эти страшные годы в гетто, лагерях смерти и партизанских лесах.

Яд-Вашем стремился увековечить память миллионов евреев, которые погибли от рук нацистов и их пособников, не оставив после себя ничего, кроме пепла. Для того чтобы родные и друзья погибших могли записать их имена, подготовлены в алфавитном порядке «Листы свидетельских показаний».

В 1992 году уже было записано более трех миллионов имен. Поставлена поистине гигантская задача — собрать имена всех погибших насильственной смертью в годы войны евреев, уничтоженных в гетто и концлагерях; погибших на фронтах второй мировой войны как в рядах Советской Армии, так и в составе армий союзников, а также партизан; пропавших без вести, умерших в ходе эвакуации. Каждый месяц в 1992 году поступало 3 тысячи новых фамилий, из них 2 тысячи на русском языке. И это понятно, так как до начала 80-х годов евреи, проживавшие на территории бывшего СССР, были лишены возможности сообщать имена своих погибших родных и близких. Ни один народ в мире, ни одна страна не поставили перед собой задачи составить поименный список и мартиролог — картотеку своих сыновей и дочерей, ставших жертвами нацизма или какой-либо другой разновидности тоталитаризма.

Большую работу проводит в Зале Имен наш соотечественник, харьковчанин, писатель и публицист Анатолий Кардаш, живущий с мая 1991 года в Иерусалиме, автор прекрасных книг о варшавском гетто и нескольких других чрезвычайно интересных произведений на еврейские темы. Он печатается под псевдонимом Аб-Миша.

«Листы свидетельских показаний» можно заполнить в отделе публикаций Исторического музея или запросить из Яд-Вашем по почте. Здесь же, в Зале Имен, находится также «Сифрей Зикори» — книга

 

памяти об уничтоженных еврейских общинах. Память об этих общинах, стертых с лица земли во время второй мировой войны, будет увековечена созданием «Долины уничтоженных городов», прорезающей окружающие мемориальный комплекс холмы. Эта долина площадью около 2,5 гектара, расположенная в местности, где высажен лес, включает в себя величественную каменную постройку, на которой высечены в географическом порядке названия около 5 тысяч уничтоженных общин в различных городах оккупированной нацистами Европы. Неотесанные бело-розовые глыбы, положенные друг на друга, образуют своеобразный лабиринт руин — существовавшего мира еврейской культуры, традиций и быта.

Но, несомненно, самое сильное впечатление оставляет «Мемориальный сад детей» — память о полутора миллионах еврейских детей, уничтоженных нацистами. Под сводами совершенно темного зала как бы уместился весь космос, усеянный мириадами огоньков различной величины, символизирующий миллионы загубленных жизней и мерцающих в бескрайней выси бездонной пропасти. Звучат приглушенные эхом имена погибших еврейских детей из почти всех стран Европы. Все посетители, проходящие через этот зал, выходят из него с заплаканными глазами. Эмоциональное воздействие настолько велико, что сдержать слезы невозможно...

На территории Яд-Вашем установлено много памятников, в том числе жертвам Освенцима и великому гуманисту XX века Яношу Корчаку.

В 1985 году в Яд-Вашем открыт памятник в честь 1 500 000 евреев — солдат и офицеров союзных армий, бойцов и партизан. Главная тема памятника — участие евреев в советской, американской, английской и польской армиях, а также в партизанских отрядах.

В составе вооруженных сил антигитлеровской коалиции были и соединения, сформированные из одних евреев. Наиболее крупным национальным еврейским соединением была Еврейская бригада (около 5 тысяч человек), сформированная в 1944 году после переговоров между Еврейским агентством и правительством Великобритании. Английские мандатные власти опасались создания отдельных еврейских воинских частей, хотя десятки тысяч евреев добровольно служили в английской армии с 1939 года. В августе 1940 года было разрешено сформировать еврейские подразделения для несения караульной службы, а в конце 1942 года было объявлено о создании добровольческих полков в Палестине. Еврейские воинские части на подвластной Лондону Палестине готовы были

 

сражаться с войсками генерала Роммеля, когда они стремительно двигались к Красному морю. На базе трех добровольческих полков и была сформирована Еврейская бригада, принявшая участие в боях за освобождение Италии.

