Рудольф Николаевич Керн: синяка на душе не осталось

Я прожил трудную, но интересную жизнь. Предки мои приехали в Россию в 1698 году из Швейцарии по приглашению сподвижника Петра I Франца Лефорта. Они были золотых дел мастера. Работали при дворе Петра и, очевидно, вполне успешно, ибо неоднократно поощрялись. Следующие поколения, благодаря смешанным бракам, окончательно обрусели и пренебрегли профессией своих отцов. Были в нашем роду военные, даже один дивизионный генерал и один контр-адмирал, были теологи и ученые, был изобретатель, пытавшийся построить перпетуум мобиле. Отец мой окончил Юрьевский университет, специализировался по герменевтике и работал у академика Бартельса. В 1937 году почти вся группа была репрессирована. Отец чудом уцелел и в 50 лет стал директором неполной средней школы в приволжском райцентре, сохранив свою огромную библиотеку и кое-какие средства на жизнь.

Детство у меня было безоблачным. Любил географию. С 13 лет читал Карамзина, Тургенева, Чехова, Шекспира, Гете и Шиллера. Рылся в энциклопедиях.

В 1941 году, когда началась Великая Отечественная война, семья подверглась репрессии по национальным мотивам и была выслана из места проживания в Северный Казахстан. В январе 1942 года меня мобилизовали в трудовую колонну НКВД № 1900, которая базировалась на станции Атбасар Акмолинской области и участвовала в строительстве стратегически важной железной дороги Акмолинск — Карталы.

17 ноября 1942 года я в составе колонны № 1900 прибыл на Узловскую шахту № 2. Начальником там в то время был Воробьев, главным инженером — Тимофей Иванович Рыжков, парторгом ЦК — рыжеволосый крепыш Хватов с револьвером на боку. Поселили нас на Красной Узловой, в двухэтажном особняке на нынешней улице Мира. Было нас больше полтысячи. К весне 1943 года осталось меньше двухсот. Умирали прямо на ходу, когда нас водили строем на шахту. Умирали от истощения. Трупы привозили назад, раздевали догола и клали штабелем в сарае во дворе особняка. Когда накапливалось 20 трупов, их увозили зарывать. Ямы копались неглубокие. Места захоронения находятся где-то между Северным городком и бывшей шахтой № 2.

Продукты из ОРСа в шахты завозились в колонну, там они попадали в руки начальствующего состава из тех же мобилизованных немцев, которые, устроив на кухне своих родственников и прихлебателей, проедали львиную долю этих продуктов, обрекая тем самым на голодную смерть своих соплеменников.

С 1942 по 1943 год работали в две смены по 12 часов. К весне я оказался в слабосильной команде, меня временно «вывели из-под земли» и определили в стройгруппу прораба Павла Павловича Пикина на строительство овощехранилища. А в августе 1943 года вернули в остатки колонны № 1900, но уже на шахту №6.

Кончилась война, была введена спецкомендатура. В начале 1948 года нам выдали паспорта с правом проживания только в Узловском районе Московской области.

В июле я встретил девушку, очень своеобразную, полюбил ее, и мы поженились б сентября 1948 года. Свадьбы не было. Невеста 17-ти лет, надев единственное приличное платье, и я, в пиджаке, взятом на-прокату приятеля, попросили благословения у ее матери и получили его.

А в январе 1949 года меня опять арестовали и после двух лет следственной тюрьмы отправили на вечную ссылку в Красноярский край.

До места назначения в Туруханский леспромхоз Ярцевского района гнали этапом. Я прошел по главной магистрали ГУЛАГа, побывав в четырех пересыльных тюрьмах: Московской Красной Пресни, Свердловской, Новосибирской и Красноярской. Вскоре после прибытия в Красноярскую тюрьму в конце августа нас на «воронках» перевезли в речной порт, упрятали в трюмы однопалубного парохода «Владимир Маяковский», и он пошлепал вниз по Енисею.

В трюмах сгрудились политические вперемежку с урками. Меня несколько раз пытались «тряхануть» — уголовников привлекал мой объемистый и тяжелый деревянный чемодан-самоделка. Очень удивились воры, обнаружив в чемодане только книги. Потом попросили почитать, и вскоре человек 50 перестали рыскать по трюму — занялись чтением. (В день прибытия все книги до одной возвратили в чемодан.)

Плыли мы четверо суток. «Фокус» с книгами привлек внимание политических. Я познакомился с Олегом Васильевичем Волковым — ныне известным русским писателем, автором книги «Погружение во тьму», с журналистом и работником Киевской киностудии им. Довженко Семеном Михайловичем Бурдянским, с химиком Вилом Осиповичем Зейфманом.

На место назначения — плотбище Старый Городок — прибыли 2 сентября 1951 года. Это было маленькое селение, 13 рубленых домов барачного типа, контора, баня, магазин и так называемый клуб. Население — около 80 потомков раскулаченных и депортированных россиян, а также несколько семей высланных литовцев и латышей. Все работали на лесоповале, трелевке, выводе древесины на лесосклад, штабелевке, вязке плотов и отправке их, а также на молевом сплаве.

