«…мне довелось читать столько исповедей…»
«…мне довелось читать столько исповедей…»
Вачаева В. П. «…мне довелось читать столько исповедей…» // О времени, о Норильске, о себе… : Воспоминания. Кн. 9 / ред.-сост. Г. И. Касабова. – М. : ПолиМЕдиа, 2007. – С. 62–69 : портр., ил.
Я родился еще до революции, окончил школу грамоты в лапотной губернии, откуда родом Лермонтов, Белинский. Мне пришлось быть единственным мальчишкой в женском пятиклассном училище. Затем — единая трудовая школа. Преподаватели — из бывшей женской гимназии, самый большой специалист — это преподаватель русского языка. Он идет сердитый, — значит, мы будем лишние люди, никуда не годимся; идет веселый, — значит, чего-то стоим... Школа эта была с педагогическим уклоном, с той поры — мое любовное отношение к педагогике.
Когда я приехал в Москву, то первое время вел кружок по ликвидации неграмотности на заводе «Большевик». О медицине я ничего не знал, не думал. Считал, что буду естествоиспытателем — вроде Базарова. Окончил только что организованный техникум при Московском институте народного хозяйства им.Плеханова, стал химиком-органиком и уехал работать в Харьков.
Затем я работал в Донбассе, в Киеве. Из Киева меня перевели в Москву.
Как-то я заболел. У меня оказалась двусторонняя крупозная пневмония... Я не помню, как приехала «скорая», как меня отправили в больницу.
Это был 1929 год. Антибиотиков тогда еще не знали. Камфора в основном была...
Открываю глаза.
— Вам больно?
— Нет...
Когда я буду умирать и смерть меня спросит: «Знаменский, скажи, ты видел счастье?» — я отвечу: «Смертушка, ей-Богу, видел, красоту видел, вот эти глаза... Я имени ее не знаю, но глаза эти унесу с собой».
...Итак, в один прекрасный день я стал студентом Харьковского мединститута. За год до его окончания я получил премию на конкурсе научных работ в Киеве. Академик Богомолец сказал мне: «Ты не понимаешь, дурак, что ты придумал. Если ты не бросишь свою работу, через два года будешь лауреатом Сталинской премии».
Дальше началась война. С собой на фронт я взял чемоданчик, несколько книг, среди которых «Фауст», первый том.
Мне пришлось быть младшим врачом 7-го гвардейского тяжелого пушечного полка резерва Главного Командования. Дороги выбирают нас... Однажды привели во 2-й дивизион пленного, пришли особисты, переводчики, а допросить его не могут.
— А у нас новый врач появился...
— А ну давайте его сюда!
Думаю: «Зачем я хвалился? Я говорить по-немецки не могу, читать могу сколько угодно, переводить. Он будет говорить, я ж не пойму...»
Смотрю, стоит он, высокий, чуть выше меня, красный, нервничает. Приказ есть приказ, я сочиняю фразу: «Не бойся, я врач». Он меня понял. За столом мне освободили место, у меня карта.
— Где тут немецкие батареи?
— Вот тут две, еще три...
Командир полка доволен.
— Начальник штаба, успеваете писать?
Это было во время нашего первого наступления на Харьков 12 мая 1942 года. Потом были и отступления и наступления. В штабе Юго-Западного фронта в Сталинграде — с первого до последнего дня. Потом меня перевели старшим врачом противотанкового истребительного полка. В этом полку врачей давно не было — убивали. Чтобы хорошо прошла прививка, я приходил вместе с фельдшером, и он мне делал прививку первому. Так было в одном дивизионе, идем во второй, и он, окаянный, в ту же лопатку мне дозу... В третий, четвертый, потом еще в штабную батарею... У меня в секрете на станции Успенка — дивизион, куда можно было бы не ходить, но я пошел: люди довольны и я доволен. Поставил сам себе честную троечку. Возвращаюсь, но что-то вдруг душа заболела, словно какую-то ошибку допустил... Нет, ошибок не было. Думаю: «Приду — высплюсь, доложу командиру, что за месяц сделал». Прихожу, а мне:
— Вас к командиру.
Вхожу к командиру, докладываю:
— Все хорошо, прививки сделаны, сегодня был в секрете. Люди устали, надо бы их заменить.
Командир полка ко мне всегда очень хорошо относился — и вдруг:
— А это что? — показывает ордер на арест.
— Это — чепуха!
— Чепуха? Чепухи не может быть!..
...Пропускаю, пропускаю. ...И вот я уже в трюме «Серго Орджоникидзе». Этот теплоход многих перевез сюда. Конец сентября, начало октября. Объявили, что будет высадка. А у меня нет сапог — украли. Смотрю, что там на улице, — снег... А у меня ни сапог, ни портянок. За полпайки выменял портянки, намотал на ноги. Выхожу — снег по колени.
— Становись!
Встал.
— Трогай!
Пошел. Прошли пять шагов, портянки мои размотались, ветер рвет полы шинели. Конвоир натравливает на меня собаку. С тех пор я боюсь таких собак.
Пока я плыл на «Орджоникидзе», у меня собралась бригада слабосильных, и один из моих подопечных показал мне человека, укравшего мои сапоги. Смотрю: здоровый такой парень в тельняшке...
