ПРЕДИСЛОВИЕ

Жизнь прожить — не поле перейти,— гласит народная пословица. Хотя у каждого человека есть свое поле, которое он и проходит в течение всей своей жизни. Жизнь людей моего и более старшего поколений была искорежена братоубийственными войнами и не менее жестокими репрессиями тоталитарного режима. Для многих это поле, едва начавшись, оборвалось в самом начале или в середине пути. Народ великой страны был поставлен на колени и разделен на две большие группы — жертв и палачей. Жертвы вольно или невольно становились пособниками палачей: одни в силу своих убеждений, другие — по долгу службы, третьи, не подозревая об этом, укрепляли кровавый режим выполнением своих профессиональных обязанностей. Сотворив земных кумиров, люди сотворили себе палачей.

По старой привычке, когда насилие и зло объявлялись добродетелью, и сегодня есть немало людей, кто не хотел бы ворошить страшное прошлое во имя спокойствия в настоящем. Одни делают это вполне осознанно. Другие, в силу своей благовоспитанности, признают, что были репрессии, но не верят в то, что были расстрелы по разнарядкам.

Да, страшное время пережил наш народ, и навряд ли можно оставаться равнодушным к трагическим страницам своей истории. Нельзя, потому что «кто живет без печали и гнева, тот не любит Отчизны своей».

Народ — вечен. Но и он умирает, когда становится просто населением. А населением он становится тогда, когда забывает свою историю. Хорошо известно, что история принадлежит потомкам. Но для людей моего поколения она была кривым зеркалом, через которое и отражалось

прошлое нашей страны. Помню, что даже существовало выражение, что «история — это настоящее, опрокинутое в прошлое». История была послушницей того режима, и мы знали тогда во многом искаженную историю, втиснутую в прокрустово ложе марксизма-ленинизма.

На исходе XX век, который оказался роковым в жизни тех людей, которые в нем жили — их судьба оказалась поистине героической и одновременно трагической.

Одни люди, не задумываясь, шли на смертный бой и приносили себя в жертву ложным идеям и, по иронии судьбы, оказались победителями. Другие — вполне осознанно шли и гибли за правое дело, отстаивая политические и экономические права и свободы человека, но потерпели поражение. И те, и другие, оказавшись по разные стороны баррикад, заслуживают того, чтобы остаться в памяти потомков, если в их деяниях нет состава преступления. Однако имена одних уже занесены на скрижали истории, других — нет.

Начавшееся движение за гражданский мир и согласие в обществе должно устранить эту однобокость и увековечить имена и тех, и других. Все мы вышли из одной коммунистической шинели и были теми очарованными странниками, которые «широкой столбовой дорогой» шли в светлое будущее. Но шли годы, и неумолимое Время вынесло свой вердикт — победители оказались побежденными. Одни хранят еще у себя, как историческую реликвию, краснокорые книжицы. Другие — давно сдали их в еще существовавшие тогда, но потерявшие власть райкомы. Ну, а третьи остались верны прежним идеалам и, снова сгрудившись в партию с тем же названием, остались верны ее вождям, сохранили ее атрибуты и готовы снова, вернув себе власть, повторить пройденный путь.

С тревогой следил за ходом политических баталий в период предвыборных кампаний 1995—1996 годов. Меня поразило тогда откровение лидера российских коммунистов Геннадия Зюганова, который в интервью немецкому журналу «Шпигель» проявил явное стремление предать забвению политические репрессии тоталитарного режима. Вот что он говорил:

Зюганов: «Во времена Брежнева существовало либеральное государство без репрессий. Да, пару диссидентов лишили гражданства — это было. Посмотрите списки арестованных: сегодня больше жертв репрессий в лагерях, чем при Сталине».

«Шпигель»: Что вы имеете в виду?

Зюганов: «В моей родной деревне в то время арестовали двоих, и оба были преступниками. Надо бы точно изучить, кто находился в ГУЛАГах и по каким причинам».

Вот так! Все просто — взять, да заново и пересмотреть историю, оправдать и тот террор, который был развязан в стране не без помощи партии коммунистов. Действительно, для молодого поколения неправдоподобно звучат сегодня такие понятия, как расстрелы по разнарядкам, реанимация крепостного права, геноцид народов, имитация политических свобод. Но все это было! Было! И не дай Бог, чтобы повторилось все то, отчего мы уходим все дальше и дальше.

Уважаемый читатель! Вдумайтесь в смысл публикуемой в приложении телеграммы Сталина Косиору в связи с готовящимся судебным процессом над Ефремовым и др.— «мы здесь думаем». О чем же думает палач и иже с ним? Арестованным уже приписали «повстанческое движение и терроризм». Но этого мало, и диктатор требует начать «медицинские фокусы».

Поистине ужасны фокусы этого чудища в облике человека — он предлагает инкриминировать арестованным еще и попытки отравить и (о, боже!) зарезать пациентов. Да не каких-нибудь, а коммунистов!

Предлагаемые читателю воспоминания о том времени — не дань моде. Это — и раздумья о нелегкой судьбе российского крестьянства. Именно они были главными жертвами репрессий не только начала 30-х годов, но и репрессий 37—38-х годов! Об этом свидетельствуют и документы, данные в приложении.

В наше время пишут многие, но хорошо пишут только талантливые. К числу последних, увы, себя не могу отнести и поэтому прошу не судить так строго изложенное в этой книге.

Автор.

Берегитесь лжепророков, которые

приходят к вам в овечьей одежде,

а внутри суть волки хищные.

(Из Нагорной проповеди Иисуса Христа)

В старость входить опасно — из нее выхода нет. Но ничего не поделаешь — в начале девяностых годов наступил и мой черед. Давали о себе знать непробиваемая усталость и пошатнувшееся здоровье. Позади — более сорока лет учительской страды, а впереди — заманчивые перспективы пенсионного благоденствия. То было время «триумфального шествия к власти демократов». А перестроечные волны «бури и натиска» не обошли стороной и наш ухоженный, чистенький и уютный поселок белоярских атомщиков Заречный. Власть «захватили» демократы, которые сходу переименовали поселок в город и вывели его из состава Белоярского района. Все это было так неожиданно и круто, что не все (я в том числе) по достоинству оценили это своевременное и верное решение новых властей.

Глава администрации города Г. К. Леонтьев пришел во власть не на гребне перестроечной волны — он был, скорее, в том девятом вале, который и доконал отживающую свой век систему. Город не потерял своего лоска и при демократах — и это уже радовало.

Я относил себя к демократам, но, как неработающий пенсионер, вдыхал воздух свободы, много читал да анализировал действия больших и малых правителей. Так бы и жил. Но вот все тот же Леонтьев Г. К., отец которого тоже пострадал от репрессий, уговорил меня создать и возглавить Ассоциацию жертв политических репрессий в городе, что и было сделано.

Так закончилось мое благоденствие и, хотя работы в обществе «кот наплакал» — все равно появились какие-то заботы и обязанности, куда-то спешил, кого-то консультировал, кому-то помогал. Одним словом, имитировал активную трудовую деятельность. Но было и другое — в моем сознании зрело убеждение в том, что то общество, из которого мы вышли, состояло вовсе не из классов и прослоек, а было разбито на две большие группы — палачей и жертв, и что главными палачами были наши вожди. Жертвы и палачи — две стороны одной и той же медали: там, где есть жертвы, там есть и палачи. Они, как близнецы-братья, всегда вместе, как тогда, много лет назад, так и теперь. Схожими оказались и их судьбы, с той лишь разницей, что первые таились от общества в начале своей жизни вплоть до их реабилитации, вторые — таятся теперь, в конце жизни. Не таятся только главные палачи, которые обрели свой покой на Главной площади столицы, демонстрируя тем самым бессмертие своих идей и живучесть своего дела.

Доживают свой век жертвы — дети кулаков, «врагов народа» и депортируемые по национальному признаку. Печальной оказалась их старость, как не менее печальной была вся их прожитая жизнь. Судьба оставила в их сердцах «отметины», которые, как раны старого солдата, ноют, когда память опрокидывается в прошлое. Живет в нашем городе Орлянская Мария Афанасьевна, родом из Полтавки Омской области. Она хорошо помнит тот день, когда ее отца — Яценко Афанасия Пантелеевича, раскулачили, забрали дом, скот и выдворили из дома. Помнит и то, как загорелась хлебная кладь — ее сжег сторож-пьянчужка,— но обвинили отца, арестовали и расстреляли. А они с многодетной матерью еще долго мыкались по чужим людям, как семья «врагов народа». А вот наша соседка по дому Волонина Мария Александровна не помнит своего отца,— она родилась в 1942 году, когда отца уже расстреляли в 1941 г. только за то, что жил в Подмосковье и носил фамилию Зегер. Председатель правления областной Ассоциации жертв политических репрессий Кривоногое Александр Александрович знал жизнь не понаслышке — сполна прошел школу выживания в сталинских лагерях. Его взяли в том самом кровавом тридцать седьмом году, прямо с военной службы за то, что на вопрос красноармейца Галкина: «Кем был Троцкий в Гражданскую войну?», ответил по-армейски четко: «Председатель Реввоенсовета респуб-

лики и народный комиссар по военным и морским делам до Фрунзе, а затем — предатель партии, выслан за границу». Арестовали вместе с задавшим этот вопрос бойцом, дали стандартные по тем временам десять лет лагерей. Отколымил свой срок от звонка до звонка этот крестьянский парень из Удмуртского села Киясово.

После двух войн и двойного террора крестьяне, отчаявшиеся было обрести спокойствие и мирную жизнь, восприняли НЭП как великое благо и путь к возрождению деревни. Открывались школы, маячили заманчивые перспективы прекрасного будущего.

Сельские мальчишки и девчонки потянулись к знаниям, чтобы потом, выучившись, избавиться от деревенской неустроенности, тяжелого крестьянского труда и ненадежного хлеборобского достатка. Многие мечтали «выйти в люди» и, добившись чего-то в жизни, вдруг объявиться в деревне уже в новом качестве на зависть своим сверстникам — тем, кто побоялся пойти с ними, чтобы начать новую жизнь. Но все они любили деревню и выбирали то дело, которое не отдаляло их от села — становились агрономами, учителями, врачами. Саша Кривоногов был одним из таких: был первым в округе пионером, потом — комсомольцем. Помнит Гражданскую войну, голод 1921 года, стал агрономом, участвовал в колхозном строительстве. Вот что он рассказывал мне о своей жизни: «С наступлением нэпа деревня постепенно оживала. В крестьянских семьях появился достаток, восстанавливались в своих правах церковные и обрядовые праздники. Зазвучали девичьи хороводы, а молодые парни выходили «один на один», «стенка на стенку» померяться силами. Возобновилось церковное богослужение, зазвенели колокола. И вдруг как-то быстро все изменилось: ввели высокие налоги, почти подчистую забирали хлеб. Возобновили погром церквей, стали преследовать верующих. Деревня притихла — съежилась, как бы ожидая удара сверху. И удар наступил — начались раскулачивание и насильственная коллективизация. Ее проводили люди более «подготовленные», более жесткие, способные исполнять любые указания партии. Помрачнели деревни, опустели крестьянские дворы. Не чувствовался запах подового хлеба из русских печей, порожними стояли амбары и лари. Вошло в обиход новое слово «трудодень», к названиям сел добавились новые названия «Октябрь», «Красноармеец», «имени Ворошилова» и другие.

В 1930 году, после окончания школы колхозной молодежи, поступил учиться в Сарапульский сельхозтехникум. Нас, еще совсем зеленых гонцов, включали в бригады по организации колхозов. Помню, как в 1930 году бригадой (называли «обоз» по сплошной коллективизации) мы приехали организовывать колхоз в Унур-Киясово, собрали общее собрание. На вопрос, что известно о колхозах — гробовое молчание. Никто, видимо, не знал, что это такое, так как грамотных людей в этой удмуртской деревне просто не было — откуда им знать.

Тогда выступил наш руководитель «обоза», который сказал так: «Партия, проявляя заботу о крестьянстве, намечает путь к светлой жизни и т. д. и что в Уральской области идет сплошное вступление крестьян в колхозы». Но вот русский мужик задал вопрос: «А нельзя ли вместо колхозной артели организовать товарищество, где все вместе и в то же время каждый себе хозяин?» Отвечал на этот вопрос представитель Уралобкома ВКП(б), парттысячник, рабочий Карабашского медеплавильного завода Ашмаринов, который сказал, что в артели все будет общее: земля, рабочий скот, питаться люди будут в столовой, наступит полное равноправие между мужчиной и женщиной, а выращенный урожай будут делить не по едокам, а по трудодням. И это — путь к счастливой и радостной жизни, дорога к равенству, а товарищество — разъединяет людей на бедных и богатых». Помрачнели лица мужиков.

Затем выступил председатель Совета, который, по моему мнению, затронул главное, заявив, что будет проведено землеустройство, и все лучшие земли отойдут колхозу — так что думайте, мужики.

Последним выступил работник райкома комсомола. Агитируя за колхоз, он был еще более прямолинеен, сказав, что в лавках все товары: спички, керосин, соль, сахар, ситец, чай будут продаваться в первую очередь колхозникам. Мне было поручено вести запись желающих податься в колхоз — таких набралось 18 человек, а наутро принесли заявления только 10 человек. Мужики думали.

Так или иначе, но повсюду появились колхозы. Тех, кто упорно не шел в колхоз — раскулачили и выселили, оставшихся — просто загнали в артели.

В 1932 году в Уральской области появились МТС. В апреле 1933 года по окончании техникума меня распределили в Новосибирскую область, в Бийский район, в Марушинскую МТС (теперь Алтайский край). Приехав к месту

работы, сразу же попал на Совет МТС по итогам сева и был свидетелем вручения передовому колхозу переходящего Красного знамени, а отстающему — рогожного знамени (распоротый мешок из мочала, на котором смолой написано — «Отстающему колхозу за весенний сев 1933 года»). Работал три года агрономом-семеноводом. Знаю, что все выращенное зерно взвешивалось под наблюдением представителей МТС. Первая заповедь — сдать хлеб государству в обязательном порядке. Затем — сдать государству в качестве натуроплаты за работу МТС. Чем выше урожай, тем больше начислений. Далее, засыпались семена под будущий сев, страховой фонд, фураж. Ну, а остатки — делили по трудовым дням, да так, что редко выдавали более 200 граммов хлеба на трудодень. В тяжелом положении оказывались больные, многодетные семьи. Часто вот из этих-то семей и шли собирать колоски. В 1932 году был принят закон об уголовной ответственности за хищение колхозной собственности, по которому за обнаруженные колосья давали до 10 лет тюрьмы вплоть до расстрела. Свирепствовали суды, началось массовое слежение за людьми, внедрялись сексоты. В Сибири мало кто знал о страшном голоде на Украине в 1933 году. Мы узнали об этом от молодого агронома Анатолия Иванова, который приехал с Украины, спасаясь от голода. Ничего не подозревая, он рассказал о тех ужасах, свидетелем которых был — распухшие от голода люди умирали целыми семьями, вымирали села, трупы людей валялись прямо на улице, появились случаи людоедства. Голодающие районы были оцеплены войсками. В одну из ночей Анатолия не стало. Хозяйка квартиры рассказывала, что приходила грузовая автомашина, и военные увезли квартиранта. Увезли навсегда.

В январе 1934 года огромная Уральская область была разделена на Свердловскую, Челябинскую и Обско-Иртышскую, а моя родная Удмуртская автономная область преобразована в республику (1934 год). В начале 1936 года вернулся на родину и был принял в райзо старшим агрономом. В один из рабочих дней мне позвонили по телефону, в трубке раздался голос, в котором слышались гордость и радость: «Шура! Я сотрудник НКВД, чекист! Ты увидишь меня в шинели и голубой фуражке!» Это говорил друг детства Коля Сапожников. Бедняга, знал ли он, что ему придется арестовывать безвинных людей в этом тихом и спокойном Прикамье!

В одну из летних ночей 1936 года был арестован заведующий сберкассой, человек интеллигентный, приехавший к нам из Ленинграда. Был слух: «Троцкиста арестовали». Однажды, проходя мимо «пожарки», увидел знакомых ребят и среди них фельдшера, который осматривал труп молодого человека. Его нашли повесившимся. Это был друг детства Миша, убежавший из ссылки. В кармане обнаружили записку: «Похоронить на родине». Мы выполнили его просьбу. Подобных случаев было несколько. В ноябре 1936 года меня призвали в армию. Первого мая, когда наша бригада стояла в г. Кирове, приняли присягу. На всю жизнь запомнил ее звучание: «Если я сам или по чьему-либо злому умыслу отступлю от этого моего торжественного обещания, то да будет моим уделом всеобщее презрение и да покарает меня суровая рука революционного закона». Вскоре после этого события наш батальон подняли по тревоге и выстроили на плацу военного городка. Выступил батальонный комиссар Поспелов: «Изменники Родины: Тухачевский, Якир, Уборевич, Эйдеман, Корк, Фельдман, Примаков, Путна — готовили военно-фашистский переворот». Тяжело было слушать это обвинение — это были герои Гражданской войны, выдающиеся военачальники. Неужели, правда? Поспелов продолжал: «Смерть врагам народа! Раздавить фашистскую нечисть!» Тогда же обратил внимание на то, что среди подписавших смертный приговор, членов Военной коллегии Верховного Суда СССР были С. М. Буденный и В. К. Блюхер. К нам зачастили особисты, проверяли каждого бойца на благонадежность — часть направляли на Дальний Восток. Первая остановка воинского эшелона была в Свердловске, покупаю газету «Уральский рабочий» и вдруг читаю, что в облсуде орудовал враг народа Чудиновский. Тот самый, который был председателем Совета в Иркутске и расстрелял адмирала Колчака. Как же это он стал врагом? И снова вопросы. Арестовали командира нашей части Никитина и полкового комиссара Гаврилова. Как враг народа арестован командующий Забайкальским военным округом И. К. Грязнов. Передавали, что, когда избитого после пыток Грязнова бросили в камеру, он произнес: «Первый раз меня избили до полусмерти на Урале, в Красноуфимском уезде белобандиты. И теперь вот второй раз молодые советские следователи, предъявив мне страшные обвинения, били меня, чтобы я сознался. Я — враг народа? Какой ужас!»

Газеты той поры пестрели сообщениями о раскрытии заговоров против Советской власти и повсюду яростные вопли на митингах — смерть изменникам и наймитам иностранных разведок. К этому привыкли, уже не задавали сами себе вопросов, и вместе со всем советским народом клеймили врагов. Мне тогда казалось, что и я вместе со всеми угодил в какой-то сатанинский поток измен, заговоров и смертей. Репрессии, словно морские волны, беспрестанно следовали одна за другой. Они стали частью бытия людей. Эта участь не миновала и меня. 30 декабря 1937 г. был арестован». Он вышел на свободу в 1947 году после десятилетней отсидки, когда был жив палач всех времен и народов, и Александр Александрович еще почти десять лет ходил с ярлыком «врага народа», не имея возможности со спокойной совестью заявиться на свою родину.