Многие солдаты и офицеры бригады были награждены английскими боевыми орденами. Бригада имела свое знамя и эмблему. В июне 1946 года в связи с обострением внутриполитической обстановки в Палестине она была расформирована. Тем не менее бойцы этой бригады составили позднее ядро израильской армии.

Особое место в Яд-Вашем занимает памятник Неизвестному праведнику народов мира. В Израиле бережно хранят память о неевреях — праведниках народов мира, которые с огромным риском для жизни спасали евреев в годы нацистской оккупации европейских стран. В те дни, когда я был в Израиле, в этом списке было 3 558 поляка, 3 455 голландцев, 888 французов, 489 бельгийцев, 260 немцев, 213 русских и украинцев и т.д. В списке были люди тридцати национальностей.

...Среди спасенных был еврейский мальчик, скрывавшийся в годы войны в одной французской католической семье. Он был сыном текстильного торговца из Польши, родившегося в Париже. Мать мальчика погибла в Освенциме. В возрасте 15 лет он принял католическую веру, изучал теологию и философию. В 1954 году был посвящен в сан священника и до 1979 года имел приход в одном из округов Парижа. В том же году он стал архиепископом Орлеана, а в 1981 году — архиепископом Парижа. Ему было тогда 54 года. Это был самый молодой из всех бывших до него 139 архиепископов столицы Франции. Спустя некоторое время он получил сан кардинала. Это Жан-Мари Люстиже — нынешний глава католической церкви Франции, один из самых уважаемых и достойных прелатов католической церкви, близкий друг папы Иоанна Павла II, семья которого в годы оккупации тоже спасала евреев.

В детстве нынешнего папу, настоящее имя и фамилия которого Кароль Войтыла, по-домашнему звали Лёлеком. А его соседку, жившую в доме напротив, Гинкой. Спустя много лет Лёлек стал главой католической церкви, а Гинка выросла в Регину Ризенфельд и уехала в Израиль. В детстве будущий римский первосвященник мечтал стать актером, и Регина тоже мечтала о сцене. До второй мировой войны в небольшом польском городке Вадовице, откуда они оба родом, проживало 10 тысяч человек, из них 2 тысячи — евреи. Регина и Лёлек были неразлучными друзьями, их объединяла одна всепоглощающая страсть — театр. Уже в школьные годы Кароль Войты-

 

ла заставил говорить о себе, как о способном ученике, обладающем уникальными актерскими способностями. Его отличали феноменальная память и великолепная дикция. Когда мать Лёлека умерла, заботу о нем взяла на себя семья Регины Ризенфельд. К Лёлеку относились, как к родному сыну, и он всегда тепло вспоминает семью Ризенфельд. После окончания школы пути Лёлека и Регины разошлись. Отличный аттестат не помог девушке поступить в Краковский университет — с середины 30-х годов польское правительство ввело ограничения на прием в вузы евреев. Дело исправило вмешательство влиятельных друзей маршала Пилсудского, который всегда отвергал антисемитизм. Регина все-таки стала студенткой Краковского университета. Но, как оказалось, ненадолго. Именно в Кракове ей пришлось столкнуться со столь неприкрытым антисемитизмом, что девушка решает уехать в Палестину, куда за год до этого перебралась ее сестра. Здесь Регина закончила школу младшего медицинского персонала, вышла замуж и родила дочь.