Есть пословица «Кричащий во гневе — смешон, молчащий во гневе — страшен». Вот я, вероятно, был таким. Подошел к нему — и ничего не могу сказать... Вдруг он садится и снимает сапоги. Я снова в сапогах, и дальнейшее путешествие до Норильска — это уже другое дело.
...Спали по двое. Ты снимаешь одежду и кладешь ее вниз, я снимаю, ложусь рядом, и мы укрываемся моей одеждой. Если человек не одет, то он один, и никто его к себе не берет.
Так мы приехали в Норильск, и я получаю направление по спецнаряду. Что это такое? Черт его знает. Приводят меня во 2-е лаготделение. У всех есть свой хозяин, свой нарядчик, а у меня нет.
Ночью меня будит человек с винтовкой:
— Иди.
Теперь-то я представляю. Это был ДИТР, еще кирпичный, красный. Проходим мимо. Какое-то здание, на втором этаже — хорошая комната, сидят два человека.
— Расскажите о себе.
Я стал рассказывать.
— Мы пошлем вас на работу туда, где будет трудно.
— Штрафная, что ли?
— Да нет, доктор. Туда, где умирают люди. У нас к вам одна просьба: чтобы не было значения, кто он, что он, как его фамилия, кем он был до заключения.
Так меня направили на «Валек». К тому времени там собрался контингент, который умирал... Не было стационара, был один хороший фельдшер Геннадий Свеклинский и одна девушка. И стал я там заворачивать: стационар на 20 коек, ОК (оздоровительная командировка) на 50 человек.
На прием с большим панарицием пришел бывший секретарь райкома.
На следующий день вызывают:
— Ты почему вчера не отрезал палец?
— А зачем? Я могу вылечить.
— Эх, по тебе заготовка льда тоскует!
Я мешал, мешал администрации... Людей было много, я — один, а фамилий не знаю. Помню одного, по-моему, латвийский адмирал, по фамилии Юдейскас. Он каждый вечер минут 15 ходил армейским шагом, поддерживал свое физическое состояние.
Так вот теперь о том, что я мешал администрации... Однажды меня все-таки решили отправить с «Валька». И я попросил разрешения подойти к телефону:
— С вами говорит заключенный врач Знаменский. Меня отправляют сопровождать эшелон. Что мне делать?
— Передать трубку начальнику...
— Ты что, хочешь от доктора освободиться? Он остается у тебя, а через месяц я его заберу, и ты останешься совсем без врача.
Итак, иду я с конвоиром, и идет девушка, что работала со мной.
— Доктор, вы заняты только своей работой, своими больными. А кто вам сапоги мыл?
— Дневальный.
— Вы совсем-совсем ничего не видите. Это я вам их мыла...
Мы говорим о милосердии. А были врачи, которые могли написать на наших ежедневных рапортичках об освобожденных от работы: «Опять распоясались, доктор Знаменский и доктор Кавтеладзе».
Эту справку С.В.Знаменский подкрепил схемой огнестрельного ранения,
он рассчитал ее и изобразил сам. Находились врачи, которые в подобных
случаях вопреки очевидному как причину смерти указывали какую-нибудь
болезнь
Мы, врачи, по должности должны быть хорошими людьми. Но было и так, что ты не ожидаешь от человека ничего хорошего, а он оказывается хорошим. Так у меня было с начальником политотдела В.И.Козловским. Один раз он собрал врачей:
— Друзья, я пригласил врачей, и вольных, и заключенных, чтобы вы мне сказали, отчего люди «доходят»?
Первым встал некий Бриллиант:
— Гражданин начальник, прежде чем ответить на ваш вопрос, надо рассмотреть состояние текущего момента. Сейчас, когда весь земной шар разбился на два полушария, коммунизма и капитализма, у нас много таких людей, которые сами себя доводят, чтобы помочь мировой буржуазии...
Я смотрю в лицо начальника политотдела, а он, такой невозмутимый, поднял брови, лицо белое-белое, лоб высокий. Берет стакан, стучит ложечкой:
— Милый доктор, мы знаем, что у советской власти есть враги, и мы знаем, как с ними бороться. А почему тысячи, десятки тысяч, готовых живот свой отдать, «доходят»?
...Долгое время я работал на руднике 3/6, который давал 70 процентов всей жильной руды. Иногда заходишь в камеру, а она блестит, как хрустальная. Начальником рудника был Лев Александрович Савва, а заключенными командовал Золотарев. У меня сохранились копии моих рапортов Золотареву, в которых я писал о том, что 40 процентов заключенных не имеют белья, одежды, необходим ОП на 100 коек, стационар на 60 человек.
Когда меня пригласили в ЦБЛ в качестве совместителя, я там вел туберкулезных больных. Всего я работал в ЦБЛ два с половиной месяца, старался...
Моя работа о раке легких — первая в своем роде, американец Хюкнер ссылается на нее...
Жизнь свою я прожил не зря. А почему, собственно, прожил? Мой главный врач говорит: «Вы неправильно себя оцениваете. Вы — старый человек».
А я не знаю, когда начинается старость. Голова у меня не болит, одышки нет. А главное — я мечтаю...