Все жертвы — дети одной горькой судьбы, но каждый нес в жизни свой крест, шел своей дорогой и получал свои отметины. Моя дорога по этапу большого пути началась так рано, что знаю о ней только по рассказам близких родственников и, в первую очередь, моей сестры Наташи, сполна хватившей лиха.

«Когда пришли выдворять нас из дома,— рассказывает сестра,— семья обедала. Мы с мамой тотчас выскочили из-за стола и заголосили. Отец — не шелохнулся — продолжал спокойно обедать. Его движения были неторопливы и вообще он как бы и не замечал непрошеных гостей. Он просто хотел успокоиться и погасить внутреннее волнение, сдержать свой гнев, не переступить черту. К счастью, это поняли и пришельцы — не торопили. Закончив обедать, отец- вышел из-за стола, помолился на образа, и мы стали собираться в дорогу.

Под конвоем двух милиционеров нас доставили в большой купеческий дом, куда свезли всех раскулаченных в округе людей. Помню и тот морозный день, когда нас отвезли на железнодорожную станцию. Родных и близких, прибывших на проводы, охранники тут же отделили от нас. До сих пор стоит в голове женский рев и плач детей, да матерные угрозы охранников в адрес напирающей толпы. С нами прощались, будто провожали на тот свет. Мне казалось, что те, кто избежал нашей участи, оплакивали не только нас, но и свою еще неосознанную будущую жизнь. Женские причитания и рев усилились, когда со стороны Кургана показался железнодорожный состав.

Поезд двигался медленно, выбрасывая на чистые снега охапки черного дыма и густого белого пара. Мне сделалось страшно, казалось, что приближается какое-то чудище с раскрытой пастью, которое и поглотит нас. Началась погрузка. Толпа напирала, прижимая охранников к вагонам. Все смешалось. Раздалось несколько выстрелов, и нас снова отъединили от провожающих и растолкали по вагонам. Наконец тронулись, по пути подбирая на узловых станциях таких же, как и мы, горемычных людей. Эшелон шел на восток. Монотонно и глухо стучали колесные пары вагонов. На полустанках и станциях ревел паровоз, как бы требуя зеленую улицу и, получив «добро», шел дальше и дальше.

Мороз насквозь прошивал тонкую деревянную обшивку вагонов. Было холодно и матери, прижимая ближе к своему телу младенцев, молили бога о послаблении мороза да окончания столь тягостного пути. Никто не знал, куда нас везут. Впереди была неизвестность, и это тревожило людей — что будет с нами? На узловых станциях, во время остановок, охранники ружейными прикладами сбивали с вагонных запоров ледяные наросты и, откинув задвижки, отодвигали массивные двери, давая возможность набрать воды да выплеснуть наружу скопившуюся парашу. В Тюмень нас привезли поздно ночью и почти до обеда следующего дня держали в вагонах, в тупике. А потом погрузили на конные подводы и повезли в сторону Тобольска.

Февральские морозы в ту зиму были настолько лютыми, что, казалось, воздух был наполнен густой морозной копотью, которая плотной пеленой обволакивала движущийся обоз. Солнце с трудом пробивалось через морозное покрывало и, казалось, что посылает на землю не тепло, а холод. С каждым днем становилось все холоднее и холоднее. Природа словно взбесилась, испытывая нашу выносливость. Скрипели полозья саней. Слышались приглушенный плач детей да крики возниц. Взрослые молча переносили стужу, подогревая себя почти беспрерывными пробежками. Первыми не выдержали этого ледяного похода дети. На одной из остановок сразу же оставили несколько детских трупиков, а их родители, убитые горем, даже не имели возможности предать их тела земле. Лишились мы тогда и своего сродного брата. В нашем обозе следовала и семья нашего дяди, отца брата. В ней было четверо детей. И вот, видимо, на ухабе сильно тряхнуло,

и годовалый брат разревелся. Долго плакал, а потом замолк и родители успокоились, а когда на стоянке развернули пеленки, ребенок был мертв. Дорога на север была для нас дорогой скорби и печали. Мы не знали, куда нас везут и что с нами будет потом.

И лишь одно то, что куда-то везли, давало основание надеяться, что останемся живы. Помню, что прямо со сборного пункта, еще в Катайске, где мы были три дня, пришли милиционеры и куда-то увели пятерых мужчин. Говорили, что взяли насовсем. В Тобольск нас пригнали ночью и разместили в пустовавшей церкви».

Старинный Тобольск, основанный в 1587 году, когда-то был губернским городом и главенствовал над всей Сибирью вплоть до Тихого океана. Город знаменит своим Кремлем — единственным в Сибири, и памятником Ермаку. В нем жили такие выдающиеся люди, как автор сказки «Конек-Горбунок» Ершов, химик Менделеев, композитор Алябьев, поэт Кюхельбекер, и отбывали наказание декабристы и мятежные поляки. Через «врата Сибири» прошли свой путь неистовый Протопоп Аввакум, дворянский революционер Радищев, Чернышевский, Достоевский, Короленко. Все знают и то, что в Тобольске находились в заточении царь Николай II и его семья перед тем, как взойти на Голгофу в Екатеринбурге.

Но мало кто знает про «тобольское столпотворение» в годы раскулачивания, когда город стал «вратами ада» для многих тысяч раскулаченных семей.

Тобольский губернатор в своем обзоре указывает, что в 1916 году в городе проживало 22 тыс. человек, в нем действовали Кафедральный собор и 16 церквей. Видимо, к 1930 году число жителей возросло, но, учитывая годы лихолетья, возросло незначительно. А пройти через город должны были 10—12 тысяч семей — 50—60 тысяч человек! Мы были первопроходцами — шли в первом эшелоне, и нас рассовали по пустующим храмам да казармам. Но потоки прибывающих людей, подобно снежной лавине, росли и росли. Власти вынуждены были размещать людей по квартирам тоболяков. Город был превращен в сплошной лагерь.

В своем письме в Уралобком ВКП(б) секретарь Тобольского окружкома Игнатенко пишет: «Эшелоны к нам движутся с такой быстротой по времени и массовым напором, что, безусловно, застало нас неподготовленными. Кроме того, мешает страшно чертовский холод, который доходит

до 35—37 градусов. Приняли мы этой публики три тысячи семей. Сейчас идет спешная работа по подготовке города Тобольска к превращению его в сплошной лагерь для кулачества. Освобождаем буквально все возможное, даже решили закрыть кино».

Но это лирика партийного секретаря. А проза состояла в том, что обстановка требовала принятия чрезвычайных мер. И они последовали.

Власть в свои руки берет, как всегда, чрезвычайная «тройка» с неограниченными полномочиями, которая ставит под ружье всю партийную организацию города и округа. Но оружия не хватает, и тогда власти просят областной комитет партии выделить 350 наганов, 200 винтовок, необходимое количество боеприпасов. Кроме того, испрашивают разрешение на увеличение числа милицейских сотрудников и просят направить в округ спецотряд из числа коммунистов и комсомольцев в количестве 60 человек.

По подсчетам того же Игнатенко выходило, что на каждый дом на севере приходилось по 3—4 человека выселяемых. Спасти могла только навигация на Иртыше и Оби, но до нее надо было дожить. А обозы с полуобмороженными людьми все прибывали. Людей расталкивали по близлежащим деревням, а когда в марте спали лютые морозы, людей размещали под открытым небом, в шалашах — благо вокруг Тобольска в изобилии росли кедр, пихта и ель.

«В первой декаде марта,— продолжает рассказывать сестра,— началось потепление, и нас снова погрузили на подводы и направили дальше на север, в Уватский район, где и расселили по окрестным деревням. С началом навигации на Иртыше часть семей, в том числе и семью нашего дяди, пароходами отправили дальше. Оставшихся людей погрузили на неводники и по таежным речушкам развезли к местам запланированных поселений. Радости было мало. Успокаивало одно то, что закончились дорожные страдания и муки. Было ясно, что здесь нам жить, а как мы будем жить, зависело и от наших родителей, от их воли, труда да выносливости» — закончила свой рассказ сестра.

Прежде чем стать опорным краем державы, Урал в начале 30-х годов стал опорным краем для расселения раскулаченных крестьян. Границы громадного региона на севере упирались в моря Ледовитого океана и охватывали территории Тюменской, Курганской, Пермской и частично Челябинской областей.

Суровый климат Севера и большие запасы лесов, наличие свободных, но мало пригодных земель для проживания людей, вполне соответствовали тем условиям, в которых и должны были жить раскулаченные по замыслу властей.

По сведениям ГУЛАГ(а) ОГПУ только в 1930 и 1931 годах на Урал было выселено 128,2 тысячи семей с Украины, Северного Кавказа и самого Урала.

Основную массу людей поглотили северные районы существующей Свердловской области с их обширными лесными массивами, север Тюменской и стройки первой пятилетки.

На промышленных предприятиях Урала в 1934 году число спецпереселенцев составляло от 40 до 80 процентов, в лесной — от 50 до 90. В числе прочих поселений были созданы и так называемые сельхозколонии — всего их было образовано шесть: Уватская, Чердынская, Таборинская, Вагайская, Гаринская, Кондинская. Самой крупной была Уватская —1351 семья, 5838 человек.

Мы попали в Уватскую колонию, и убежден, что нам «повезло», т. к. люди занимались тем же, что и до раскулачивания. Не беда, что начинали с раскорчевки полей под пашню. Люди знали свое дело и работать умели.

Если посмотреть на карту Тюменской области, то без труда можно найти на ней небольшую речушку Носку. В нижнем ее течении и были разбросаны наши кулацкие поселочки Екимовского куста, огражденные со всех сторон болотами да почти непроходимым урманом. Органы надзора, опасаясь большого скопления в одном месте раскулаченных, расселяли прибывающих в небольших поселках на 15—20 дворов вокруг центрального, где была комендатура, и позднее будут построены школа, интернат, больничка, клуб. С этой же целью разъединяли и родственные семьи.

Так вот и возник в Уватском районе мини-гулаг. И как же были благодарны мои земляки жителям этого района, которые, пусть даже и не всегда бескорыстно, спасали их от голода и, возможно, многих и от голодной смерти. Когда было совсем невмоготу, спецпереселенцы шли за 15—20 км к старожилам и меняли свои носильные вещи на съестные припасы.

Нас привезли туда ранней весной тридцатого года. Без ропота и раскачки невольные переселенцы приступили к обустройству жизни на новом месте: строительству жилья

и раскорчевке леса под пашню. Рубили лес там, где можно было создать пашню, на так называемых гривах, возвышенных местах между болотами. Техника раскорчевки была все та же, что и в древности — топоры, лопаты, пилы да ваги. Лопатами оголяли корни деревьев, топором обрубали боковые отростки корней, а затем с помощью ломов да ваг волокли пни из земли и оттаскивали на обочины будущих полей. Работа адовая. Тяжелая. И многие из тех, кого завезли в эти края, к «жизни воззвав эти дебри бесплодные», обретут для себя здесь вечный покой. К началу холодов люди построили себе жилье — небольшие домишки площадью 16—18 квадратных метров. В таком вот домике мы и жили вместе с семьей Анашкиных — тоже из Катайска. Всего — 8 человек. Пятую часть дома занимала русская печь, стояли две деревянные кровати (по одной на семью), лавка и стол, ничего — размещались, да еще давали приют на зиму 2—3 школьникам из дальних поселков. И, конечно же, полати, которые предназначались для молодняка, а русская печь — это уже для пожилых. Она обогревала жилище, грела кости наших родителей, избавляя их от простудных и других заболеваний. Она и кормила нас: утром варилась немудреная еда, горячие угли сгребались в угол печи — в загнетку — и ее тепла хватало на приготовление пищи к обеду. Насколько помню, меню к обеду всегда было одно и то же — суп из картошки, приправленный луком. Лакомой едой для нас было тертое льняное семя. Его толкли в больших деревянных ступах тяжелым березовым пестом — получалась мягкая и жирная масса, похожая на халву. Очень вкусная! Пропитание было главной нашей заботой. Молоко было редкостью в нашем доме, мяса почти не видели, сладостей тоже. Правда, подпитывала нас природа — рыбой, грибами, ягодами, кедровыми орехами, пиканами, полевым чесноком. В голодное время шел в пищу и липовый лист — лепешки из него с добавлением муки, жмыха были не редкостью в нашем доме. «Тогда мне шел тринадцатый год,— продолжает рассказывать сестра,— все дети школьного возраста у себя на родине учились в школе, но там негде было учиться. Школу построили и открыли только через четыре года, именно поэтому первым выпускникам семилетки было по 18—19 лет. Меня вместе с другими подростками гоняли на раскорчевку полей. Там мы лопатами оголяли корни деревьев, очищали поля от сучьев. Помню и первого коменданта Крас-

ногорцева. Он всегда был верхом на лошади и при оружии. Говорили, что крепко лютовал. Коменданты часто менялись, так за первые десять лет сменилось четверо.

В 1937 году я закончила семилетку. Мама не могла меня учить дальше и я решилась на побег. Тайно покинула отчий дом, добралась до Тобольска и там, на толкучем рынке, продала единственное богатство семьи — пуховую шаль. На вырученные деньги добралась до Катайска и там довольно быстро устроилась на работу лаборантом на хлебный элеватор. Сначала всего боялась и никуда не ходила, кроме своей работы. Но потом успокоилась. На зарплату купила кое-что из одежды. Дала о себе знать маме, написав письмо. И вскоре после этого меня арестовали прямо на работе, второй раз взяли «под ружье» и по этапу погнали обратно. В конце марта 1938 года с партией арестантов прибыли в Тюмень и там ждали до мая месяца начала навигации на Туре и Иртыше. В середине мая нас растолкали по трюмам небольшого пароходика и где-то дней через десять прибыли в Уват. Там меня и еще нескольких «беглецов» расконвоировали и мы отправились в свои поселки. Тогда начальником почты в Екимовке был наш земляк, однорукий Степан Моисеев. Грешу на него — донес. Побеги были. Бежали молодые, не обремененные еще семейными узами. Бежали, гонимые тоской по родине, но удача сопутствовала немногим. Был только один случай побега целой семьи Баимовых. Эта семья жила на отшибе, недалеко от нас, в наскоро построенной землянке. Перезимовав и дождавшись вскрытия реки, семья скрылась. Узнали не сразу, а когда хватились — было поздно. Поговаривали, что на лодке поднялись вверх по реке Носке, которая берет начало где-то у границы со Свердловской областью. С этой рекой связана печальная история семьи нашего дяди Николая, того самого, который вместе с нами был выселен и в одном обозе следовал на север. В Уватском районе семьи разъединили, и дядю с тремя детьми отправили далеко на Север, в Атлым. Его старший сын Степан избежал ссылки. Ему было уже 23 года, он был женат, и семья, предчувствуя беду, заранее укрылась в Свердловске. А когда раскулачили отца, перебралась в Тавду, чтобы замести следы. Там развивалось крупное лесопромышленное производство — нужны были рабочие руки, и они без труда устроились на работу» — закончила рассказывать сестра. Дальнейшее знаю уже от самого Степана: «Работал на распиловке леса, оказался в числе

передовиков, обозвали ударником, писали обо мне в газете. Однажды ко мне подошел еще не старый, крепкого телосложения мужик. Его заинтересовала моя фамилия. Мы разговорились. В то время Тавда и ее окрестности были забиты раскулаченными, которые работали в основном на лесоповале. Много невольников было завезено из южных районов страны. Общая беда сближала людей. Хуже того, что случилось для основной массы народа, могла быть только смерть, и люди были откровенны в своих разговорах. Мужчина не назвал своей фамилии, но я, доверившись ему, рассказал о раскулачивании своего отца и его братьев. А он, в свою очередь, поведал о том, что был на поселении в Екимовке, жил в землянке, недалеко от семьи Мартюшевых. Не скрыл и того, что через год всей семьей бежали оттуда на лодке. Поднялись вверх по Носке до ее истока из большого озера, где были татарские поселения. А от них — рукой подать до Тавды. Работал он на лесосплаве как вольнонаемный — таких людей в Тавде тоже было много. Больше мы с ним не встречались. Так или иначе, мы узнали адрес моего отца и, заработав положенный отпуск, через два года поехали вместе с женой навестить родителей. На руках у нас были справки, которые в то время заменяли паспорта, введенные значительно позднее. Когда приехали в Атлым, застали жуткую картину — семья была на грани голодной смерти. Тогда мы решили забрать с собой сестру Лизу, которой шел девятнадцатый год. Мы понимали, какой опасности подвергаем себя, но не принять такого решения мы просто не могли. Там, в Атлыме, с родителями оставалось еще двое детей. Пароходом доехали до Увата, а оттуда добрались до Екимовки. Мы знали, что в Тобольском округе стоят заслоны и решили добраться до Тавды уже известным нам путем. Приобрели лодку и направились вверх по Носке. Нам повезло — дорогой встретили мужчину, который, видимо, понимая, кто мы, предупредил нас, сказав, что за поворотом застава, и там проверяют документы. Что делать? Отступать было нельзя — мы были почти у цели. Тогда мы высадили сестру на берег, и она, сделав огромный крюк, обошла опасное место. Нас, действительно, остановили, но, проверив документы, разрешили плыть дальше. Я громко пел, чтобы сестра не заблудилась и вышла на нас. Все обошлось. В первом же татарском поселении бросили лодку, за вознаграждение наняли проводника, который и вывел нас на дорогу, ведущую

на большак в сторону Тавды. Там через знакомого прораба сестра устроилась на работу как вольнонаемная. Вскоре она вышла замуж за такого же раскулаченного, высланного из Краснодарского края, и уже вместе с ним попала под комендантский надзор, но как вольная жена краснодарского невольника. Но это была свобода»,— закончил свой рассказ Степан. В декабре тридцать третьего года умер мой отец и этой же зимой скончались в Атлыме от голода дядя Николай и его жена. Их дети, дотянув до весны, добрались до нас, еще не зная о смерти моего отца. Мать болела, нам давали урезанный паек, и мы жили тем, что мама меняла в соседних деревнях оставшиеся от отца носильные вещи на продукты.

Старший из братьев Михаил, которому шел семнадцатый год, вскоре оставил нас и уехал в Тавду к старшему брату. Там началась его самостоятельная жизнь, оттуда ушел на фронт.