Когда в 1948 году арабские войска атаковали провозглашенное государство Израиль, Гинка Ризенфельд отправилась на фронт. Иногда она получала вести от Лёлека. Еще до войны он вместе с друзьями создал в Кракове театр. Но немецкая оккупационная администрация сочла его деятельность подозрительной, и театр был закрыт. Тогда Кароль Войтыла и обратился к теологии. Нацисты, как известно, весьма подозрительно относились к католицизму, в котором они видели духовную базу польского национализма. Поэтому Каролю пришлось скрывать не только свои антифашистские настроения, но и интерес к религии.

Кароль Войтыла не забыл Гинку и тогда, когда получил пост архиепископа Кракова и сан кардинала. А в октябре 1978 года после своего избрания на святой престол он пригласил бывшую соседку в Ватикан. Встреча была очень теплой. Регина Ризенфельд была на три года старше папы римского. В 2000 году ей исполнилось бы 83 года. Но до новой встречи со старым другом она не дожила. Когда папа римский в марте 2000 года был на Святой земле, приглашение на встречу получила уже ее дочь — Офра Ризенфельд... Находясь в 1992 году в Израиле, одна моя знакомая еще по Москве Фрида Гольдштейн рассказала мне, что долгие годы дружила с Региной Ризенфельд и в самых общих чертах рассказала о ее знакомстве с римским папой. Подробно об этой трогательной истории написал израильский журналист Захар Гельман в газете «Новые Известия» (21 марта 2000 года).

...В 1992 году только начиналась работа по поиску имен русских, украинцев, белорусов, спасавших в годы войны евреев. Это

 

понятно. До 1991 года Яд-Вашем был лишен возможностей, по понятным причинам, заниматься розысками жителей СССР, помогавшим евреям в годы оккупации.

В конце 1999 года в мире насчитывалось около 15 тысяч Праведников, в том числе 3,5 тысячи граждан бывшего СССР.

В Белоруссии звания Праведника народов мира удостоены 276 человек, в России пока лишь 111, хотя их должно быть гораздо больше. Не следует, конечно, забывать, что территории, входящие в состав Российской Федерации, никогда не входили в регионы традиционного проживания евреев. К тому же немецкие оккупанты находились в этих регионах гораздо меньше времени, чем на Украине, в Белоруссии, Молдове, Прибалтике, и немцы просто не успели расправиться со всеми евреями.

Лица, удостоенные звания Праведника народов мира, получают, разумеется, в большинстве случаев уже посмертно, соответствующие удостоверения и медаль. Те из них, кто посетили Израиль, посадили рожковые деревья («хлебные изделия Св. Иоанна») на Аллее Праведников, окружающей мемориальный комплекс. Одно из них посажено в честь шведского дипломата Рауля Валленберга, спасшего десятки тысяч венгерских евреев.

...В октябре 1943 года датское подпольное движение узнало о намерении гитлеровцев депортировать 8 тысяч датских евреев в лагеря смерти в Польшу. В течение нескольких дней подпольщики предупредили еврейскую общину об опасности и быстро переправили в безопасную Швецию. Только 50 датских евреев погибли от рук нацистов. Я видел в Яд-Вашем лодку, на которой было перевезено 600 датских евреев из одного небольшого датского городка к рыбацким лодкам, ожидавшим их в море и затем переправлявших спасенных в Швецию.

Недалеко от Яд-Вашем находится военное кладбище. Здесь в 1992 году были похоронены многие выдающиеся деятели Израиля:

Голда Меир, Леви Эшкол, Нахум Гольдман. Сюда же после создания Израиля были перевезены из Австрии останки Теодора Герцля, обратившегося на заре XX столетия к евреям с призывом создать свое национальное государство и сказавшего пророческие слова: «Если вы захотите, это не будет сказкой».

На военном кладбище стоит и памятник 250 тысячам советским воинам-евреям, погибшим в борьбе с фашизмом на фронтах Великой Отечественной войны. На памятнике — изображение солдатской каски с красной звездой и автомата с саблей. Народ Израиля, как бы ни складывались в разное время отношения с

 

СССР, глубоко чтит героический подвиг Красной Армии, спасшей миллионы евреев от уничтожения.