21 октября приехала моя жена. Я ее встретил в Ярцеве, получив на это разрешение коменданта Нагорного.

Зима 1952 года для нас была архитрудной. Я много болел, больше всего из-за простуды и неприспособленности к Туруханскому климату. 14 января 1952 года жена родила девочку — дочку Таню. К этому времени мы совсем обнищали. Кроме хлеба, есть было нечего. И вот однажды ночью, жена с дочкой были еще в больнице, а я из-за громадного флюса освобожден от работы, раздался стук в дверь. Вошли мужчина и женщина в тулупах и спросили меня. Я провел их в свой закуток, зажег лампу. Оказалось, что женщина — заведующая «Петушком» (так называли закусочную) из Щерчанки, центрального плотбища лесопункта,— Валентина Ивановна Савинкова, а ее спутник — возчик этого заведения.

Ехали они из единственного во всей округе села Нижне-Шадринска, везли товары для закусочной. Валентина Ивановна рассказала, что заведующий Нижне-Шадринской больницей Александр Александрович Баев попросил ее заехать ко мне и передать мешок продуктов. Я очень удивился, так как не был лично знаком с Баевым. Оказалось, прослышав, что в Старом Городке терпит бедствие молодая семья ссыльных, он и его жена Екатерина Владимировна решили помочь. Позже мы познакомились, я иногда бывал у них в Нижне-Шадринске, пользовался их библиотекой, и беседы с ним были для меня очень интересными. После рождения моего сына он спас его и мою жену от верной гибели. Для этого ему пришлось, рискуя жизнью, 1 ноября перейти реку по слабому еще льду и проехать около 40 километров верхом.

Александр Александрович окончил два университета — Казанский и Московский. Он стал биохимиком и работал ученым секретарем в институте биохимии имени Баха. В 1937 году в соавторстве с доктором Крамовым опубликовал книгу о рационе питания рабочего человека. Чем-то эта книга кому-то наверху не понравилась, и авторы были осуждены на 10 лет. Во время войны А.А. Баев работал в одной из «шараг» Академии наук Коми АССР. Прибыв в 1949 году в ссылку, он возглавил Нижне-Шадринскую больницу. Впоследствии, после реабилитации, Баев вернулся в Москву, руководил лабораторией, а затем институтом биохимии, в 1969 году стал лауреатом Государственной премии за работу в области молекулярной биологии. С 1970 года — действительный член Академии наук СССР и академик ВАСХНИЛ. Этот человек, находясь в сибирской ссылке, помог многим людям.

В начале 1955 года моя жена с детьми уехала в Узловую к матери. А в августе я сумел, побывав в Красноярском краевом УВД, осуществить комбинацию с переводом на ссылку в город Томск, а в Томском УВД получил перевод... в Узловую. Удалось это мне потому, что в воздухе уже веяли реабилитационные ветры 1956 года, и подходила к концу эпоха сталинских репрессий.

Мой путь в новую жизнь был немудреным. В 1959 году экстерном за 2 года и 3 месяца окончил томский вуз и с небольшим перерывом работал в школах до 1983 года. Кое-какие трения с властями предержащими спорадически возникали еще и в восьмидесятые годы. Но синяка на душе у меня не осталось.

Я уверен, что общение с людьми, о которых я рассказал здесь, помогло мне выстоять в те трудные годы и сохранить нравственный облик человека. Мысль о человеческом облике в его разных ипостасях выразить в стихотворении:

Камо грядеши?

Мы все пришли из ниоткуда.

Мы все уходим в никуда.

И в этом естестве — причуда

и человечества беда.

Пришел, ушел — в балансе этом

велик иль мал — мы все равны.

Но чем и как прожить на свете,

тут варианты нам даны.

Да, чем и как прожить на свете

и как покинуть этот свет,

Во цвете или не во цвете,

тут всякий держит свой ответ.

Одни живут немного трудно,

другие по уши в труде.

Одним все светит отовсюду,

другим затмение везде.

Одни живут, как попугаи,

они на затверженный лад,

окраскою пера сверкая,

всегда хозяину вторят.

Есть индюки. Давясь и дуясь,

дают возможности узреть —

мол, с юных лет рекомендуюсь

на важных должностях сидеть.

Есть люди-гуси. Беспардонно

гогочут всем наперекор,

своею глупостью бездонной

подкармливая свой напор.

Бывают дятлы. Монотонно

чужие выкладки долбят,

всю жизнь умело-пустозвонно

стучат без толку, все стучат.

Так и живем на белом свете

на птичьих вроде бы правах.

И в цвете или не во цвете

уходим в пыль, уходим в прах.

Мильоны гибнут от металла,

а кто-то гибнет за металл.

Кому-то жизнь обузой стала,

а кто обузой жизни стал.

Мы все идем из ниоткуда

и все уходим в никуда,

Единым способом — оттуда

И всяк по-своему — туда.