Младшему — Анатолию исполнилось только одиннадцать лет и он остался у нас. Мне было тогда пять лет и из всего того, что было, помню, что мы с ним спали на полу, под кроватью. Помню и то, что когда совсем было плохо, брат надевал через плечо сумку и шел собирать подаяния, а я с нетерпением ждал его возвращения. Помню, как Толя — маленький, в лаптях и залатанной одежонке, с сумкой через плечо, какие обычно носили нищие, переступал порог нашей лачуги. Я, радостный, бросался к нему, помогая распутать заснеженные и оледенелые мочальные подвязки на ногах. Брат не разделял моего радостного настроения, был серьезен и деловит, доставая из сумки картофелины и редко куски хлеба. Голодный поселок не мог дать большего, и люди давали то, что могли дать. Наблюдая за нами, моя мама почти всегда вытирала слезы. Мне тогда было непонятно — отчего она плачет, как и то, почему это она, когда Толя приходил с обмороженными щеками, оттирала их снегом. Зимой мне был заказан путь на улицу — не было зимней одежды. Зато весной, летом и осенью меня трудно было загнать домой.

Весной, по теплу, Толя отправился искать братьев. Но до них не доехал — в Тюмени его сняли с парохода и определили в детский дом. Потом была война. Степан к тому времени жил и работал в Богдановиче, у него была бронь. А Михаил с Анатолием, вернувшись с войны, осели рядом со старшим братом. Там, в Богдановиче, мы и встретились в 1948 году, когда я начинал учительствовать.

Вспомнили то, что было и, не приведи господь, испытать то, что выпало на долю этой семьи. Я не выдержал — заплакал, когда Толя рассказал, как однажды на пароходе, выглянув из своего укрытия в штабеле с дровами, он увидел кусок хлеба, кинулся к нему и — сразу в рот. Но это оказался обмылок. Степан так и живет в Богдановиче, в апреле этого года ему исполнилось ровно 90 лет. А Михаил и Анатолий, которые были моложе его соответственно на 11 и 17 лет, давно умерли. Видимо, ссылка не только подрезала им крылья, но и отняла у них здоровье. Сестра Наташа тоже еще жива, но вот уже пятый год как прикована к постели — отказали ноги — это уже последняя отметина в ее жизни. Доживает свой век где-то в Краснодарском крае двоюродная сестра Лиза. Ее муж, получив «вольную грамоту», не выдержал — потянуло на родину: зов предков еще не выветрился из его души.

Так вот и коротают свой век жертвы — дети кулаков и «врагов народа». А их родители, расстрелянные и замученные палачами, покоятся в безвестных братских захоронениях да зарастающих бурьяном лесных кладбищах.

* * *

Мы выжили, хотя опасность всегда была рядом и подстерегала нас почти на каждом шагу. Выжили, потому что так надо, так устроена жизнь. Природа впаяла в наш организм великий запас прочности, а родители, часто погибая, спасали нас, отдавая нам тепло своих сердец и последнюю в доме картофелину. Помню, как вместе с Колькой Пахомовым пошли за грибами после работы и заблудились. Провели в тайге несколько дней — выжили. Нет, мы не вышли из тайги: нас нашли и вывели. Не утонул в реке — и только один раз ранней весной, вывалившись из лодки вместе с неводом в ледяную купель, наутро заболел «свинкой» и с высокой температурой попал в больницу. А однажды, с тем же Колькой, стащили у приезжего начальника несколько заряженных патронов (он заночевал в их доме), сделали из патрона 12 калибра поджиг, начинив его двойной порцией пороха, и пошли стрелять. Я держал в руках «чудо-пушку», а приятель поджигал — грянул выстрел, все заволокло пороховой копотью, в том числе и наши лица. У меня в руках торчала рукоятка от поджига. Пронесло — патрон улетел неизвестно куда, сколько бы мы его ни искали. Но это была

наука — потом мы делали поджиги из металлических трубок и на рукоятку использовали корни деревьев. Да с кем из мальчишек того предвоенного и военного поколений не было ничего подобного? Было, все было! Падали с деревьев, когда ходили за орехами, проваливались под лед, наступали на змей или лоб в лоб встречались с медведем в тайге. Всего этого мне не пришлось испытать, а это куда серьезнее того, что было со мной.

Но все это воспринимается теперь (и тогда тоже), как вполне естественное и допустимое явление, без горечи в сердце, без отметин в душе. Горечь и отметины начнутся чуть позднее, и они тенью будут следовать за мной всю жизнь.

Первое такое «крещение» получил в Тобольском педучилище, куда поступил в 1944 году после окончания семилетки. Мы, дети кулаков, имели доступ только в педагогические, медицинские и сельскохозяйственные учебные заведения. В другие нас «не пущали». Но и то, что было дозволено, являлось великим благом, так как давало возможность досрочного освобождения от спецссылки.

* * *

До сих пор отлично помню то комсомольское собрание в педучилище, на котором меня принимали в ряды членов ВЛКСМ. Все мы хотели быть в «первых рядах строителей нового общества», а зачисление в комсомол сразу же делало человека «наиболее сознательным элементом» этого общества. Учился нормально. Был послушен. За границей не был, в белой армии не служил и против советской власти не выступал. Ответы на эти анкетные вопросы были в мою пользу. О своем социальном происхождении — написал: из крестьян, что тоже было правдой. Беспокоило то, что был под надзором комендатуры, но желание стать комсомольцем пересилило этот довод. И вот — собрание. Зачитано мое заявление с просьбой принять в ряды героического ленинского комсомола. Сердце учащенно забилось, когда я двинулся к столу президиума и предстал перед аудиторией. Вот оно! Еще немного и сбудется моя заветная мечта вступить в комсомол и встать вровень с молодыми строителями нового коммунистического общества.

Попросили, как водится, рассказать свою автобиографию — она оказалась до гениальности простой: родился, учился и вот снова учусь. Еще не женился. Ответил на

вопросы по Уставу. Все шло хорошо — сбоев не было. Кто-то из задних рядов даже выкрикнул: «Знаем его — надо принять!» ан нет! Пошли еще вопросы, пока, наконец, не выяснилось, что я — сын кулака. Поднялся шум. Раздались голоса явно не в мою пользу. Стали говорить о кулаках как о классовых врагах нашего общества. Но я-то знал этих людей, жил среди них, но врагов не видел: люди жили, трудились, не вредили, ни на кого руку не поднимали. Собрание как бы разделилось, так как многие выступили и в мою защиту.

Я стоял в центре и испытывал чувство не то стыда, не то обиды за свое происхождение. Был как бы виноватый и безвинный в одно и то же время. А общество, в лице собравшихся, как бы отвергало меня — мол, ты, брат, не наш, да и не брат ты нам, а чужой. Все понимал, но не в состоянии был что-либо изменить. Когда меня приводили к коменданту далеко не за детские шалости, то все было понятно — на то он и комендант, чтобы следить за нами. Там я был своим среди своих. А здесь оказался чужим среди своих. И вот — спорят: принимать или отказать.

Большинством голосов был принят. Медленно прошел на свое место и, как провинившийся ребенок, спрятался за спины впереди сидящих. Озлобления не было, как не было и радости. Была какая-то пустота и осознание своей социальной неполноценности. Как назло, в голову лезли фильмы, как кулаки обманным путем пробирались в комсомол или даже в партию и совершали диверсии. И я — один из таких: чего-чего, а фантазии у меня хватало. Я и раньше знал, что нам многое не положено. Запрещалось совместное обучение детей спецпереселенцев с детьми старожилов. Перед нами были закрыты двери технических и других вузов, режимных предприятий. Но чтобы вот так, как было со мной — не предполагал. И откуда только бралась эта ненависть к классовым врагам у добрых по натуре сокурсников? Было обидно и больно за то, что твои же товарищи начинают делить людей на «своих» и «чужих».

Первая боль всегда бывает самой сильной и запоминается на всю жизнь. Тогда я не мог даже и предположить, что это — только начало, которое будет неотступно следовать за мной всю жизнь. В 1950 году, отработав положенные три года в школе, поступил учиться в Свердловский педагогический институт на историко-филологический факультет. Учеба давалась мне легко, и я вполне осознанно шел к поставленной цели — стать учителем

истории. Был замечен. Избран старостой, возглавлял студенческий отряд на уборке картофеля. И это было понятно — ведь рядом со мной были вчерашние школьники, а у меня — опыт учительской работы. И вот предложение секретаря партийной организации факультета подумать о вступлении в партию. Зачем думать?! Все мы шли к коммунизму и, как будущие учителя истории, были проводниками партийных идей. Предложение было принято, собраны необходимые рекомендации, заполнена анкета. В графе «социальное происхождение» записал «из крестьян-середняков», и стал ждать. Ждал долго и, не дождавшись результатов, обратился к секретарю партийной организации — тому самому, который и был инициатором принятия меня в партию. Бедный Андрей Феоктистович! Он — ортодоксальный марксист и верный сталинист — даже и не подозревал — какое доверие он хотел оказать! И кому? Вражьему отпрыску. Партийное чутье подвело добродушного толстяка. Пожав плечами и пробормотав что-то невнятное, он ушел от разговора. Да мне и так все уже было понятно. Так вот и засветился я перед руководством факультета. Вскоре меня освободили от должности старосты, а еще через год «завалили» мою кандидатуру на ленинского стипендиата. Разумеется, я и не помышлял об этом, считал, что ее дают особо одаренным и в чем-то отличившимся студентам. А отличная учеба, по моим понятиям, еще не основание для присуждения столь престижной стипендии. Но присудили второму после меня отличнику, моему товарищу, обыкновенному школяру и зубрилке. Свое преимущество видел в том, что мое вхождение в науку и в будущую профессию было более осознанным и .полновесным. Но его родословная была безупречной — был сыном полковника КГБ. Что касается меня, то мое материальное положение было аховое: в деревне жена — учительница начальных классов с зарплатой 520 рублей, а на ее иждивении двое детей, да мать с братом. Моя повышенная стипендия была 325, а ленинская — 700 рублей. Так что это было ощутимо и могло хоть немного улучшить наше материальное положение.

Однако учеба шла своим чередом, и в 1954 году наступило распределение. И я, все еще наивно веря в добро и справедливость, сделал свой выбор на закрытом городе «Свердловск-45». И снова ждал. И снова напрасно, пока меня не вызвали в Облоно, где откровенно сказали, что с моей «отметиной» в биографии туда «не пущают».

Так или иначе, но все мои злоключения оказались связаны с учебой и стремлением вступить в комсомол, а потом — в партию. Теперь — учеба позади, а жить и работать, думал я, можно и беспартийному. Получил назначение директором Четкаринской средней школы, что в Пышминском районе. В школе складывался сильный коллектив учителей. Вся «вина» бывшего директора — Алексея Кононовича, человека известного и уважаемого в районе, состояла в том, что не имел, как и многие другие фронтовики, высшего образования. Работал нормально. Школа была удостоена первой премии ВДНХ — богатейшей библиотекой. Нам первым из сельских школ «доверили» организовать в школе профессиональное обучение с удлинением учебы в средней школе на один год.

Но, как это часто бывает не только в школе, образование у меня было, но не было достаточного опыта. Зато были ошибки, что и послужило причиной для разборок на педсовете, на котором и шел нелицеприятный для меня разговор, но все в рамках разумного. Но вот слово берет старый коммунист, бывший директор этой школы Петр Андреевич, уволенный с работы еще до меня за пристрастие к спиртному. У него была большая семья, и я взял его в свою школу. Какое-то время держался. И вот — его выступление в духе того времени с привлечением высказываний наших классиков. Собрав воедино факты, которые имели место и которых не могло быть, он многозначительно закончил: «Этому не стоит удивляться или искать какие-то причины, он — сын кулака». Это был не просто ушат холодной воды, опрокинутый на мою голову. Это был нокаут.

И вновь оказался беззащитен и ничего не мог возразить, если это было так на самом деле. Мой коллега своей последней фразой избавил меня от заключительного выступления. Моя пятилетняя четкаринская одиссея была закончена. И хотя, на дворе уже был 1959 год, давно прошел XX съезд партии, осудивший культ личности Сталина, общество не испытывало симпатий к категории людей с моим прошлым, рассматривая их, как своих классовых противников, «чужаков». До нашей свободы было еще далеко — более тридцати лет. В 1991 году вышел Закон о нашей реабилитации, и я вдруг понял, что наступила наша настоящая свобода и что вся прожитая жизнь была не более, чем призраком свободы. То была свобода передвижения, но не свобода духа. Только теперь я мог сказать, кто я и кто мои родители, откуда родом.

Только теперь дети репрессированных крестьян получили возможность со спокойной совестью посетить свою родину. Зов природы, зов предков не обошел стороной и мою душу.

У каждого человека есть родина. У меня ее нет. Вернее, есть и в то же время нет.

Моя Родина — многострадальная Россия, которую люблю также, как любит ее каждый гражданин Отечества. И эта любовь могла быть сильнее и нежнее, будь у меня родина моего детства, та, где родился, впервые босыми ногами коснулся земли и, ступая по стежкам-дорожкам, вышел в большой мир.

Я не молод — мне далеко за шестьдесят, но я благодарю Бога за то, что он дал и мне возможность на склоне лет испытать чувство сопричастности к своей родине.

Сразу же после нашей реабилитации, долго не раздумывая, поехал туда, где родился и откуда вместе с родителями был выслан на Север в 1930 году.

Вечерело, когда я, распахнув двери автобуса, впервые ступил на землю моих предков, что в д. Караблева, вблизи небольшого городка Катайска Курганской области. Меня охватило странное чувство — его не передать словами. Наверное, это и было чувство потерянной и на миг обретенной родины. Со всех сторон меня охватило половодье черемухи — белой и запашистой. Я знал, что черемуховое буйство скоротечно: это и торжество природы в самый разгар полевых работ, и одновременно предупреждение, чтобы люди не замешкались, не затянули сев, не упустили погожие деньки, памятуя о том, что весенний день год кормит.

Благословенная тишина черемухового вечера совсем обворожила меня, даже начинало казаться, что сама природа приветствует пусть и запоздалое возвращение своего сына на родину.

Как очарованный, шел вдоль улицы, здороваясь с каждым встречным. Люди недоуменно глядели на меня, но здоровались. Они были для меня родными. Наверное, думал я, в ком-то из них есть частичка и моей крови, ибо наш большой род пошел именно отсюда. Здесь жили и крестьянствовали пять братьев моего отца. Вот даже недалеко отсюда, близ г. Каменска-Уральского, есть село, которое так и называется — Мартюши. Наверное, это и были далекие предки нашего рода, которые еще в XVI веке пришли из центральной России и пустили свои корни на Уральской земле.

Наконец, нашел нужный мне адрес, где жил тоже репрессированный в те годы Михаил Иванович Давыдов, 1907 года рождения, родственник хорошо знакомых нам людей. Проговорили почти всю ночь. Его отец Иван Фирсович до революции имел по тем временам большое хозяйство. По справке, полученной из Шадринского архива, значилось, что в 1916 году он имел 50 десятин земли, да арендовал сорок, имел весь набор сельскохозяйственных машин, в том числе жатку-самовязку, молотилку, 15 лошадей, 6 коров. По современным меркам — фермерское хозяйство. При раскулачивании в 1930 году у него было 10 десятин земли и две лошади.

Что мы знали о раскулачивании? А то, что всех раскулаченных выселяли на Север. Оказывается, нет. Всех крестьян, подлежащих раскулачиванию, делили на три категории. Отнесенные к первой — «подлежали немедленному аресту с последующим срочным оформлением их дела во внесудебном порядке по линии органов ОГПУ». Ко второй — «подлежали высылке в порядке принудительной колонизации в малонаселенные и необжитые районы северных округов». Остальные, отнесенные к третьей категории,— просто лишались имущества, дома и отправлялись на все четыре стороны.

Михаил Иванович с отцом попали в последнюю категорию, и вот что он рассказывал:

«Меня призвали в армию в 1929 году. Здоровье было отменное, а служить в Красной Армии желание было огромное, как у всех крестьянских парней в то время. Боялся, что могут и отказать из-за отца, который был кандидатом на раскулачивание. Призвали. Службу нес исправно. Назначили даже командиром отделения, чем я очень гордился.

В марте 1930 года получил известие о раскулачивании отца. А еще через некоторое время мне вручили военный билет и досрочно отправили в «запас», то есть домой. Приехал, а дома-то и нет. Вернее — есть дом, но уже не наш. Отец с матерью ютились у дальних родственников — наверное, из-за моей службы не выселили в Сибирь вместе со всеми.

Представился властям, но в сельсовете, куда заявился, на военном билете сделали запись, что являюсь сыном раскулаченного, и скрепили эту запись советской печатью. Что делать? Паспортов не было, а с такой записью в военном билете никуда не сунешься. На работу, куда бы мы с отцом ни обращались, не берут — «не наш».

И тут один добрый человек подсказал сделать запрос в воинскую часть, что, мол, дорогой выкрали билет, чтобы выдали дубликат. Этот билет сжег, а через какое-то время пришел из части другой. Поехал в Свердловск в поисках работы. Моя военная шинель и буденовка, бравый вид производили впечатление, и меня всюду охотно принимали на работу, но вскоре отовсюду и увольняли, когда прояснялось мое происхождение. Так за два года сменил до десяти мест. Обидно было, когда при увольнении говорили — вы «не наш».

Приехал отец, ему еще не было шестидесяти лет, и мы с ним двинулись в Челябинскую область на Коркинские угольные шахты, где мастером работал наш близкий родственник. Проработав не более года, были уволены по той же причине. Тогда мы с отцом уехали в Красноярский край и там длительное время работали на лесоразработках. Отец умер. Года за два до войны узнал, что и «нашего брата» стали принимать на работу. Вернулся. Устроился на работу на хлебный элеватор. Затем война. Фронт. После войны вернулся на это предприятие и проработал на нем до выхода на пенсию». Вот так и прошла почти вся жизнь человека, который был только сыном раскулаченного.

Как ни печально, рассказанная Михаилом Ивановичем история повторялась в 50-е годы.

Тогда, во время «холодной войны», решили создать стратегические запасы зерна, и хлебокомбинат разделили на два, один из которых стал предприятием закрытого типа. Как опытного бухгалтера Михаила Ивановича перевели на номерное предприятие. И снова, как раньше, указали на дверь и вернули на старое место, когда выяснилось его прошлое.

Драматична судьба этих людей. Их сделали изгоями. Они стали чужими среди своих и своими среди чужих, пока не раскрывалось их прошлое. Превратились в беженцев, вынужденных в поисках работы скитаться по многострадальной Родине. Земля наша теряла и теряла своих тружеников, а народ огромной страны — своих кормильцев.

В свои 85 лет Михаил Иванович был еще крепок, подвижен, вел большое домашнее хозяйство. Какие люди были, думал я, земля не держала слабых!