Яд-Вашем издает большое количество книг по истории Холокоста и проводит огромную просветительскую работу как среди жителей Израиля, так и среди многочисленных делегаций и туристских групп со всех концов земного шара. Мне бросилось в глаза, что среди туристов, посещающих Яд-Вашем, немало немцев. Молча, с напряженными и скорбными лицами осматривали они сооружения мемориального комплекса. И, кто знает, может быть, для них это своего рода акт искупления и покаяния за преступления их отцов и дедов?

Знакомство с мемориальным комплексом Яд-Вашем и содержащимися там документами и материалами не может быть предметом лишь научных изысканий и просветительской деятельности. Он выходит за рамки Холокоста. Его уроки особенно актуальны в наши дни, когда в стране, разгромившей германский фашизм, поднимают голову различные неонацистские и антисемитские элементы, когда существуют десятки организаций подобного рода, открыто продаются профашистские газеты, разжигающие межнациональную вражду, что вынуждает десятки тысяч евреев покидать страну, в которой они родились, учились, работали, любили.

Уроки Холокоста служат суровым предостережением всем народам и правительствам об опасности идеологии нацизма, ксенофобии, великодержавного национализма. И еще об одном уроке Холокоста. Еврейский народ потерял в результате преступной политики гитлеровского правительства 6 млн. человек. Народы бывшего СССР, прежде всего русский народ, во много раз больше из-за не менее преступной политики большевизма. Историкам еще предстоит подсчитать подлинные масштабы человеческих потерь в Советском Союзе за годы чудовищного ленинско-сталинского эксперимента. Но уже опубликованные данные об этих потерях потрясают человеческое воображение. Вот лишь некоторые цифры. В 1999 году вышли воспоминания А.И. Микояна'^*. В них сообщается, что накануне XX съезда КПСС специальная комиссия ЦК «тщательно изучила в КГБ архивные документы и представила пространную записку. В записке комиссии от 9 февраля 1956 года приводились ужаснувшие нас цифры о числе советских граждан, репрессированных и расстрелянных по обвинению в «антисоветской деятельности» за период 1935— 1940 гг. и особенно в 1937—1938 гг.». А.И. Микоян сообщает, что, со

 

 

слов Ольги Шатуновской, которая от имени Комитета партийного контроля получила данные от КГБ, стало известно, что за 1934 — 1941 годы расстреляно было 7 млн. человек, а репрессировано еще больше— 18,5 млн. Эти данные сопоставимы с теми цифрами, которые приводил в «Независимой газете» 4 марта 1993 года известный профессор-историк генерал-полковник Д.А. Волкогонов, имевший возможность ознакомиться с личными архивами Сталина. Д.А. Волкогонов подчеркивает, что по его «подсчетам, основанным на конкретных данных, с 1929 по 1953 год в СССР было репрессировано 21,5 млн. человек. 35 % было расстреляно, еще 30 % погибли в лагерях, и около 30 % сумели пережить заключение. Сюда не входят депортированные народы». Недавно академик А.Н. Яковлев сообщил, что «за все десятилетия советской власти» было убито 60 млн. человек, причем с 1923 по 1953 год было арестовано 42 млн. 500 тыс. человек. Умножьте на среднее количество членов одной семьи, и вы получите цифру, что был арестован и осужден каждый пятый'^*.

Достойно почтить память погибших в эти страшные годы в тюрьмах, концлагерях, в ссылке — великий моральный и нравственный долг всех народов бывшего СССР. Да, установлен Соловецкий камень на Лубянской площади, опубликованы сотни книг и статей о преступлениях тоталитарного режима. Но этого недостаточно. До сих пор в Москве нет общенационального мемориала памяти жертв большевизма. Опыт Яд-Вашем имеет в этом смысле общемировое, общечеловеческое значение. И пусть сбудутся слова пророка Исайи: «Тем дам Я в доме Моем и в стенах Моих место и имя... которое не истребится» (Исайя, 56:5).