Незабытое

Незабытое

Непомнящий Н. Д. Незабытое : (Воспоминания жертв репрессий) // ГУЛАГ: его строители, обитатели и герои : (Раскулачивание и гонение на Православную Церковь пополняли лагеря ГУЛАГа) : [Сб.] / Под ред. Добровольского И. В. - Франкфурт/Майн ; М., 1999. - С. 361-366.

- 361 -

Родился я 23 октября 1920г. У родителей было 9 детей. После меня родилось еще 2 брата.

После революции с 1918 по 1930 год умерло 5 сестер в малолетстве. У отца было 3 брата. Он был самый младший, и по старому обычаю он остался жить в отцовском доме. Остальные три брата были отделены и жили со своими семьями, тоже большими, по 10-12 детей. Братья за период 1921-28 гг. хорошо обустроились и много разработали земли новой для посевов. Наш отец в 1928 году построил еще один дом. Мне было тогда 7 лет.

В 1929 году была коллективизация, создали коммуну, в которую вошла почти вся деревня. За исключением кулаков, у которых было большое хозяйство, которое все отобрали, и этих людей сослали в Нарымский край. Вначале коммуна зажила хорошо, потому, что было много скота. В деревне открыли три столовых. Мне было 9 лет. Все это хорошо помню.

Коммуна просуществовала 1 год, потому что все, что было собрано в кучу, израсходовали. Жили на большую ногу, а работали плохо. Хозяйство снова разделили: кому досталась корова, кому конь. После этого в 1931 г. начали организовывать артели. В нашей деревне создали две артели, крестьяне подбирались сами. Отец вошел в лучшую артель, где мужики были работящие. И наш отец был такой же, потому что он загробил 5 моих сестер трудом непосильным в НЭП, день и ночь, заставляя обрабатывать землю, корчевать березняк.

Артель зажила хорошо, народился хороший хлеб, работали день и ночь. От нашей семьи работники были — отец 60-ти лет, мать 52-х лет. Старшему брату Александру было — 14 лет, мне 10, другим братьям — 7 лет и — 5 лет. Нам со старшим братом учиться не пришлось, потому что надо было заработать кусок хлеба.

- 362 -

В 1932г. урожай хлеба получился хороший, но все забрал государство. Артель осталась без хлеба, мололи овес на своих жерновах, стряпали картофельные лепешки, так и жили. Начался голод. В 1933 г. нашего отца признали кулаком. Правда, у нас уже ничего не было — была одна корова и теленок, дедушкин старый дом. Все у нас забрали. Как раз у нас умер самый младший братишка. Мы его похоронили, и нас, отца, маму и троих братьев повезли на выселку. Посадили в телячьи вагоны. Но, благодаря племяннику отца Непомнящему Михаилу, работавшему в райисполкоме, нас высадили из вагона и оставили в городе Забайкальск. Мы прожили там полтора года, и нас признали не кулаками, разрешили опять уехать в деревню,

В 1934 г. я поступил учиться в ФЗУ. Отец, мать и два брата опять пошли работать в колхоз. Все эти 1931-1936 гг. была в Забайкалье голодовка. Проучился я в фабрично-заводском училище на чугунолитейном заводе 5 месяцев и заболел брюшным тифом. Болел 6 месяцев и от учебы отстал. Уехал опять в деревню, начал работать в колхозе: сначала конюхом, потом на тракторе, так как я учился на слесаря и механику немного знал.

В 1936г. старшего брата взяли в армию. Мы продолжали работать в колхозе. В 1937 г., прыгнув с коня, я ушиб ногу. Врачей в это время у нас в деревне не было — только медсестра. Сказала ушиб пройдет, надо покой. Пролежал с больной ногой 3 дня. Днем к нам зашли 2 милиционера с наганами, с саблями и говорят: «Вы должны пойти в сельсовет». Я говорю, что я не могу идти, сильная боль. Они меня подхватили под руки и поволокли. Я кричу, боль, слезы. В сельсовете человек в красных погонах из НКВД сказал: «Вы арестованы». Я спросил: «За что?». Он ответил: «Поедем в город, там разберемся. Ведите его в машину». Увели меня, забросили в кузов машины, там уже сидело трое арестованных. Когда забрасывали меня в кузов, я кричал, плакал, кругом был народ. Старушки кричали: «За что его-то, он ведь еще подросток». Один мужчина, Турушев Егор Васильевич, который жил в ограде сельсовета, принес мне охапку сена под ногу. Так его f тоже арестовали и привезли в Петровск в КПЗ. Он тоже отсидел 10 лет на Колыме. В 1947г. освободился, приехал домой, ему дали побыть с семьей 24 часа и выселили за пределы Иркутской области. В КПЗ я пробыл несколько дней. Были допросы: трое суток простоял на костылях, без еды и воды.