Утром он проводил меня к месту, где стоял наш дом. Михаил Иванович хорошо помнит моего отца, скорее всего за его рост. Действительно, в семье моего деда по отцовской линии было пятеро сыновей. Отец был последним —

заскребышем, как говорили в народе, и, как часто это бывает, к своему призыву в армию вымахал более двух метров ростом. Был признан годным по всем статьям и действительную военную службу проходил в Петербурге, в Преображенском гвардейском полку. Участвовал в первой мировой войне, получил тяжелое ранение и, видимо, по этой причине оказался невостребованным в гражданской войне ни красными, ни белыми.

Тепло распрощавшись с гостеприимным хозяином, давшим мне ночлег и рассказавшим много еще неведомого мне о раскулачивании, я поспешил в местный архив, где нашел опись имущества нашей семьи. В ней значилось, что в 1916 году мой отец и его брат Николай вели совместное хозяйство, имели 30 десятин земли и 6 рабочих лошадей. При раскулачивании в семье были одна лошадь, одна корова и две овцы.

Здесь же состоялась встреча с Анисьей Филипповной Истоминой. На поселении наши домишки стояли рядом. Ее отец так же, как и мой, умер в первые же четыре года ссылки. Когда нас выселяли, ей было 13 лет, и она хорошо помнит один эпизод. Вот ее рассказ:

«Всех раскулаченных со всего района свезли в районный центр — село Катайское и разместили в большом доме бывшего купца Брюховских.

Мне хорошо запомнился первый день в доме, в котором нас разместили. Дом был большой, но к вечеру был заполнен, а люди все время прибывали. Сказали, что будут держать долго, до прибытия железнодорожного состава. И тогда мужчины разобрали забор и построили в комнатах нары, а над ними — полати. Довольно сносно разместились и стали готовиться к ночлегу. Мы, дети, устроились на полатях. На какое-то время в доме воцарилась тишина. Каждый, удрученный горем, думал о чем-то своем. Настроение взрослых передавалось и нам, детям. Притихли и мы. И вдруг в этой тишине все услышали песню, пел мужской голос:

Скрывается солнце за степи,

Вдали золотистый ковыль,

Колодников звонкие цепи

Вздымают дорожную пыль.

Тинь-бом, тинь-бом,

Слышен звон кандальный,

Тинь-бом, тинь-бом,

Слышно там и тут —

Нашего товарища на каторгу

Пел Иван Александрович Мартюшев. Да как пел! Многие плакали»,— закончила свой рассказ Анисья Филипповна.

Своего отца я не помню — мне было всего четыре года, когда он умер. Единственное, что сохранилось в памяти,— морозный декабрьский день, у крыльца — запряженная а дровни заиндевелая лошадка и длинный гроб.

До отхода автобуса на Каменск-Уральский оставалось добрых два часа, и я, все еще под незабываемым впечатлением встречи с родиной, прошел вдоль речки Катайки, разделяющей город с нашей деревней. Над речкой по обе ее стороны полыхало все то же беловодье черемухи. Длинные ветви деревьев местами смыкались друг с другом, словно братаясь и радуясь тому, что вот даже эта речка не в состоянии разлучить их. Так, где же моя родина? Потерял эту, истинную, но не нашел и другую. Та родина была для нас злой мачехой. И все же она вскормила, вырастила и воспитала нас, пусть даже и недозволенными приемами. Мы прошли свою школу выживания, получили свой аттестат зрелости и ушли оттуда в большую жизнь. И если мы не ожесточились и сохранили любовь к своему Отечеству, то только за счет врожденной и передаваемой по наследству крестьянской веры в то, что рано или поздно восторжествуют Правда и Добро, а Зло будет наказано. Крестьяне всегда верили.

* * *

Прошло не более двух месяцев, была середина лета, и я снова засобирался в дорогу — на этот раз потянуло на свою вторую родину, хотя для моих родителей то было место каторги.

Так же тревожно было у меня на душе, когда я приближался к бывшему спецпоселку Екимовке, что в Уватском районе Тюменской области. Ведь минуло 42 года после того, как я, освободившись от спецнадзора, уехал отсюда! Еще издали я начал искать глазами могучий кедр, который был для нас ориентиром для отворотка к поселку с большака. Но кедра не было. Оказалось, вечный сторожевой лежал на земле, поверженный временем. Дорожка же кем-то была натоптана, ее извилистая лента все так

же тянулась через четыре болота с лежневками. Это была наша дорога жизни, выходящая на большак, связывающий Тобольск с Уватом.

Тропинка шла возле кладбища. Места захоронений вообще наводят уныние, но когда видишь на кладбищах запустение, то становится грустно вдвойне. Памятники обветшали, могилы заросли бурьяном. Буйствует молодой осинник вперемежку с рябиной да березками.

Глаза торопятся дальше, дальше, туда, где были домишки первожителей Екимовки. Я вообще-то знал, что того поселка давно не существует. Кто из жителей уцелел от последующих репрессий и от войн, тот либо после естественной смерти лег на здешнем кладбище, либо при первой же возможности переселился в другие места. Знаю, что, получив свободу, никто из поселенцев не захотел возвращаться на родину своих предков, ибо на них, как каинова печать, стояло страшное клеймо — «кулак».

Я без труда нашел то место, где стоял наш домишко на две семьи. И еще здесь ютились строения наших земляков — курганцев. Место оказалось на удивление чистым и ровным. Даже трудно представить, что тут стояли дома и жили люди. Но там, где была основная часть поселка, сохранилось не более полутора десятков домишек. Теперь и они с пустыми оконными глазницами и заросшие крапивой да репейником, доживали свой век. Но кедры! Они поразили меня своим величием — тогда они были маленькими и бесплодными. Теперь же, на фоне мелколесья, они, усеянные еще зелеными шишками, походили на великанов — охранников умирающего поселка.

Здание комендатуры, когда-то такое внушительное и грозное, теперь, с вывороченными оконными и дверными косяками, выглядело жалким и беспомощным.

До вечера побывал на первом кладбище, где захоронен и мой отец. Еще и еще раз прошелся по улицам поселка, пытаясь определить то место, где стояли школа, клуб, интернат и домишки друзей-приятелей. Не так-то просто! И думал о тех, кто жил здесь, ходил по этим улицам, строил поселок, и кого уже нет в живых. Думал о крестьянах.

* * *

Жили на земле люди, передавая из рода в род свое крестьянское мастерство. Переносили голод и холод, радовались хорошим приплодам да урожаям, справляли ново-

селья да свадьбы. Отмечали престольные и другие праздники. Были набожны. Почитали старших, помогали слабым и немощным, поклонялись могилам своих предков. Свято блюли законы. Верили в царя. Это были удивительные люди, как и сама Природа, сотворившая и выпестовавшая их. Крестьяне, словно понимая это, всегда жили в согласии с ее законами, не стремясь подчинить себе природу или переделать ее. Но природа, породившая этих людей, довольно часто была несправедлива к ним и обходилась с ними весьма жестоко, испытывая их способность переносить засухи, наводнения или ранние снегопады на еще неубранные хлеба.

Выживали сильные, выносливые — те, кто не расслаблялся и постоянно готовил себя к борьбе за выживание. Слабые гибли или, не выдержав трудностей, покидали крестьянское сословие и уходили на поиски лучшей доли. Крестьяне не роптали на природу и тогда, когда провожали в последний путь рано умерших младенцев, утешая себя тем, что, мол, «Бог дал — бог и взял». Далекие предки этих людей тоже когда-то снимались с обихоженных мест — искали лучшие земли, бежали от крепостной неволи или церковного переустройства.

Трудности никогда не пугали их, они умели делать все, что необходимо для жизни.

Но то переселение было естественным — люди стремились к воле, да лучшей доле, чего нельзя сказать о тех, кто здесь жил.

«Господи! Да ведь это судьба всего российского крестьянства, а не только тех, кто оказался здесь!» — невольно вырвалось у меня из груди.

Да, трагична судьба российского крестьянства — оно никогда не было собственником земли, а тут эти эксперименты сначала со строительством коммун, потом — колхозов. Крестьянский вопрос так и остался нерешенным ни реформой 1861 г., ни столыпинскими преобразованиями. Вот и теперь он становится едва ли не самым главным в нашей перестроечной кутерьме. В 1947 году, закончив педучилище, получил назначение на работу в Маслянский р-н Тюменской области, что на границе с Казахстаном. Там были отличнейшие условия для развития животноводства и земледелия. Жили трудолюбивые и добрые, как все крестьяне, переселенцы из Центральной России еще со времен Столыпина. Мы жили плохо, и это объяснимо и несвободой людей, и отсутствием земли под пашню и

покосы. Но то, что увидел по прибытию к месту работы, меня поразило: это было все то же «чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй».

Выращенный хлеб почти полностью уходил в закрома государства. На трудодень давали не более 150—200 граммов зерна. Люди кормились за счет своего подворья, да еще и платили натуральный налог: 360 литров молока, 46 кг мяса, две шкуры (тогда говорили, что с крестьян драли три шкуры), 100 штук яиц и 2 кг шерсти. Были еще денежные налоги. Но самым тяжелым был добровольно-обязательный Государственный заем. С наступлением холодов крестьяне забивали живность, укладывали мясо в чемоданы и везли на рынки Ишима, Омска, Свердловска и даже Нижнего Тагила. Вырученные деньги шли на уплату налогов и займа, а на оставшиеся — приобретались носильные вещи.

Деревня пустела, стонала и разорялась. Люди жили в ужасной нищете — вели полуголодное существование. И это на свободе! О чем я и не помышлял раньше. Те из молодых, кто мог покинуть отчий дом, уезжали в города, шли на производство. Понятно, что была война, и она никого не щадила и даже тех, кто был «на свободе». Но шли годы, и положение в деревне не менялось, а только усугублялось. Проводниками партийных идей на селе были мы, сельские учителя, другие деревенские интеллигенты да партийцы. Все списывалось и объяснялось тем, что была война и надо восстанавливать разрушенное хозяйство. Зимой нас подпитывали идеями краткого курса «Истории ВКП(б)», привлекали к работе агитаторами да сборщиками госзаймов. Какими же мы все тогда были наивными! За нами, как за агитаторами, закреплялись участки-десятидворки, и мы соревновались за то, чей участок быстрее проголосует, как правило, за одного кандидата, или быстрее проведет подписку на заем. Это было что-то ужасное, особенно во время подписки на заем, когда мы ходили по дворам и агитировали людей. В большинстве домов мы видели еще не состарившихся вдов с кучей детишек да голые стены. Хлеб на столе был редкостью. Правда, были молоко, картошка да болтушка из муки вместо похлебки. Хорошо знаю быт людей, так как жил на квартире у «зажиточных» хозяев, но питание было стандартным, и редко появлялись добавочные блюда. Но существовать на нашу зарплату можно было, тем более, что вышел закон об освобождении сельских интеллигентов от налогов. Мы не могли не чувствовать и рост недовольства в наш адрес.

Мне не забыть, как однажды Александр Бирюшин — человек самостоятельный и уважаемый на селе — бросил в наш адрес: «У-у-у дармоеды!» И сколько же злобы и ненависти было втиснуто в эту короткую фразу! Я был рядом с ним и все понял, но не испугался, нет. Подумал в этот момент о том, что, наверное, вот такие люди, как Александр Павлович, и становились крестьянскими бунтовщиками в прошлом. Не мог же я, на самом деле, подумать, что возможен бунт в советское время.

После этого случая заметно поубавился мой энтузиазм, расширилась амплитуда колебаний и сомнений. Как-то прилюдно, в магазине, схватился с налоговым инспектором — Пашкой Пискуном (его все так звали, хотя фамилия была настоящая). Он потерял на фронте руку, и вот, имея начальное образование, собирал, вернее, выбивал налоги. Я напирал на него, говоря, что налоги невыносимы и делают людей нищими. Он же поразил неожиданным тогда еще для меня доводом: «Это политика партии, и называется она — финансовым прессом, чтобы колхозник отказался от подворья и все силы отдал общественному производству» Вот так! Это был удар — понятно, что против Пашки мог пойти, но не против партии. Но я не сдавался и вел свою линию, пользуясь поддержкой окружающих нас людей. Но потом поостыв, подумал: «Вот тебе и Пашка с его начальным образованием: ишь, куда загнул!»

Но в этом было что-то новое для меня. Понятно, что при коммунизме все мы в едином порыве будем работать на общество. Много будет свободного времени — вот будет благодать! А от общества будем брать все, что нам надо.

Я не был новичком в коммунизме — в педучилище у меня были высокие оценки моих знаний по обществоведческим предметам, много читал. Знал, что у колхозника не будет личного подворья, которое отнимает столько времени, что ему, бедному, не до гармоничного развития своей личности. Не до жиру — быть бы живу. Знал, что сотрутся грани между городом и деревней, между умственным и физическим трудом, на земле образуется сначала немного, а потом одна нация и выработается один язык — это будет здорово! Отомрет государство и общество будет бесклассовым. Это тоже хорошо, а то интеллигенцию объявили «прослойкой», а вот крестьян вообще считали отсталым народом. Мы все будем пролетариями! Ленин даже указал путь, не тот, что говорили филан-

тропы-утописты, а другой — через классовую борьбу и революцию. Знал его теорию «слабого звена», когда начнется Мировая, то не выдержит слабое государство, там начнется революция и оно выпадет из цепи империалистических государств, как и произошло в нашей стране в октябре 1917 года. Смекалистый был Ленин! Все знал, все видел.

Я знал, что коммунизм придет не скоро, хотя тот же Ленин сказал, что в нем уже будут жить внуки и правнуки наши. И по моим подсчетам выходило, что это будет в конце этого века. Но Сталин что-то скрывал от нас — молчал и не говорил о том, когда же будет коммунизм. И вот это совершенно новая ошеломляющая теория «финансового пресса». Значит, скоро!

В нашем колхозе люди занимались выращиванием зерновых, и все зерно уходило государству. Были и коровы, их держали в большом соломенном сарае и каждый день — в стужу и ненастье — гоняли этих грязных и тощих животных на водопой к озеру. Нет, думал я, не накормят народ такие доходяги. Так было во всей нашей округе. Однако теория — есть теория, и не мог же Пашка ее выдумать. Много размышлял и совершенно неожиданно для себя пришел к выводу, что колхозники-то крепостные, о чем не подозревал раньше. Однако, придя к такому выводу, еще не был уверен в своей правоте. Ведь они были равны перед законом, имели право голоса, выбирали тайным голосованием депутатов, начиная с сельских и кончая Верховными. Даже была в почете критика, которая как бы двигала наше общество вперед, а выбранные депутаты — так и назывались «слугами народа». Все это так, но они были лишены, как и мы, свободы передвижения, были, как те крепостные, прикреплены к земле. Попробуй, уйди в город, если паспортов колхозникам не выдавали, а без паспортов в городе, да и в райцентре, не прописывают, не принимают на работу. Крестьянин работал шесть дней в неделю в колхозе почти бесплатно. И жил только за счет своего огорода да скота, которые тоже требовали много сил и времени. Но их предки, крепостные крестьяне, имели еще и 3—5 десятин земли, держали лошадь, могли арендовать у помещика землю, чего не имел и не мог иметь колхозник. Писатель-революционер А. Н. Радищев, один из первых поднявший свой голос в защиту крестьян, в своей знаменитой книге «Путешествие из Петербурга в Москву» гневно восклицал:

«Звери алчные, пиявицы ненасытные, что мы крестьянину оставляем? То, чего отнять не можем,— воздух. Да, один воздух... С одной стороны — почти всесилие, с другой — немощь беззащитная». Но крестьяне терпели. Они всегда были такими. Возможно, они и лучше жили своих далеких предков. Но были так же, как и они, крепостными.

Но бедные колхозники, казалось, не замечали своей несвободы и, очарованные коммунизмом, честно несли свой крест. Но не все! Появились и те, кто стал приспосабливаться к условиям, не хотел работать даром или делал вид, что работает, не вырабатывая установленный минимум трудодней, искал другие источники прибытка.

И вот 2 июля 1948 года Президиум Верховного Совета принял Постановление «О выселении в отдаленные районы лиц, злостно уклоняющихся от трудовой деятельности в сельском хозяйстве и ведущих антиобщественный образ жизни». И снова, как в тридцатые годы, крестьян натравляли друг на друга, вышибая из деревни тех, кто проявлял недовольство несправедливым режимом.

В соответствии с этим Указом и на основании решений колхозных собраний с последующим утверждением райисполкомами списков так называемых тунеядцев, т. е. тех, кто не хотел работать бесплатно, высылали на Север и восточные районы страны сроком на 5—8 лет. Досрочное освобождение было возможным при наличии положительной характеристики с места высылки и согласия собрания колхозников, направивших их туда. И тут я был на стороне честных тружеников колхоза, не до конца понимая тогда чудовищный смысл этого документа. Бедные люди! Они искренне верили в торжество коллективного колхозного труда и победу коммунизма.

В российском революционном движении крестьянский вопрос всегда был главным. К началу 50-х годов особенно остро встал вопрос — куда идет деревня, сколько она продержится и что станет, если ничего не изменить.

Из колхозников выжимали последние соки, непомерно высокой была натуральная оплата за работу МТС, а плата за центнер сданного зерна государству составляла всего 70 копеек! Одно за другим следовали постановления ЦК ВКП(б) об увеличении производства зерна, мяса, молока, овощей, сохранении поголовья скота. Ужесточились наказания за хищения, падеж скота и порчу имущества. Но все тщетно!

В 1950 году поступил на учебу в Свердловский пединститут, где и пытался найти ответы на все те вопросы, что волновали и меня. К изучению наук, понятно, подходил не просто так, а творчески, пытаясь найти ответы на недоуменные вопросы. Нет, я не был исключением из правил, не был и инакомыслящим и не собирался подвергать сомнению «царицу всех наук» — марксистско-ленинское учение о построении коммунизма. И вовсе не потому, что в ту пору это было смерти подобно, но и потому, что верил. Но чем глубже вникал в эту теорию, тем больше возникало вопросов и сомнений. Например, ставил под сомнение пролетарскую революцию в отсталой и крестьянской стране, ибо это противоречило учению Маркса о том, что такие революции и движение к социализму возможны только в развитых капиталистических странах, да и то желательно в нескольких сразу. Был убежден, что государство, даже если и будет коммунизм, никогда не отомрет, ибо в самом начале своего зарождения оно несло на себе организаторские функции. Оно сохранится как орган планирования, распределения и правопорядка.

Озадаченный стремительным ростом народонаселения на планете, отважился даже выступить на семинаре, заявив, что настанет такая пора, когда человечество должно будет принять меры по ограничению рождаемости. Да где там! Оказывается, что при социализме будет достигнута наивысшая производительность труда, чего невозможно добиться при капитализме. И никаких проблем! Тогда же в «Манифесте Коммунистической партии» обратил внимание на ответ Маркса своим критикам по поводу того, что с уничтожением частной собственности исчезают и стимулы к труду и воцарится леность. Маркс пишет: «В таком случае буржуазное общество должно было бы давно погибнуть от лености, ибо здесь кто трудится, ничего не приобретает, а тот, кто приобретает, не трудится». Меня насторожила тогда легковесность ответа. Но больным вопросом для меня, конечно же, был крестьянский вопрос и отношение к нему наших классиков. Ведь тогда у них, и только у них, можно было найти ответы на все волнующие вопросы. Внимательно перечитал «Манифест Коммунистической партии» и еще раз убедился в том, что Маркс не нашел места для крестьян в своей теории. Они не «класс» и даже не «прослойка». В главе «Буржуа и пролетарии» говорится, что «низшие слои среднего сословия: мелкие промышленники, мелкие торговцы и рантье,

ремесленники и крестьяне — все эти классы опускаются в ряды пролетариата». Это понятно. Не понятно другое —-крестьяне тогда составляли основную массу населения не только Азии, но и Европы, и их Маркс называет сословием. Читаем дальше: «Крестьяне — низшие слои среднего сословия», и раз они борются с буржуазией, то они «не революционеры, консервативны и даже реакционны». А все реакционное не имеет права на жизнь. Это и тогда не укладывалось в моем сознании, ибо речь идет об основной массе населения.

Нельзя же ради красивой теории игнорировать крестьянство. Как-то уж очень просто и быстро Маркс расправился с ними. Ленин возвысил крестьян и отнес их к мелкой буржуазии. Россия, где он совершил захват власти, была крестьянской страной. И вот — снова деление на бедняков, середняков и кулаков. Для Ленина крестьяне тоже были «чужаками» и подлежали искоренению, но не враз, а потому утвердилось деление людей на бедняков, середняков и кулаков. Сначала предполагалось уничтожить одних, а потом и остальных.

Довольно распространенным является мнение о том, что Сталин «революцией сверху» отменил нэп, и это было его трагической ошибкой, так как новая экономическая политика — гениальное изобретение Ленина — и есть путь к социализму или даже сам социализм. Нет, не мог Ленин так просто думать. Это была передышка — сделать два шага назад, чтобы потом, окрепнув, сделать бросок вперед. Он не мог впустить кулака в социализм.

В 1882 году в предисловии к русскому изданию «Манифеста» читаем: «...если русская революция послужит сигналом пролетарской революции на Западе, так что обе они пополнят друг друга, то современная русская общинная собственность на землю может явиться исходным пунктом коммунистического развития».

Ясно, что речь идет не о частной собственности на землю, а о переходе (трансплантации) общинного характера хозяйствования и владения землей к коммунистическому, т. е. коллективному и владению землей, и коллективному труду на ней, ибо вся соль марксизма — в концентрации собственности и производителей в крупных производственных объединениях, в т. ч. сельскохозяйственных.

Все мысли Ленина также сводятся к этому. Да и как же иначе? Ленин мечтает посадить мужика на трактор,

обеспечить деревню комбайнами и другой техникой, что может быть использовано только в крупных сельскохозяйственных предприятиях. А пока ничего этого нет, надо обождать и дать свободу для рыночных отношений — нэп. А потом, построив заводы, дать деревне нужные машины, объединив крестьян в крупные коллективные хозяйства. Таким образом, организация колхозов есть не что иное, как последовательное осуществление Сталиным марксистско-ленинских идей по строительству социализма. Сталин последователен и непреклонен в своих действиях. Принимается 1-й пятилетний план (1928—1933 гг.), и в первую очередь закладываются тракторные, комбайновый и другие заводы по выпуску сельхозмашин. Одновременно начинается массовая коллективизация. Но не все крестьяне изъявляют желание пойти в колхозы. И тогда Сталин применяет насилие — излюбленный прием для достижения цели. Начинается так называемое раскулачивание, как один из этапов раскрестьянивания деревни и учиненного над народом насилия.

* * *

Насилие над крестьянами началось раньше — сразу же после октябрьского переворота. Россия была аграрной страной, и в той развязанной большевиками гражданской войне обманутые и насильственно мобилизованные ими крестьяне воевали в основном против крестьян.

В 1920 году, на заседании Московского комитета РКП(б), Троцкий говорил, что «есть болтуны, которые сомневаются в возможности навести порядок и заставить рабочий класс работать через силу принуждения. Но нам не верили и раньше, когда мы говорили, что возьмем питерских рабочих, как основу, и потом ленивого мужика заставим штыком идти в бой. Болтуны говорили, что из этого ничего не выйдет, слишком добер рабочий, чтобы заставить штыком пойти мужика в бой. Но он заставил». Троцкий знал, что говорил. В гражданскую войну погибло более 13 миллионов человек, преимущественно крестьян. Тогда крестьяне убивали крестьян. Их штыком гнали в бой, как гладиаторов в древнем Риме. Тех убивали на потеху публике, этих крестьян — во имя коммунистической идеи. В годы продразверстки крестьян убивали уже рабочие. Голод 1921—1922 годов унес более пяти миллионов человеческих жизней, и тоже в основном крестьянских.

Крестьяне, еще способные как-то сопротивляться, выступили против советской власти и против экономической диктатуры. Начались крестьянские восстания в Сибири. Поволжье, Пензенской, Тамбовской и других губерниях, подавленные с особой жестокостью, о чем говорят документы той поры.

20 июля 1920 года Ленин подписывает декрет № 171, в котором в качестве меры наказания за необмолот хлеба виновные объявлялись изменниками и заключались в концентрационные лагеря. Подавив антоновский мятеж, ВЦИК принимает постановление:

«За найденное оружие — расстрел на месте. За обнаружение бандита в семье — расстрел старшего, а семью — в ссылку. Имущество конфискуется».

Тюменский писатель Лагунов, изучая историю крестьянских волнений в Сибири, приводит в журнале «Урал» (№ 5 за 1989 год) характерный для того времени документ, обнаруженный в архиве. Это — приказ Ишимского исполкома № 9 от 9 февраля 1921 года: «Возложить ответственность за охрану железной дороги на волости Маслянскую, Рождественскую и другие. Они обязаны доставить заложников в Ишимское политбюро из зажиточных крестьян, которые в случае порчи путей будут расстреляны. За убийство коммуниста и совработника — расстрел десяти человек местных крестьян». (Замечу, что в Рождественке я начинал учительствовать. Это в тридцати километрах от железной дороги). Вот так — все до гениальности просто. Крестьяне должны были отвечать и за то, к чему не могли иметь никакого отношения.

Новая экономическая политика, давшая крестьянам некоторую передышку от массовых репрессий, была мерой временной. В марте 1922 года в письме Каменеву Ленин писал, что «величайшая ошибка думать, что нэп положил конец террору. Мы еще вернемся к террору, и к террору экономическому». Не успел — помешала смерть. Сталину — его ученику до смерти оставалось долгих тридцать лет, и все эти тридцать лет он посвятил войне с собственным народом и, главным образом, уничтожению кормильцев страны — крестьян.

После непродолжительной передышки — новая волна крестьянского геноцида — раскулачивание, длившееся долгих четыре года. Сегодня трудно установить число репрессированных земледельцев. Можно только предположить, исходя из имеющихся источников. Волкогонов,

ближе всех стоявший к архивным документам, называет 8,5—9,5 миллиона человек раскулаченных.

До начала раскулачивания в стране насчитывалось 26—27 миллионов крестьянских хозяйств. В 1933 году их стало 23 миллиона. Если предположить, что в крестьянской семье было по четыре человека, то число репрессированных составляет более десяти миллионов. А вот что говорит сам Сталин об этом в разговоре с Черчиллем, который и воспроизводит последний в своих мемуарах:

Черчилль: Скажите мне — на вас лично так же тяжело сказываются тяготы этой войны, как проведение коллективизации? (Это оживило Сталина).

Сталин: — Ну нет, политика коллективизации была страшной борьбой.

Черчилль: — Это были люди, которых вы называли кулаками?

Сталин: — Да.

Черчилль: — Что же произошло?

Сталин: — Что ж, многие согласились пойти с нами, некоторым дали землю для обработки в Томской области, или Иркутской, или еще дальше на Север. Но основная часть была весьма непопулярной, и они были уничтожены батраками.

Таким образом, Сталин называет число репрессированных — 10 миллионов человек, при этом, нисколько не смущаясь, добавляет, что «основная часть была весьма непопулярной, и они были уничтожены». Если вождь говорит «уничтожены», то, надо полагать, физически. Но только не крестьянами, а органами ОГПУ — НКВД. Итак, 10 миллионов — основная часть уничтожены. Волкогонов также считает, что физически уничтожено не менее 50 процентов крестьян.

В начале 80-х годов мне довелось побывать в селе Карым-Кары, что в Ханты-Мансийском национальном округе. Мы, приехавшие отдохнуть и пошишковать, остановились в семье старичков Заровнытных. Разговорились.

Они поведали о страшной трагедии, разыгравшейся в этих краях. Село Карым-Кары расположено на правом, высоком берегу Оби. Раскулаченных привезли пароходами и высадили на левом — низменном и болотистом, поросшем мелким кустарником, затопляемом в весеннее половодье. Северяне, известно, жили на привозном пайке, и его едва хватало от навигации до навигации. Впору бы прокормить своих, коренных жителей. А тут пришлые,

да еще и враждебные элементы, кормить которых не входило в планы местных властей.

У ссыльных же закончились свои запасы продовольствия, а на довольствие свыше они не были поставлены. Среди привезенных начался голод и болезни. Люди пухли и умирали.

Гибель людей приняла к осени угрожающий характер. И только тогда, когда умерло более половины из числа привезенных, оставшихся — больных и истощенных голодом — куда-то увезли. Возможно, рассказанное — случай исключительный, немассовый. Возможно. Но то, что на Севере десятки и сотни тысяч раскулаченных в первые же годы обрели свой вечный покой,— не подлежит сомнению.

Только сегодня мы узнали правду, да и то далеко не полную, о страшном голоде 1933—1934 годов, охватившем южные регионы страны, в том числе Украину, Кубань, Кавказ. Тот голод унес более пяти миллионов человеческих жизней, и вызван он был не стихийными бедствиями.

Смею предположить, что голод был вызван не только последствиями коллективизации и тотального изъятия хлеба у крестьян. Это была глубоко продуманная акция вождя, целью которой было обессилить наиболее хлебные и строптивые регионы, в которых наблюдалось наиболее отчаянное сопротивление крестьян всем антинародным акциям революционных властей.

Даже упоминание в разговоре о том голоде рассматривалось органами как контрреволюционная агитация, и людей на долгие годы упекали в тюрьму. С чего бы это? И так почти двадцать лет — сначала умертвляли людей, а потом понуждали забывать об этом. Но разве можно забыть или выбросить из истории то трагическое событие?

В марте 1934 года в Мавзолей Ленина вместе с другими вошел мужчина, который пытался выстрелить в тело вождя — не успел, заметила охрана и покушавшийся застрелился. Им оказался уроженец Брянщины, служащий совхоза «Прогресс» Куркинского района Московской области Никитин Митрофан Михайлович. У него было обнаружено предсмертное письмо, которое хранилось в архиве Сталина с его пометкой: «Мой архив. И. Сталин», и опубликовано в «Вестнике Президента Российской Федерации». Письмо опубликовано с сохранением орфографии автора.

«На шипке все спокойно. Так многие наши коммунисты мыслят, говорят, обманывают. Насколько люди изврати-

лись во лжи. Но надо прислушиваться что говорят рабочие, крестьяне, служащие. Сколько мне пришлось видеть и слышать. Кругом нищета, голод, рабство, зверства, пришибленность какая-то. Люди боятся друг друга, боятся слово лишнего сказать, зная что за плечами ГПУ, пытка, смерть.

Люди от истощения от голода падают и мрут как мухи. Кругом свирепствует тиф и другие эпидемические болезни, которые все распространяются.

Даже теперь Калужские и др. губернии едят очень многие хлеб с мякиной, а Украина, а Кавказ...

Процветает мошенничество, воровство, зверства, грубость и т. п. Люди мечатся из стороны в сторону. Завязли в грязи, вши всех обсыпают. В отдаленных деревнях, совхозах люди голодают.

В отдаленных деревнях люди бегают по соседям, достают ложку соли и спичку, чтобы зажечь какую-либо коптелку. Соли нет, тоже мыло, спичек, керосина, топлива нет. Последние нежилые постройки люди ломают на топливо.

Люди обезумели, все потеряли голову от такой сказочно тяжелой, бессмысленной жизни. Все живут- только одним днем, что же будет завтра?

Да, многие уже знают, что будет завтра. Завтра еще хуже жизнь будет чем сегодня. Очень многие ждут и желают войны, говорят: «Хоть бы один какой-нибудь конец». Но некоторые просто таки ждут какого то чуда, но чуда нет и не бывает. У всех руки отваливаются. Не хотят ничего делать, а если и делают, то, как манекены. Да, действительно наш «российский социализм» очень-очень много принесет бедствия народу. Еще много миллионов погибнет народу от коммунизма, от этой химеры, абсурда. Эту весну 1934 года опять очень много умрет людей на почве голода, грязи, от эпидемических болезней. Будут и эту весну прорывы в совхозах, колхозах, заводах. Больше чем прошлую весну. Неужели наши правители, засевшие в Кремле, не видят, что народ не хочет такой жизни, что так жить дальше невозможно, не хватает сил и воли. Молодое поколение, благодаря недоеданию, неправильному воспитанию: калечится физически и нравственно. Все здоровое, хорошее, честное, красивое вымирает с каждым днем, но я убежден, некоторые теперешние сановники это видят и знают, только сознательно хотят всего плохого для народа. Успевают, когда нужно и куда нужно скрыться,

если во всем так будет продолжаться политика, то недалеко то время, когда в наших корпусах (заводских) и других зданиях начнут галки вить гнезда... Придется оставшимся кричать «земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите владеть и княжить нами». Я, Никитин Митрофан Михайлович с радостью умираю за народ, готов был бы ради благополучия рабочих, крестьян, служащих пойти на любые пытки, ради лучшей жизни народа. Я умираю протестую от миллионов трудящихся, довольно рабства, террора, голода, довольно всего тягостно-тяжелого. Опомнитесь, что вы делаете? Куда страну завели. Ведь все катится по наклонной плоскости в бездну. Я знаю, что некоторые скажут — фанатик, кулак, подкулачник, ах, да мало ли что скажут. Но напрасно, ошибутся, я с 13 лет рабочий, моя совесть чиста, за правду на все пытки готов пойти. Я долго все обдумывал, мучился, переживал. За несколько дней, еще в январе с. г. вот эти строки пишу далеко от Москвы в деревне. Но знайте, дорогие, что только моя любовь к людям, народу, моя честность и преданность народу заставляла так поступить и расстаться с жизнью, а жизнь драгоценней всего для человека. Да здравствует истинная свобода. Да здравствует любовь к ближнему и сознательная борьба за лучшее, светлое будущее.

Как необходимость, в первую очередь требуется разрушить плохой фундамент, на котором воздвигается здание из гнилого материала.

Всего того, что я видел не опишешь. Я видел возами возили трупы в Воронежской губ., в Сталинградской и других, а Кавказ, а Украина, молодые мужчины средь бела дня падали на улицах и умирали и все от голода. А что ели, свиньи того кажется не будут есть. В Воронежской губ., из горшков последнюю картофель брали за налог, выставляли рамы в хатах, заставляя в одну хатинку по 7—8 семейств помещаться. Л признаться хочу... (оборвано)».

Читателю нетрудно догадаться, что заставило Митрофана Михайловича Никитина пойти на такой самоубийственный шаг.

После чудовищной расправы с крестьянами, длившейся долгих четыре года, наступило относительное затишье, которое было затишьем перед бурей. Уничтожение людей — рабочих, ученых, интеллигенции, священнослужителей было крупномасштабным, беспрерывным, особенно после загадочного убийства Кирова.

Буря началась в 1937 году, она захлестнула все слои населения, но опять основными жертвами стали крестьяне. Их, как и прежде, уничтожали по разнарядкам. Палач всех времен и народов лично подписывал разнарядки и направлял телеграммы о казни людей, как и его учитель Ленин. Всего с 1929 по 1953 год погибло от репрессий 21,5 млн. человек, включая геноцид целых народов.

* * *

День клонился к вечеру. До ближайшей деревни было не менее 30 километров, и я решил переждать здесь ночь и наутро отправиться обратно. Поселок ютился возле старого русла реки Носки. Сама старица, когда-то такая глубокая и рыбная, совсем обмелела, обнажив свои многочисленные холодные ключи, которые спасали рыбу от зимних заморов и подпитывали саму старицу чистейшей подземной водой. Поля, политые потом и кровью спецпереселенцев, вновь заросли деревьями — на удивление высокими и ровными, какие почти не встретишь в дикой природе. Отвоевав у людей обратно свои позиции, лес, казалось, был горд и своей красой, и своей победой. Вот даже и тут поубавилось хлебное поле России, о грустью подумал я. Порадовался обилию муравейников. Почти на каждом шагу встречал шмелей — таких круглых и мохнатых,— верный признак чистоты окружающей среды. Неизменной мне показалась только река — такая же полноводная, как и тогда. Она, как и прежде, медленно катила свои темные воды в Иртыш. Многочисленные болота, еще не обессиленные, исправно несли свою службу.

Как много воды утекло в мировой океан за эти сорок два года, как много изменилось за это время! Но сознание ясно рисует ту жизнь, которая протекала здесь более полувека назад и откуда началась моя вторая родина.

Хлебный промысел был главной повинностью спецпереселенцев. Тяжелые глинистые почвы, отвоеванные у леса, давали очень низкие урожаи — не более 6—8 центнеров с гектара. И это несмотря на то, что были введены севообороты, какая-то часть полей всегда находилась под парами и даже унавоживалась. Нас, малышню, в начале лета гоняли на прополку полей от сорняков. Помню, как после окончания первого класса впервые на прополке заработал пять трудодней, чем немало гордился потом. Добытое с таким трудом зерно взвешивалось, учитывалось органами и за исключением семенного и фуражного овса

для лошадей сдавалось государству. Зерно грузили в неводники •— большегрузные лодки — везли до ближайшей пристани. Взамен привозили муку и выдавали по числу едоков в семье. Это была не мука, а, как говорили в народе, охвостье, т. е. отходы от зерна. Хорошо запомнился хлеб из овсяной муки, после употребления его в пищу было колотье в желудке. Выдавали льняной жмых, который добавляли в муку для выпечки хлеба. Лен выращивали на огородах почти все переселенцы. Все они умели делать из него одежду, а мы, школьники, при изучении статьи «Как рубашка в поле выросла» не нуждались в дополнительном разъяснении учителя. Почти в каждом доме были и мялки, и чесалки, и вальки для выбивания семян льна из головок, и ткацкие станки, и многие другие предметы для тканья. В то время лошадь была главной тягловой силой в деревне. Лошади к нам «пришли» чуть позднее. Более половины раскулаченных были выселены с территории существующих ныне границ Тюменской области, в основном из южных ее районов. Многие двигались своим ходом и на своих лошадях. Помню, что многих лошадей называли по фамилии их бывших владельцев.