Следователь Сергеев, я его знал по Петровску, когда учился в ФЗУ, настаивал дать показания, что я являюсь членом контрреволюционной группы, сказать, кто в ней состоит и кто руководит. Как я понял, он мне сочувствовал и не трогал, не бил, а забегали из НКВД, били по бокам и по

- 363 -

голове. Я даже падал, но они меня опять поднимали и ставили на костыли. Не знаю, подписал я протокол допроса или нет, потому, что меня мокрого принесли в камеру на носилках. Так мне сказали в камере мужики, отваживаясь со мной.

Через несколько дней меня и несколько человек отправили в Читинскую тюрьму. Я был на костылях. По дороге из камеры на станцию один старик упал. Он не мог идти, весь изуродованный на допросах. Ему было 70 с лишним лет. Колонну не остановили, но был слышен выстрел. Его, видимо, пристрелили прямо на дороге. Конвой был военный.

Арестовали меня 28 августа 1937 г., а в Читинскую тюрьму привезли в конце сентября. Нас было человек 20-25. Вокруг здания были боксы в стенах 80D80 см. В эти боксы нас заталкивали по 4 человека вплотную, где нельзя было ни сесть, ни повернуться. Из этих боксов нас выводили по одному, раздевали догола, прощупывали всю одежду и уводили в разные камеры. В камерах было все забито: трехъярусные нары, на них сидели вплотную, и посередине камеры стояли. Сесть можно было только на нарах и на парашу по очереди. Спали ночью валетом на нарах, под ними на цементном полу.

В Читинской тюрьме я пробыл 5 месяцев. Питание было: 400 гр. хлеба один раз, баланда, две кружки воды. За это время меня вызвали один раз в какой-то кабинет и сказали, что мое дело закончено, ждите решения суда. Людей водили из камеры фотографировать с 3-х сторон, и меня тоже фотографировали с трех сторон.

В камере знали, что кого водили фотографировать, тех ночью часа в 2-3 часа уводили на расстрел. И все удивлялись, почему меня сфотографировали, а ночью не увели. Я-то тогда в этом ничего не понимал и не разбирался, деревенский пацан, Считал, что это какая-то ошибка и меня вот-вот выгонят из тюрьмы.

Грамотные мужчины тоже были, так в камере был командир партизанского отряда Громов Николай. Я не забуду его до самой смерти. Когда его выводили на расстрел, он схватил меня на руки, плакал и кричал:

«Колька, ты должен остаться жив. Мы завоевали Советскую власть, а ты за что, пацан, за что здесь? Будешь жив, скажи моим детям, что мы погибли ни за что, ни в чем не виноваты». Мой отец был в его отряде. Я освободился, но его семьи не нашел, ее выслали в Казахстан.

За это время, 5 месяцев, я побывал в нескольких камерах. Даже 1 месяц сидел в тюремной церкви, где было 5 ярусов нар. Не скажу, сколько там было людей, но приносили три двадцативедерные бочки баланды. Носили

- 364 -

их тоже заключенные, только другие, бытовых статей. Эти же люд выносили из камер параши с нашими отходами.

За эти 5 месяцев, несмотря на то, что я деревенский сопляк, много навидался и наслышался, стал много думать. В один из ноябрьских или декабрьских дней принесли мне в камеру постановление особой тройки НКВД и зачитали, что Непомнящий осужден сроком на 10 лет концлагерей Да многим приносили каждый день постановление, но кого молчком выводили, вызывали ночью с вещами, то в камере знали, что в последний путь. Прощались.

Опишу один трагический случай. Тех, кого вызывали с вещами из камер на расстрел, их собирали сначала в одну камеру, потом из камеры смерти выводили ночью в подвалы и там расстреливали. Эта камера смерти находилась в нашем корпусе, и вот однажды, как потом было известно, собрали в камеру смертников 47 человек. Эти люди уже знали, что собраны на расстрел. В то время отопление камер было печами, да их и не топили: людей было набито битком, и так было дышать не чем. И вот эти смертники разобрали внутри печь наполовину и заложили кирпичом входную дверь в камеру. Когда ночью пришли за ними выводить на расстрел, то попасть в камеру не смогли. Тогда вызвали пожарные машины и через окна начали заливать водой. Они начали разбирать кирпич от двери, а их расстреливали прямо в камере. Когда нас стали утром выгонять в коридор на поверку, то в коридоре было воды 20 см с кровью. Это видел я сам лично.