Так вот и пополнялся наш куст все новыми и новыми поселенцами, а вместе с этим увеличивалось поголовье лошадей. Без них в крестьянском деле не проживешь.

Для лошадей было отстроено добротное помещение — конный двор, где мы пропадали в свободное от школы время. Большим событием было приобретение двух породистых производителей. Мужики знали толк в лошадях! Забота о лошадях была какая-то необыкновенная, их хорошо кормили, берегли как могли и, боже упаси, чтобы ударить лошадь палкой. Такое не прощалось. Жеребых кобыл, как правило, ставили на легкие работы. Конеферма росла и по количеству поголовья, и качеству лошадей.

Не случайно, когда началась война, то, при самом строгом отборе, более половины лошадей «ушли на фронт».

Кони были главной тягловой силой, на них выполнялись все сельскохозяйственные работы: вспашка, боронование, посев, уборка урожая и молотьба. С двенадцати лет нас, мальчишек, приучали ходить за плугом. Это было почетно для нас, т. к. обычно эту работу выполняли взрослые мужчины. А с 15—16 лет наиболее способным доверяли и жатку-сенокосилку.

До начала войны, когда рабочих рук в хозяйстве вполне хватало, нас, мальчишек, использовали по назначению,

доверяя нам лошадей и вполне посильную для нас работу. На самосвальных телегах-двуколках, вывозили навоз на поля, песок на дорогу — ту, что связывала Уват с Тобольском, боронили пашню, были ездовыми на сенокосилках, выполняли другие работы. С началом сенокосной страды нас вместе со взрослыми увозили на заимку, где были отличнейшие угодья и их большая часть скашивалась машинами. В машину обычно впрягалось три лошади: две в паре и одна — гусевая — спереди. Вот на этой-то гусевой и было наше место. Главным же был машинист, а наша задача — правильно вести жатку. По прямой — все просто — едешь возле кромки еще не скошенной травы. Главное — на повороте так повести лошадей на разворот, чтобы меньше было холостого хода машины и не оставалось нескошенной травы. Это уже позор! Не ездовому — что с него возьмешь, а машинисту. Тут и матерок можно схлопотать, да что матерок — чаще всего машинист своей длинной ременной плетью дотягивался и до ездового.

Вставали мы рано — в 3—4 часа утра, когда начинало светать, и работали до 10—11 часов дня, до начала жары и появления овода. Затем отдыхали. А потом с четырех и до 10—11 часов вечера снова косили. Отдыхали, конечно же, лошади и машинисты косилок, а мы, мальчишки, шли купаться на Иртыш да глазеть на проходящие пароходы. Вечером тоже могли долго бодрствовать. Зато утром, когда нас поднимали в такую рань, вставали с трудом, с помощью матерков, а то и ушата холодной воды. Дремали в седле, нередко засыпали и сваливались под ноги лошадям. Радовались, когда случались поломки в машине — тут же падали на скошенную траву и хоть на миг, да засыпали. Потом сон куда-то уходил и мы снова бодрствовали целый день, чтобы утром начать все сначала.

Взрослые тоже вставали рано, часов в шесть, и до завтрака часа на два шли на обкоску кустов и неудобиц, то есть обкашивали те места, которые нельзя было взять машинной косилкой.

При хорошей погоде и наличии большого задела, т. е. готового к метке высохшей травы, все силы бросались на стогование, где нам отводилась роль копновозов, и было уже легче: сам себе хозяин, да и рысью с пустой волокушей разрешалось, (и поощрялось) гонять. Однако ж и здесь нужна была сноровка — аккуратно подъехать к сенному валку, не помяв его, и тотчас же остановиться в нужном месте. Так вот, почти с молоком матери мы начинали

обретать «привычку к труду благородному». Росли в среде, где людей ценили по их отношению и умению хорошо трудиться. Труд становился для нас такой же потребностью, как игра или учеба в школе.

Совместный труд объединял людей, а общая беда сближала. Работали много и в этом видели не только спасение от нужды, но и от тяжких дум о той, порушенной жизни. Это были исключительно добрые и мирные люди. Терпеливые и безропотные. Разумеется, в глубине души таили обиду, но обидчиков рядом не было — кто и где они?! — а обиженных было так много людей! Гулянок не было — до них ли! Блюли нравственность. Защищали слабых. Помогали бедным. Презирали лень. Рано оставшись без отца, я всегда чувствовал защиту со стороны старших ребят, если меня несправедливо обижали. А за отлынивание от работы одному старику, довольно еще крепкому, дали презрительно-насмешливое прозвище «дед — карась». Пожалуй, это единственное прозвище, что я знал. Он целыми днями просиживал на берегу реки с удочкой и прикидывался немощным. Но народ-то не проведешь! Действительно, он умер совсем недавно, прожив на этом свете более ста лет.

А как работали! Понятно, что подневольный труд не мог быть в радость, как не мог и порождать положительные эмоции. Но эти люди не мыслили себя вне труда, а в страдную пору он приобретал для них особую значимость. Посевная проходила почти незаметно и обыденно, хотя это и была тоже очень ответственная пора в их жизни. А вот сенокос и уборка хлеба, когда люди работали большими коллективами,— это было захватывающее зрелище! Мне казалось, что к этим работам они готовились целый год, копили силы, тренировались, чтобы потом, когда наступал «час пик» в их крестьянском деле, выплеснуть на показ миру всю свою силу, удаль да сноровку, показать умение работать, если не лучше, то и не хуже других. Работали, соревнуясь. На покосе — чья бригада или звено больше смечут сена и чьи стога лучше. Боже упаси, чтобы покривился стог — засмеют! Это было похлеще председательского мата или там партийной проработки. И никто не разрабатывал ни условий соревнований, не вручались красные вымпелы, как не было и подарков за отличную работу. Наградой была — гордость за хорошо выполненное задание и умение трудиться не хуже других. Помню, как и мы, копновозы, втягивались в это негласное

соревнование между собой и, словно челноки, сновали от сенных валков к стогу и обратно.

Восхищала работа метальщиков сена, тех мужиков, что были у зарода. Едва мы отъезжали от них, оставив очередную копну сена, как они с двух сторон вилами подхватывали ее и ловко забрасывали на зарод. Мне тогда казалось, что они не работают, а играют, оставляя на чистых полянах красивые сооружения из сена.

И только потом, когда сам оказался на их месте, понял, какая это тяжелейшая работа.

На молотьбе — тут уж был поток. Попробуй замешкайся — засмеют (до этого ли!), заменят — вот позор-то! А то и попросту врежут, если ты пацан. Но темп обмолоту задавали мы — коногоны, раскручивая через систему шестереночных и ременной передач барабан молотилки. Барабан же был ненасытен — через огромную раскрытую пасть с воем хватал и тут же заглатывал хлебную массу, а его зубья дробили колосья, выбивая из них сухое зерно. Иногда барабан от избытка хлебной массы захлебывался, издавал глухие сердитые стоны. И тогда все взоры людей, работающих на току, бросались на машиниста — что же ты, брат, делаешь, зачем насилуешь молотилку-то,— как бы говорили люди. Кричать было бесполезно: барабан вновь набирал обороты, и все опять кругом гудело, стонало, кружилось. А машинист в очках, весь черно-серый от пыли, сверкая белыми, как снег, зубами, кричал: «Давай, давай!» Это когда его помощники задерживали снопы, и барабан, нудно завывая, начинал крутиться вхолостую.

Машинист был для нас первым парнем на деревне. Правда, он потом уступит свое первенство киномеханику, а потом и шоферу. Да кто из нас не хотел быть первым! Ох, и завидущие глаза у крестьянских ребятишек! Но вот наступал обед — все смолкало и наступала тишина. Люди устали и ждали этого часа. Наскоро вымыв руки и рассевшись небольшими кучками, они доставали из холщовых сумок скудную провизию: ломоть хлеба, чаще всего овсяного с примесью льняного жмыха, бутылку чая или молока, лук да несколько картофелин в мундире. Ну, а мы, коногоны, наскоро перекусив и покормив своих лошадей, находили время поиграть в войну в соломенных ометах.

Ток (мы его называли гумном) находился недалеко от поселка, и я долго ходил, отыскивая то место, где он был, да так и не нашел. Кругом был лес. С наступлением пер-

вых холодов мы, мальчишки, шли на гумно и там, в сухой и чистой соломе, разбившись на «красных и белых», играли в военные игры. Поразошлись, поразъехались в разные стороны мои сверстники — пойди узнай, где они, что с ними и на чьей стороне они теперь — за «белых или за красных».

Утро нашего детства было пасмурным и туманным. Но молодость не знает печали — мы входили в жизнь «со славою на встречу дня». Входили в придуманный взрослыми мир и начинали жить в нем так, как будто бы это и был тот настоящий мир, о котором все время говорили и в который нас вели. Вели, словно детей, крепко обхватив руками. Были и трудности, но их было так много, и они были так постоянны, что к ним привыкли. Они стали частью нашего бытия. Жизнь была настолько иллюзорной, что даже врагов, которых не было, придумали и уничтожали, уничтожали их, инкриминируя им те преступления, которых не было, и их никто не мог совершить.

* * *

Это была пора романтического социализма.

Людей моего возраста называют потерянным поколением, поколением обманутых надежд. Оно и понятно — в революции и гражданской войне не участвовали, не довелось стать и героями «будней великих строек». Наше вхождение в жизнь приходится на 30-е годы, которые с полным основанием можно назвать годами поистине героическими и одновременно трагическими. Трагическое и ужасное было рядом, но оно было за пределами нашего юного сознания и было почти неведомо нам, так как было тайным. Зато героическое через широкое вещательное поле, проникая в наше еще ничем не замутненное сознание, создавало благоприятную почву для формирования одномерного коммунистического миропонимания. Вместе с тем мы были тем поколением, которое, по заявлению наших вождей, должно было первым войти в новое коммунистическое общество. И это тоже понятно: мы не были подвержены влиянию религии и буржуазной морали, не испытали ужасов революционных переворотов, не знали прошлой жизни и не имели возможности сравнивать, рассуждать и свободно мыслить. Нас оберегали, ограждали от чуждого влияния и не оставляли места в нашем сознании для сомнений.

Система не могла нас отторгнуть — нас было много и мы нужны были системе и ее вождям, чтобы строить новую жизнь и распространить ее влияние на весь мир. Наше воспитание строилось так же, как и за пределами нашей зоны. С молоком матери в наше сознание вбивались такие понятия, как «Октябрьская революция», «коммунизм», «Ленин и Сталин», «империализм», «Интернационал», «партия», «классы», «эксплуатация» и др. Эти понятия мы хорошо усвоили и были убеждены в том, что все то, что было до Октябрьской революции,— плохо. Ну, а то, что после — хорошо. И мы верили, и каждый по-своему понимал то, что так настойчиво нам втолковывали. Верили и вместе со всеми распевали песенки вот такого содержания:

«Знай, Ворошилов, мы все начеку.

Пяди одной не уступим врагу.

Весел напев городов и полей —

Жить стало лучше, жить стало веселей!»

Верили, хотя лишения и голод были нашими постоянными спутниками. Наверно, не случайно понятие о коммунизме я прежде всего связывал с хорошей кормежкой, ибо, сколько себя помню, чувство голода никогда не покидало меня. Мне запомнились и первые бесплатные обеды для населения, которые казались дорогой в новое общество. Не случайно это происходило в дни очередной годовщины Октябрьской революции. Будто бы в этот вот день мы и свернули в коммунизм, и вот в честь этого события и устраивались кормежки. Не знаю, как взрослые, но мы их всегда ждали с нетерпением. Больших помещений не было, и столы накрывали в конторе. Давали мясной суп, хороший (не из овсянки со жмыхом, как всегда), хлеб и чай с сахаром и домашней выпечкой.

В первую очередь — четыре, пять застолий — кормили взрослых. Оно и понятно — они строили этот самый коммунизм. А мы, малышня, еще не строили, но хотели есть. Очень хотели! И, ожидая своей очереди, заглядывали в окна, боясь, как бы взрослые не переусердствовали в еде. Что-то прогнозировали, подсчитывали, а старшие ребята вдруг даже начинали кому-то доказывать свое законное право на такие обеды со ссылкой на свое участие в летних работах вместе со взрослыми. Нам, еще совсем маленьким, нечем было крыть и мы молчали, завидуя старшим. Но все равно есть хотели. Наконец, наступал

и наш черед! Открывались долгожданные двери, и мы, толкая друг друга, устремлялись к заветным столам. Страдающих отсутствием аппетита среди нас, увы, не было, и через небольшой промежуток времени, очистив содержимое столов, мы — сытые и довольные расходились по домам.

И вот дома, лежа на полатях и поглаживая отяжелевший живот, я на полном серьезе начинал думать о коммунизме как о чем-то вполне реальном и достижимом, если бы вот только такие кормежки устраивались хотя бы раз в неделю.

Взрослые же парни и девушки по случаю такого события шли в небольшой сельский клубик и, взявшись за руки, водили хороводы и пели старинные русские песни. Из первых революционных особенно запомнилась мне песня «Там, вдали за рекой». Мне было жалко молодого бойца, павшего в бою, и в моем сознании постепенно зрело чувство ненависти к белым отрядам. Пели еще одну песню — «Скрывается солнце за степи», в ней говорилось о колодниках, которых гнали в Сибирь на каторгу. Но скоро власти запретили ее исполнение, а я так и не определил своего отношения к колодникам: кто они — красные или белые? Так получилось, что мое сознание начинало привыкать к оценке событий в двух измерениях — белые или красные, свои или чужие, враги или друзья.

Отменили и бесплатные кормления. И это было понятно: надо было накормить голодающих в капиталистических странах. Мы тогда всем помогали, всех спасали. Была даже такая организация — МОПР — международная организация помощи рабочим. Знал, что надо помогать рабочим, которые все еще были под буржуйками и, как только поступил в первый класс, так сразу же и стал членом МОПРа, чем немало гордился. Потом стал членом ОСОАВИАХИМа, Красного Креста и Ворошиловского стрелка. Так было надо для победы коммунизма.

Задолго до школы, в самом раннем детстве, в моем сознании стал складываться облик вождя революции Владимира Ильича Ленина.

У нас дома висели иконы, и моя мама много рассказывала об Иисусе Христе. В детском садике висели портреты Ленина, и нам тоже много рассказывали о нем. Поэтому Владимир Ильич, по моим понятиям, был вождь, но так как нам говорили, что он «живее всех живых», то он был для меня и богом, т. е. мертвым и в то же время живым, как Иисус Христос.

Ленин входил в мое сознание вместе с январской стужей, поминальными утренниками, траурными флагами да нехитрыми детскими стишками. Хорошо помню, как старушка-воспитательница в детском садике декламировала:

«Камень на камень,

Кирпич на кирпич,

Умер наш Ленин

Владимир Ильич».

Все это было так просто и буднично, что мне казалось, что она радуется этому событию. Более впечатляли другие, где были вот такие строки:

«А стужа лютая была,

Как будто он унес с собою

Частицу нашего тепла».

Это было здорово! Природа была лютая, она не хотела смерти этого человека — друга и вождя простого народа. И тепло он не мог унести, потому что был другом рабочих и крестьян. Хотя, думал я, он вождь и все может. Та же воспитательница показывала нам картинки и рассказывала о похоронах вождя. Мое воображение рисовало в сознании Москву, бородатых мужиков, трескучие морозы и длинные-длинные колонны людей, которые тянулись к большому дому, чтобы проститься с покойным. Мне даже начинало казаться, что и я тоже был там и вместе со всеми шел в скорбном молчании к гробу Ильича.

В том, что Ленин вот так траурно входил в мое сознание, нет ничего удивительного, т. к. день смерти вождя был нерабочим днем, и в эти дни много говорилось о смерти Ленина, что это была тяжелая, невосполнимая утрата для всей земли. Однако мне тогда было непонятно, почему это люди празднуют эту траурную дату, т. к. все нерабочие дни считал праздничными.

На картинках Володя Ульянов выглядел милым, симпатичным мальчиком, с большими выразительными глазами и кудрявыми шелковистыми волосиками. Совсем как ангелочек, только без крылышек. А когда в нашем таежном поселке появилось кино, которое само по себе было уже чудом, то появление Ленина на экране было чудом вдвойне и воспринималось зрителями уже как воскрешение из мертвых вождя революции. Хорошо помню, как при появлении Ленина на экране все зрители вскакивали

со скамеек и начинали аплодировать. И снова я начинал думать о Ленине, как о Боге. Ведь воскрес же Христос!

Потом, уже в школе, образ вождя стал приобретать вполне земные очертания. Оказалось, что у него тоже были родители и большая дружная семья. Володя отлично учился и даже плакал, когда дети пели песенку про козлика, в которой были слова о том, как на козлика напали серые волки и оставили бабушке рожки да ножки. Учительница говорила, что отсюда и доброта вождя и ненависть к богатым, которые входили в мое сознание в облике серых волков.

Второго вождя на картинках рисовали всегда рядом с Лениным и даже песня такая была — про соколов ясных — «первый сокол Ленин, второй сокол Сталин», они сидели на дубу зеленом и о чем-то говорили. Так вот — второй сокол никак не укладывался в моем сознании как вождь. Наверное, потому, что те вожди, которых я знал, были мертвые, в этот, вдруг вождь — и еще живой. Да и вожди должны быть всегда первыми, а он — второй. А тут еще Гришка Секисов — наш деревенский парень — уронил авторитет второго вождя в моих глазах, матерно обругал его.

А дело было так. Мне было не более семи лет, когда меня отправили с Гришкой на заимку. Он вез провизию, а я ехал, чтобы там, на покосе, возить копны. Пошел дождь. Лошадь с трудом тащила тяжело груженную телегу. На одном из ухабов возок перевернулся, и возница смачно выругался, упомянув имя Сталина. Это меня рассмешило и я громко захохотал, но тут же, получив от Гришки увесистую оплеуху, понял, что нельзя смеяться в такой ситуации, надо просто молчать. И совершенно неожиданно для себя пришел к выводу, что если взрослые могут вот так обругать Сталина, значит он заслуживает этого, сделал что-то не так. Ленина еще никто так не материл. По крайней мере — не слышал. Когда я узнал о гибели этого парня на поле великой брани, то подумал: видимо, крепко насолил ему этот человек, если он мог так обругать его. Тогда я недоумевал — почему это появление Сталина на экране не вызывало восторга у моих земляков. И лишь потом, значительно позднее, понял, что с именем Ленина крестьяне связывали нэповскую оттепель. Тогда как Сталин был для них насильником и палачом.

Первая политическая «акция», в которой мы участвовали, была борьба с «врагами народа». Мы их еще не

клеймили — не доросли. Зато с каким старанием и энтузиазмом по указанию учителя мы, первоклашки, зачеркивали в букваре портреты Блюхера, Егорова. Подрисовывали бороды, усы. Это нам очень нравилось, и некоторые по ошибке подрисовали бороду даже первому наркому — Ворошилову. Ленина не трогали — знали, что он вождь и был за нас, за бедных.

Конечно же, все мы стремились стать пионерами. Это было что-то необычное и интересное, да к тому же чего стоил один только красный галстук на груди. Хорошо помню, что тогда галстуки скреплялись на шее металлическим зажимом. Позднее, видимо, поняв — что бы это могло символизировать, металлические замки запретили и стали завязывать красные галстуки на шее узлом. На шее, и узлом!

Отбор в пионеры был строгий, и считалось за счастье быть принятыми в эту организацию. До пионерии нам было еще далеко, но мы уже понимали, что пионеры ненавидят буржуев, борются с врагами и всех разоблачают. Но буржуев среди нас не было, не видно было и врагов, и нам оставалось только одно — разоблачать. И разоблачали! Помню первые пионерские костры, я тогда пробивался в артисты, пробовал свой голос, исполняя единственную в своем репертуаре песню про «Дуню-тонкопряху». Но к пионерскому костру расширил свою программу — приготовил еще и частушки, знал, что после исполнения любимой песни будут просить еще что-нибудь спеть. В частушках «разоблачал» все плохое, что было раньше, до Октября. Вот как, примерно, это выглядело:

«За столом сидит судья,

А я думал, что свинья».

И припев:

«Весело было нам —

Все делили пополам» и т. д.

Все смеялись, аплодировали и кричали: «Федя, давай!» Был я на высоте и, ничуть не смущаясь, пел. Особенно мне нравилась припевка, ибо я уже знал, что при коммунизме все будет общее, будут все делить и, думал, мне, как артисту, может быть, достанется больше. Но меня перешиб Ванька Воронин — он был года на четыре старше, на его груди уже красовался красный галстук, пел он тоже частушки. Но ему сильнее аплодировали, хохотали

чуть ли не после каждой частушки. Хорошо запомнил одну его частушку:

«Оторвали, оторвали, оторвали у попа,

Не подумайте худого — от жилетки рукава».

Все смеялись, а я недоумевал — у человека оторвали от жилетки рукава — надо бы сочувствовать ему, а все смеются. А вот что еще можно оторвать у человека — было еще за пределами моего сознания, как и то, что у жилетки и рукавов-то не бывает. Правда, мне потом тоже запретили петь про судью — они, видимо, не понимали, что пел-то я про тех судей, а не этих (наших). Не помогли и эти доводы. Но были и те из ребят, кто не хотел быть пионером. Помню, как Афонька Бураков даже как-то враждебно относился к пионерам-вожакам. Он был круглый сирота, рано умерла мать, а потом вместе с другими куда-то забрали отца. Осталось семеро детей. Удивил меня тогда и мой сосед-пионер Коля Попов. Когда я схватил его за галстук, он вполне строго и с каким-то особым значением сказал: «Не трогай рабоче-крестьянскую кровь!» Мне было непонятно, я опешил — какая еще кровь? И тогда он терпеливо стал втолковывать мне значение этих слов, после чего захотелось как можно скорее стать членом этой, тогда еще не совсем понятной, организации. Пришло время — и такой день наступил!

Принимали в клубе, где при большом стечении народа я и мои сверстники давали клятву верности делу Ленина — Сталина. А потом был концерт и я пел свою неизменную «Дуню-тонкопряху», которая «пряла не тонко — не толсто, потоньше полена, потолще оглобли...» А Коля Попов так и остался в моем сознании на всю жизнь. Он приехал из города и жил у дедушки с бабушкой. Это был удивительно способный мальчик, много рассказывал мне о той, неведомой мне, городской жизни, как бы открывая для меня новый мир. Был примерным пионером и, казалось, бы пропитан «революционными идеями», чём немало и гордился. Но не все наши ребята разделяли его «идеи», и он часто оказывался на отшибе от них. А <; Афонькой Бураковым даже враждовали. У него могло быть большое будущее, он был целеустремленной личностью, не таким, как мы. Но он рано умер от какой-то болезни. Его хоронила вся школа, даже отменены были уроки. Ничто на земле не проходит бесследно — и вот живет в моем сознании этот славный мальчик Коля Попов. Он не совершал

подвигов, но с него можно было брать пример. Но в памяти живет и тот, другой уральский пионер, Павлик Морозов, который якобы донес на своего отца. И вот настало время, когда его поступок стали рассматривать как безнравственный и возник вопрос — а тот ли это герой, которому поклонялись? Думаю, не надо спешить с переменой своих убеждений. Когда я думал о Павлике Морозове, у меня всегда возникало два вопроса. Первый — было ли доносительство? И второй — мог ли дед убить своих внуков? И всегда приходил к отрицательному ответу. Отец пионера был, видимо, стоящий мужик, если власти его назначили (а народ «избрал») председателем. Так вот, если он и выдавал какие-либо справки, то что же, на глазах сына или докладывал ему об этом? И на второй вопрос ответ может быть только один — не мог дед убить своих внуков! Если даже и предположить, что мог, то встают другие вопросы: зачем убивать совсем маленького Федю? Что — не было другого времени? И далее, если убили, то почему не замели следы? Тавдинские болота могут упрятать кого угодно и в любом количестве, а исчезновение братьев легко объяснимо — заблудились и сгинули в тайге. Совсем недавно узнал, что есть доказательства того, что убийство мальчиков — результат тщательно спланированной акции органов власти. Ее цель — разжигание классовой ненависти и оправдание массовых репрессий. Вот и выходит, что Павлик и Федя Морозовы — жертвы преступного режима, принявшие на себя мученическую смерть. Павлик должен остаться в нашей памяти (и истории) не как доносчик (не мог!), а как жертва. Вспомнил об этом потому, что в нашем обществе есть такая болезнь — кособокость, и нас всегда заносит на поворотах! Вот и сегодня готовы затоптать вся и всех только за то, что жили в то время, служили тому режиму и, не дай бог, были коммунистами. А все происходит оттого, что не выветрился из нас тот, совковый, дух одномерного восприятия мира. Да и сама перестройка однобокая, пугливая — все боимся, как тот человек в футляре,— как бы чего не вышло.

В начале нашего пути в новую жизнь в поселке не было ни библиотек, ни газет и журналов, как не было и радио. И когда был построена школа, единственная для детей репрессированных всего района, то школа и ее учителя были для нас светочем во мраке. И откуда было так много талантливых учителей! Не исключаю, что к нам направляли не всякого учителя и, кроме того, органы

ставили перед ними классовую сверхзадачу — перевоспитать тех людей, «чужих» — сделать «своими». Тогда школьникам-семиклассникам было по 17—18 лет, т. к. по «приезду» на новое место учиться было негде. Еще до поступления в школу смотрел пьесы Островского и других авторов в исполнении учеников и учителей. Помню вечера сказок, которые проводил сам директор — Плетенский Борис Иванович в местном клубике, в полумраке и при зажженной свечке. Он рассказывал и был талантлив! Сказки были самые страшные, и мы, малышня, раскрыв рот и не шелохнувшись, внимали каждому его слову. Это было впечатляюще настолько, что и лес, и река, окружавшие нас, и даже подполье дома наполнялись в моем воображении лешими, ведьмами и колдунами. Для многих из нас это были первые сказки и первое вхождение в «потусторонний мир». В первый же год моего ученичества отмечалось 100-летие со дня гибели А. С. Пушкина. Какой был вечер! Цыганский хор пел и плясал, где стариком-цыганом тоже был Борис Иванович. Он же читал, когда инсценировался отрывок «У Лукоморья». Но проработал он в школе мало — имел старинную гимназическую закваску, был не в меру суров и грозен. Мы, малыши, трепетали перед ним, боялись одного его взгляда, хотя он нас ни разу и не ругал. Был он, видимо, чрезмерно требователен и к учителям — это его и сгубило. Молодой и тоже талантливый учитель географии Павел Александрович Алещенко опубликовал в районной газете заметку под названием «Ёкимовский божок», что и послужило основанием для перевода директора в другую школу.

Мы были вполне ручными, послушными несмышленышами, доверчивыми и наивными, как все крестьянские дети. И чем старше мы становились, тем больше и больше обретали способность смотреть только вперед, не оглядываясь назад, не замечая других дорог, не различая других цветов и оттенков.

Искренне и глубоко пережил смерть Павлика Морозова и его брата Феди и проникся лютой ненавистью к кулакам-убийцам. Вместе со всеми распевал песню про «огненного тракториста» — Петра Дьякова, которого тоже убили кулаки, да еще и сожгли, облив керосином. Правда, позднее оказалось, что тракторист оказался жив (и слава богу). Но тогда-то мы не знали об этом. И опять же кулаки! Постоянно и в моем сознании все сильнее и сильнее зрела ненависть к этим людям, которых я представлял не иначе,

как злыми бородачами с окровавленным ножом в руках. Мне тогда было не более восьми лет и я еще не понимал, в каком окружении живу и кто все мы (и я тоже) на самом деле. И от этого мне было хорошо, т. к. я не испытывал еще ни давления свыше, ни ущемления своих прав, как это будет потом. Даже наличие комендатуры считал не более, чем приложением к поселку, как школа, больничка или вошебойка (не удивляйтесь: вошебойки были везде, а вши были объявлены классовыми врагами).

Росла страна победившего социализма — росли и мы, ее дети и ее будущее. В нашем маленьком клубике появились первый радиоприемник и патефон. Появление автомобиля не было сказкой, мы об этом слышали и видели его на картинках. Но когда первый автомобиль протарахтел возле школы, занятия были сорваны: все бросились к машине — лезли под нее, заглядывали в кузов в поисках волшебной силы, даже запах бензина нам, мальчишкам, был сладок и приятен. Велосипед тоже был чудом — как это он не падает! Чудеса, да и только! Немое кино сменилось звуковым. Это волшебство навалилось почти одновременно, ошеломило нас. И все это увязывалось с Октябрьской революцией, с именами Ленина, Сталина. Менялись и мои представления о коммунизме — еще не знал, каким он будет, но не увязывал его только с кормежкой. Думал о нем как о чем-то большом и значительном. Одно время, перед самой войной, когда мы жили не так голодно и у нас в артели появился свой движок и своя машина-полуторка, когда была отстроена добротная конеферма и построены помещения для коров и овец, а на заимке во время сенокосной страды ввели трехразовое бесплатное питание — мне казалось, что это уже и есть коммунизм. Да, люди были дружны, не было ссор, как не было ни воровства и ни пьянства, только не мог согласиться с утверждением о том, что при коммунизме все будет общее. Тогда единственным моим богатством было более двухсот выигранных мной у сверстников бабок — и я не мог представить, что добровольно могу их кому-то отдать. Странное, однако, это чувство и, как узнал позднее, это чувство называется частнособственническим. А жизнь шла своим чередом. Наша полуторка почти ежедневно увозила в Тобольск сани, телеги, колеса, бочки, стулья, смолу, а вырученные деньги делили опять же по трудодням. Но делили. Было уже и не так голодно, как раньше, и моя мама иногда даже покупала в магазине по куску белого хлеба. Вкус

этого хлеба и теперь не может быть сравним ни с чем. До чего же это было вкусно! И жизнь казалась уже хороша и жить хорошо! Мы жили в стране героев, пограничников, астронавтов, папанинцев, челюскинцев, первопроходцев и первостроителей новых городов и заводов-гигантов. Вот даже и песня была: «Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой». И это было на самом деле. Все были устремлены вперед, в светлое будущее, свято веря, что оно будет, оно придет, и ради этого стоит переносить невзгоды и лишения. Наверное, поэтому многие не замечали или не хотели замечать и то трагическое, что происходит со страной и шло рядом с героическим. Неизгладимое впечатление на нас произвел фильм «Если завтра война». О, как мы сильны и как ответим ударом на удар! Мы пели новые песни: «Дан приказ ему на запад», «Орленок», «В степи под Херсоном», «Тачанка» и другие. От этого дух захватывало! Мы предупреждали:

«Нас не трогай и мы не тронем.

А затронешь — спуску не дадим.

И в воде мы не утонем,

И в огне мы не сгорим!»

Называли тех, кого били:

«Били мы гостей незваных

Острой саблей и свинцом.

Били немца, били пана

И других, коль надо, разобьем!»

Героика гражданской войны и «будни великих строек» входили в нашу плоть и кровь. Мы играли только в военные игры. Готовились стать, конечно же, только летчиками и танкистами, героями будущей мировой войны. Ведь нас окружали империалисты со всех сторон, они готовились к войне с нами и засылали к нам шпионов и диверсантов. Нам казалось, что события в Испании и рабочее движение в других странах вот-вот разожгут пожар Мировой революции. Мы ждали, мы готовились и были полны решимости разгромить любого врага:

«На земле, в небесах и на море

Наш напев и могуч и суров.

Если завтра война, если завтра в поход —

Будь сегодня к походу готов».

* * *

И война началась — неожиданно. Внезапно. Она не ворвалась в наш поселок, как это было повсюду, а вползла к нам тихо и незаметно. Какое-то время власти скрывали ее начало — они не знали, как поведут себя их поднадзорные в новой и опасной для режима обстановке. Скрывали то, что никак нельзя скрывать. И вот, наконец-то, тайное сделалось явным. Война! Поселок вновь, как и раньше, в тридцать седьмом, притих. Люди ожидали повторения самого худшего, что уже было и повергло людей в ужас.

А время шло. И шла война. Она кровавой волной катилась по России с запада на восток, с каждым днем подходя все ближе и ближе к ее столице. Наконец-то! Пришли первые повестки, и люди облегченно вздохнули — самое страшное, к чему почти были готовы, миновало. Заголосили женщины, укладывая в холщовые котомки своим мужьям и сыновьям скудные дорожные пожитки. Война тоже не щадит людей. Но смерть на поле брани за правое дело и безвестная смерть с ярлыком для родных и близких «враг народа» — не одно и то же. Первым — слава и вечный покой, вторым — вечный позор.

Крестьянские парни, несмотря на учиненное над ними насилие, шли на войну так же, как когда-то уходили воевать их отцы, деды и прадеды. Война всегда была противна природе простого человека, а земледельцу — противна вдвойне. Но когда она приходила, защита Отечества становилась их первостепенной и священной обязанностью. Уходили парни на войну — такую далекую и такую близкую. С каждым днем ее горячее дыхание подходило все ближе и ближе к людям, и все чаще и чаще фронтовые похоронки обжигали человеческие сердца.

Наши парни, зачисленные в сибирские дивизии и брошенные в спешном порядке под Москву, не подвели. Много их полегло. Только из нашего поселка погибли, защищая столицу, пятеро ребят. Но враг не прошел! И огненный вал войны покатился обратно — на запад. Война никого не щадила. Росло число похоронок, возвращались покалеченные войной фронтовики. Зимой 1942 года пришли братья Лихановы — Павел и Михаил. Первый — с перебитой рукой, второй — без руки. Вскоре появился Анатолий Шишкин — сын пимоката, он был тяжело ранен в живот и за проявленное мужество награжден орденом Боевого Красного Знамени. Для нас он был просто героем.

Война была испытанием для нашего народа на верность Отчизне, а для репрессированных крестьян в особенности. Хорошо помню, как зимой сорок третьего года в нашем поселке появились пятеро крепких и хорошо упитанных, одетых в добротные полушубки военных, вооруженных карабинами. Пронесся слух, что это — эмвэдэшники и что они выслеживают дезертиров. Действительно, рано утром они уходили в тайгу на лыжах. Возвращались поздно вечером. Я верил и не допускал даже мысли о том, что кто-то из «наших» может стать предателем, струсит и станет дезертиром. Не за вождей своих наши парни шли в бой, а за свою Родину и за свой народ. Однако, несмотря на свою веру, каждый вечер вставал на лыжи и шел за поселок, поджидая возвращения военных. Не знаю почему, но этих людей я возненавидел. Мне казалось, что такие сытые и хорошо одетые люди должны воевать, а не отсиживаться в глубоком тылу, занимаясь пустым делом. Через неделю они ушли из поселка совсем.

Когда началась война, мы как-то сразу повзрослели, подтянулись, жили заботами взрослых. Так же люто ненавидели фашистов и на полном серьезе мечтали попасть на фронт — что из того, что нам было по 11—12 лет. А вдруг управятся без нас? Военные игры стали нашим главным занятием, а в арсенале вооружений к рогаткам добавились поджоги. У меня был товарищ по имени Герман. Как он переживал за то, что судьба наградила его вот таким именем. А я часто думал, ну откуда же в крестьянской семье взялось имя, такое ругательное теперь? Вскоре, к нашему ликованию, в нашей семилетке ввели военное дело, и в школе появился военрук в военной форме, который имел серьезное ранение в левую руку. Он был нашим кумиром и главным человеком для нас в школе. Появилась настоящая, правда, частично разрезанная, винтовка образца 1891—1930 года. Это я запомнил на всю жизнь, так же как и то, что лучше и быстрее всех умел класть винтовку на плечо и ставить к ноге, а также разбирать и собирать затвор. Нас учили ходить строем, подходить к командиру, охранять подразделение в походе, рыть окопы, строить оборону и, конечно же, ходить в атаку. По достоинству оценив наше рвение к военному искусству, школьные власти решили организовать караульную службу в ночное время по охране военного кабинета. Отобрали в наряд пять человек, а меня, с учетом моего патриотизма, назначили старшим. Гордости моей

не было предела, и я готов был скорее умереть, чем нарушить караульную службу. Все шло хорошо. Ночь подходила к концу. Один из моих подчиненных с винтовкой у бедра стоял на часах, остальные бодрствовали в ожидании своей очереди. Перед рассветом, когда сон, казалось, совсем одолевал нас, мы раздобыли тяжелый, туго набитый песком мяч, и стали бросать его, передавая друг другу. После очередного броска мяч угодил в винтовку дневального, тот удержал ее в руках, а приклад отлетел далеко в сторону. Я остолбенел. Похолодел. Сознание сверлила мысль — как я мог не оправдать такого высокого доверия начальства?! А винтовка — она же единственная в школе, и что же теперь будет с военным делом? О себе не думал, готов был нести любое наказание. Но винтовка — как же мы будем без нее! Наверное, об этом думали и мои караульные мальчики. Мы все молчали одну-две минуты. Наконец вышли из оцепенения. Мозг мой лихорадочно заработал — есть ли выход? И тут вспомнил про кузнеца. Может быть, он что-то придумает. Засунул приклад за пояс, взял в руки ствол с казенной частью и, пока не рассвело, пошел в кузницу.