В феврале месяце 1938 г. меня и еще 10 человек из нашей деревни, чуть живых, отправили этапом в Красноярские лагеря. Шесть человек расстреляли. Всего в 1937 г. из деревни было арестовано 16 человек, из них в живых остался один я.

В Красноярские лагеря из тюрьмы на станцию возили на машинах, грузили в телячьи вагоны. Пешком от тюрьмы до станции уже шагать не могли, были истощены. В Красноярск нас везли голодными. Давали 400 гр. хлеба и в одно ведро воды в вагон в сутки. Привезли нас на станцию Решеты в глубь тайги, снег был 1,5 метра. Высадили из вагонов прямо в лесу. Обтянули вокруг проволокой, по проволоке пустили собак, и вокруг охрана. Выбросили палатки и чугунные печи. Вот сами заключенные, которые смогли разгребать снег, ставили палатки и чугунные печи. Которые слабые — замерзали, умирали, особенно пожилые в 70-75 лет.

Не знаю сколько нас было, но, наверное, человек 500. И все-таки за сутки-двое устроились. Баланду варили в больших чугунных чанах на огне на жердях. Начальником колонии был военный по фамилии Сологуб. Человек был сочувствующий, видимо, знал, что люди страдают ни за

- 365 -

что. Заключенных называл товарищами. Все его уважали и работали до потери сил. В марте месяце построили щитовую баню и столовую, в дальнейшем жилые бараки, медпункт. Среди заключенных были все профессии. Врачи людей поддерживали, но весной началась цинга. Стали заготавливать черемшу.

Люди работали, а начальник обеспечивал кормежкой, работали, можно сказать, день и ночь, но под охраной.

Грузили лес на вагоны, а другие заготавливали и подтаскивали к железной дороге. В последствии нашего начальника не стало. Слух пошел, что его тоже арестовали как врага народа, потому что он создавал хорошие условия заключенным. Я сильно болел цингой, но выжил за счет добрых людей. Один человек по фамилии Морозов, отбывал в лагере Бугочаге срок. Недалеко от Читы его арестовали из лагеря. Сделали врагом народа, и осудила тройка НКВД на 10 лет. Он собрал всех слабосильных, и эти слабосильные ходили заготавливать черемшу. Он держал меня около себя как сына родного, вот и выходил. И пошел на перегрузку леса на вагоны и я. Жизнь, условия в этом лагере ухудшались, потому что новый начальник из НКВД урезал питание, работать заставлял много и над людьми издевался, даже заставлял охрану нас избивать.

В этой колонне Красноярских лагерей я пробыл до ноября 1938г., а затем нас набрали со всех колонн 3 тысячи и отправили этапом на восток в Бирский лагерь. Вот и повезли меня по лагерям смерти, всех своих земляков из деревни я потерял. Их оказывается 6 человек увезли из Красноярских лагерей на Колыму. 5 умерли в Красноярских лагерях, 5 человек расстреляли.

Сам себе не верю, как выжил, ведь прошел 6 лагерей непосильного труда (лагеря Красноярские, Бирские, Буринские, Комсомольские, Астраханские и Бакинские Гуаса НКВД — оттуда и освободился 28 августа 1947г.). Родители мои и младший брат после моего ареста в сентябре месяце 1937 г. были высланы в Тулун. Брат старший был в это время в армии с 193 6 по 193 9 год, участвовал в войне на Халхин-Гол и с Финляндией. Прибыв с финской войны домой, через знакомого однополчанина, который раньше пришел из армии и пошел работать в НКВД, брат узнал, где родители, и в 1940 г. вывез их из Тулуна в Новопавловку. Отец в 1941 г. трагически погиб в шахте. Братьев, старшего с 1914 г., и младшего с 1923 г., в конце 1942 г. отправили на фронт. Старший брат умер в 1982 г. от ран. Младший брат погиб под Сталинградом 4 августа 1942 г. в первом бою. Мама, рождения 1878 г., умерла в 1966 г.

- 366 -

Дальше писать о своей жизни на свободе, прожитых 50 лет после лагерей, надо много сил и терпения. Мне кажется, что эти годы я прожил еще труднее, потому, что я стал понимать жизнь.

Вырастил и выучил, дал образование детям: 3 сына и одна дочь. Был еще в 1953 г. три месяца опять в Читинской тюрьме повторником. Умер Сталин, меня освободили. А чтобы воспитать детей очень много трудился.