Через два часа с помощью двух накладок и болтиков винтовка была восстановлена! Я держал ее в руках — она все та же! В школу не шел, бежал, словно в атаку, с винтовкой в руках. Настоящая! Мое проворство было оценено — все обошлось, но караульную службу тут же отменили, да так и не возобновили больше.

Хорошо помню, как летом 1941 года к нам по большой воде завезли несколько польских семей, они выгодно отличались от нас — были хорошо, по-городски, одеты, имели много вещей, и особенно мешков с продовольствием. Их разместили в соседнем поселке. Держались они обособленно. Жили своими заботами, которые были куда тяжелее наших. Несколько раз встречал в нашем поселке пожилого, с большой окладистой бородой, поляка. Я так бы и забыл о нем. Но однажды, в Новый 1942 год, он появился у нас на елке с девочкой лет шести-семи, видимо, внучкой, которая, подобно яркой звездочке, поразила нас множеством лент и богатым новогодним убранством. Я, как и другие, любовался ею, она была сказочной принцессой на нашей елке, среди тусклых и повседневных одеяний моих сверстников и сверстниц. В своем богатом одеянии она казалась красивой, и, глядя на нее, я подумал о предательстве Андрея из повести Гоголя «Тарас Бульба»,

который, польстившись на прекрасную полячку, пошел против своих. Мне неведомо было, насколько сильным было очарование Андрея прекрасной полячкой, но поступок Тараса Бульбы, застрелившего собственного сына, одобрял.

Это была последняя встреча с поляками — вскоре их куда-то увезли. Я уже понимал, что сами они уехать не могли. А прекрасная панночка так и осталась в моем сознании на всю жизнь.

Чтение было моим любимым занятием. Читал много и все, что было в нашем поселочке. Летом читать было просто некогда — много работали. А вот зимой времени было достаточно. Еще в начальной школе прочитал все доступные моему пониманию поэмы и произведения Пушкина, Некрасова, Лермонтова, М. Твена, Диккенса, Ж. Верна, Горького, Толстого. Отлично помню, как, прослышав о появлении в поселке книги Ж. Верна «Таинственный остров», охотился довольно долго за ней и как же был рад, когда заполучил ее.

Вот и Гоголь вошел в мою жизнь тогда же, задолго до 6-го класса, где мы изучали его повесть. «Тарас Бульба». До сих пор помню его страшного «Вия», а «Чуден Днепр при тихой погоде...» и описание степи в повести «Тарас Бульба» — помню наизусть до сих пор. Вообще, тогда много задавали учить наизусть, и все выученное и познанное в детстве хранится в памяти и теперь. А все то, что было выучено наизусть в институте,— вскоре напрочь выветрилось из головы. Так уж устроен человек.

Мы росли и были вполне управляемыми и родителями, и школой, и взрослыми и, конечно же, комендатурой. Однако и озорства хватало, как у всех детей, и часто мы попадали в такие ситуации, которые приносили немалые огорчения и нам, и нашим родителям. Это когда кончались границы детской шалости, и начиналось что-то другое, не всегда еще доступное для нашего понимания.

С наступлением морозов довольно часто отменялись школьные занятия, и нас, малышню, к великой радости, отпускали домой. В первую же военную зиму, когда мы из начальных классов перешли в пятый и стали «старшеклассниками», со мной произошел курьез, врезавшийся в мою память. Да и как же иначе, если это был первый привод в комендатуру, да еще и за контрреволюцию. Что такое революция, знал хорошо: это когда бедные убивают богатых и когда бедные как бы автоматически становятся

богатыми. А вот что такое контрреволюция — испытал на собственной шкуре и запомнил на всю жизнь.

В один из морозных дней наш директор школы — мужчина лет 35—40, довольно плотный и крепкий, немного мужиковатый и, как я убедился, сильный, обходил свои владения, на ощупь определяя температуру воздуха в классах и решал, быть или не быть занятиям. Наша судьба была в его руках, и мы, пятиклашки, гурьбой следовали за ним, ожидая своей участи, вернее, надеясь на отмену занятий. Я шел во главе своих одноклассников и был как бы вожаком и больше других был заинтересован в исходе дела — дома меня ждала книга про Клима Ворошилова «Луганцы». Завершив обход классов, директор объявил об отмене занятий в начальных классах. Осмелев и выдвинувшись вперед, я спросил: «А у нас?» «Вы будете заниматься»,— был его ответ. Мои сотоварищи приуныли и уже собрались расходиться, как я вдруг выпалил: «А раз так, то бастуем, братцы, бастуем!» Вот так называлась одна из глав читаемой мной книжонки. Не успел я произнести последнее слово своего неуместного призыва, как директор сгреб меня сильными, как клещи, руками за шиворот и попытался вытащить из класса. Но не тут-то было! Не знаю почему, но как-то моментально я ухватился за парту, и директору пришлось волочить меня вместе с партой до дверей. Испуг не расслабил меня и я отчаянно сопротивлялся, еще не понимая, за что это он меня так. А он тащил! Был, понятно, сильнее меня. Наконец, оторвал от парты, застрявшей в дверях, вытащил в коридор. Теперь у меня опоры не было и, поняв, что сопротивление бесполезно и что сила на его стороне, проследовал в его кабинет, сопровождаемый своими единомышленниками. Директор не молчал, и главное обвинение сводилось к тому, что «я не позволю в своей школе разводить контрреволюцию». Не понимая значения этого слова, я тоже что-то бормотал, мол, ничего не сделал и разводить никого не собираюсь. Наконец-то мы оба оказались в кабинете. Не знаю, как директору, а мне было стыдно — ведь тащил-то он меня на виду у всей школы. Оба мы запыхались и какое-то время молчали. А когда я узнал, что побудило директора на такой шаг, успокоился. Ну, какой же я бунтовщик — это слово было понятнее для меня, да и забастовать ученики не могут. Это дело рабочих в капиталистических странах,— думал я. И когда он повел меня в комендатуру, шел более спокойно. Мои товарищи,

провожая меня взглядом, явно сочувствовали мне, но, увы, ничем не могли мне помочь. Когда я бросил на ходу, что ведут в комендатуру, они были напуганы не меньше меня.

Коменданта мы боялись пуще огня. У него всегда был при себе наган в кобуре, и мне казалось, что он может в любую минуту выхватить его и застрелить любого. Но шел спокойно и думал, что если что-то не так, то напишу письмо самому Климу Ворошилову. Тут я даже вспомнил, как со сцены читал стихи:

«Климу Ворошилову письмо я написал.

Товарищ Ворошилов — народный комиссар.

В Красную Армию в нынешний год,

В Красную Армию брат мой идет.

Слышал, фашисты задумали войну.

Хотят они разграбить Советскую страну» и т. д.

Я так разошелся в своих мечтах о Ворошилове и о возможности написать ему письмо, что виноватым себя не чувствовал, даже наоборот — начинало казаться, что не меня ведут на расправу, а я буду чинить ее над директором, который вот так несправедлив ко мне. Комендатура находилась в самом центре поселка, на краю обрыва к старице, и обнесена была высоким забором со всех сторон. Правда, парадное крыльцо выходило прямо на улицу. К нему-то мы и шли, и чем ближе мы подходили к этому крыльцу, тем меньше оставалось надежд на то, что меня правильно поймут — комендант-то рядом, а Клим далеко, да к тому же идет война и ему не до меня. Некстати вспомнил и про наган. Здание комендатуры было разделено узким коридором на две половины, в одной была квартира коменданта, а в другой — сама комендатура и каталажка. Директор оставил меня в коридорчике и, наказав никуда не убегать, вошел в кабинет коменданта.

Испуг снова прошиб меня, а сердце, казалось, ушло в пятки. Ждал своей участи. Наконец предстал перед комендантом, который показался мне еще более грозным и даже свирепым в своем кабинете.

Разговор начался с того, что вот, мол, он призывал школьников к забастовке, после чего в дело вступил сам комендант:

— Знаю ли я, что такое забастовка?

— Кто, когда и почему бастовали?

— Возможны ли забастовки в нашей свободной стране?

— Зачем призывал к забастовке? и т. д.

Как мог, разъяснил. Пришлось бежать домой за книгой, чтобы доказать — зачем призывал. Сделав соответствующее внушение, меня отпустили.

Хорошо известно, что подростки весьма изобретательный народ, в том числе и в умении наделять своих учителей кличками, если они замечали в них что-нибудь особенное — типичное, характерное. Была у нас учительница — наш классный руководитель. Ее мы уважали и никогда не сердились на нее, если она, разбирая очередное ЧП в классе, сжимала свои маленькие кулачонки, поднимала их вверх и выкрикивала: «Кулачье вы, кулачье!» Но ведь так оно и было. И прозвали мы ее «жучкой» — маленькая, черненькая, подвижная. Да и называли-то мы ее только тогда, когда она гневалась на нас, не имея на то достаточных оснований. Хорошо помню, как однажды, на перемене, раздурившись всем классом, толкнули нечаянно своего же одноклассника. Он упал и пробил голову, была кровь. Договорились не называть главную виновницу случившегося, с чем согласился и пострадавший. Началась разборка, длившаяся около трех часов,— мы выстояли. Но зачем это было нужно? Вот тогда-то она снова назвала нас кулачьем. Действительно — сжались в кулак, но не назвали имя главной виновницы.

Но главное в этой истории другое — мы перешагнули грань дозволенного и присвоили клички за внешнее сходство одному нищему, собиравшему подаяние,— Калинина, другой старушке — Крупской. Узнали учителя, очень быстро нашли виновников и нас, троих шестиклассников, потащили к коменданту. Для меня это был уже второй привод, что само по себе уже было плохо для меня. Расследование шло по всем правилам. Грозили отправить в райцентр за 70 километров и посадить за решетку. Меня не выделяли — шел как бы на равных с другими. Да и в компании было уже легче переносить допросы. Не то, что один на один. Как и полагается, искали зачинщика — главаря банды. Бились три вечера — днем мы учились в школе, ночь проводили дома, ну, а после школы в сопровождении классного руководителя шли в комендатуру. Но все тщетно! Главаря просто не было, и мы не могли назвать, кому из нас первому пришла мысль о наделении старых людей вот такими прозвищами. Наши родители, которых тоже вызывали вместе с нами и без нас, тяжело

переживали случившееся. Это только мы не понимали, какие могут быть последствия для них.

Был еще один эпизод, который мог иметь куда более тяжелые последствия, получи он огласку. У старших ребят в ходу были поджиги, а у нас — рогатки. Рогатка, сделанная из хорошей резины,— штука тоже серьезная, а в изготовлении простая. И, когда отбирали у нас рогатки родители или учителя, мы тут же делали другие. Можно сказать, что мы всегда были «при оружии». Ведь шла война, а попасть на фронт мечтал каждый из нас. И вот однажды, играя «в войну» в помещении полупустующего клубика, выстрелом из рогатки нечаянно попали в портрет Сталина. Портрет был в деревянной рамке, под стеклом. Чугунная пуля вдребезги разбила стекло, насквозь прошив и сам портрет. Поняв всю ответственность за случившееся, решили затаиться. Запрятали вещдоки и как будто ни в чем не бывало разошлись по домам, продолжая жить своей обычной жизнью. Обошлось. Учителя знали о случившемся и знали, кто это сделал, но не донесли. Не исключаю, что могли донести коменданту, но, учитывая характер нашего проступка и возможные последствия и для них, сочли за лучшее — не заметить расстрел портрета вождя. И, все-таки, анализируя первые два ЧП, которые вполне могли быть разрешены внутри школы, склоняюсь к тому, что и учителя, и комендатура работали в одной связке. Все мы находились под колпаком. Приводы в комендатуру, как ни странно, оказались даже полезными для меня — пропал страх перед комендантом. Первый раз я доказал, что мои крамольные «призывы к забастовке» навеяны вполне приличной литературой. Ну, а во второй раз комендант так ничего и не добился от нас, не выявил главного виновника — значит он не все может и не так страшен, как думал. Вот и здоровался даже с ним как с хорошим знакомым: «Здравствуйте, товарищ комендант». Хотя какой он мне товарищ. И часто слышал в ответ: «А, бунтовщик, здравствуй!» Теперь не думал, что может выпалить в меня из нагана. Я осмелел и даже чувствовал себя в поселке вполне свободным человеком — ведь со мной здоровается сам комендант. Хорошо помню четырех комендантов — Тимакова, Игловикова, Липатникова, Кобылина. Последний был самодур. А вот названные выше относились к своим поднадзорным с пониманием и, мне казалось, где-то в глубине души сочувствовали им. Однако они находились на службе тоталитарного режима и были

«далеки от народа». Не имели права вступать в дружеские контакты с нами. Но имели среди ссыльных осведомителей. Наверное, не без ведома комендантов и стукачей осиротели наши поселки в 1937 году. Мне называли фамилии трех осведомителей, но я могу назвать одного. Это Пачежерцев, кузнец, по доносу которого был арестован и осужден на 10 лет заведующий производством нашей промартели Зайков Тимофей за то, что при отправке в армию новобранцев произнес: «Очередное пушечное мясо!»

А вот Шумакова Анна Григорьевна, у которой рано умер муж, и на руках было четверо детей, ушла и не пришла за то, что в порыве отчаяния сказала: «Все отдаем, все уходит куда-то, как в помойную яму».

Беда никогда не приходит одна — вместе с войной пришла большая вода. Старожилы говорили, что такое же наводнение было и в 1914 году. Невиданной силы разлив Иртыша покрыл водой пашни, сенокосные угодья, низинные поселки. В самом начале разлива люди пытались остановить воду на самых дальних ее подступах к своим угодьям и жилью, вручную, с помощью лопат, возводя земляные дамбы. Да где там! Силы были неравны, и люди, намаявшись и огорченные зряшной работой, отступили.

* * *

Детство, даже такое полуголодное, как наше, не может быть безрадостным, если рядом — товарищи, лес, река и чистое небо. Не омрачали нас и те трудности, с которыми мы встречались, и те неудачи, которые нас преследовали. Однако это безоблачное детство закончилось рано и было прервано войной, когда нам было по 11—13 лет. Война как-то приземлила нас, и мы с заоблачных высот быстро спустились на землю, стали работать за взрослых и жить их заботами. Нет, мы не перестали быть тем, кем были. Просто лимит времени, отведенный на детство природой, был урезан. Кто-то потянулся в ФЗО, где и тогда давали одежду и бесплатно кормили,— это был предел наших мечтаний. Другие, оставив учебу, перешли на работу. Ну, а мы, завидуя им, исправно ходили в школу, надеясь, что придет и наш черед идти в люди.

Зимой нас не трогали — не было нужды, и мы учились в обычном режиме. Но как только последний звонок возвещал об окончании учебного года, так сразу мы становились трудармейцами до поздней осени, т. е. до завер-

шения всех уборочных работ в нашей округе. Ничего, что были недозрелыми — спрос был, как со взрослых и по всей строгости военного времени. Удивляюсь нашей живучести и тому проворству, которым мы обладали в то время, заменяя ушедших в армию мужчин. Видимо, в экстремальных условиях в человеке всегда есть запас какой-то внутренней энергии и жизнестойкости, которая и помогает выжить. В свои 11—13—14 лет ходили за плугом, боронили, косили, вязали снопы за жаткой-самосброской, метали в зароды сено, солому, работали гребцами на неводниках, доставляя до ближайшей пристани военные и другие грузы. Разумеется, мы делали то же, что делали миллионы сельских школьников той военной поры. Правда, эта пора была для нас более суровой, чем для других. Мы были лишены возможности расслабляться, рассуждать. Были исполнительны, беспрекословны и послушны, как наши родители. Я быстро тянулся вверх, казался старше своих лет, и бригадир всегда останавливал свой выбор на мне. Мне даже казалось, что где-то перешел ему дорогу, и он часто занаряжал меня на работы, которые были не по плечу многим моим сверстникам.

В первый же военный год почти месяц жил в тайге с двумя стариками — там мы вели заготовку мочала. Раньше других дали в руки вилы и поставили на метку сена. Но самым памятным для меня оказалось жаркое лето сорок второго года, когда бригадир направил меня вместе с двумя женщинами на целое лето на заготовку березовых четырехметровых кряжей, из них делали лыжи и черенки для саперных лопат. Женщины готовили кряжи, а я отвозил их к реке и там сбрасывал в воду, а течение несло их уже к поселку. Все тот же бригадир, хитро улыбаясь и понимая, что наносит удар по моему мужскому самолюбию, подвел меня однажды к огромному быку и сказал, что бык — это самое сильное и умное животное. С первым я согласился, и бригадир, похлопав меня по плечу, заявил, что вот, мол, и будешь работать на нем — возить бревна и что ни одна лошадь не в состоянии выполнить эту работу. Отступать было некуда, и я, понуро взяв у него бычью узду, повел великана к телеге, где меня уже поджидали женщины. Бык тупо смотрел на меня своими глазищами и покорно выполнял мои команды. Видимо, и раньше много хаживал в упряжке. Но все равно было как-то боязно: бык казался мне великаном, и неизвестно, что у него на уме. Единственное, что меня успокаивало,

так это то, что был он комолым, а это означало, что если мы не поладим — у меня оставался шанс на выживание. Но мы ладили — мой трудяга оказался добрейшим существом! Был послушен, исполнителен и проворен. Утром и вечером мне не давали покоя комары, и я, как мог, отбивался от них. А мой напарник, казалось, их вовсе и не замечал, снисходительно поглядывая на мои страдания. Видимо, они своими хоботками не могли пробить его толстую шкуру, а если и пробивали, то обращать внимание на комариный укус считал ниже своего достоинства.

Но вот наступала жара, а вместе с ней полчища кровожадных паутов устремлялись на нас в надежде отведать нашей крови. Мы, люди, еще как-то отмахивались от них, а вот мой бедолага, когда у него сдавали нервы и приходил конец его терпению, выходил из моего подчинения и, сметая все на своем пути, устремлялся в чащобу, чтобы хоть на какое-то время избавиться от кровопийц. Я был бессилен перед своим великаном. Во время таких бросков летели оглобли, рвалась упряжь. Порядком намучившись, я, к своему изумлению, научился упреждать его проделки: забегал вперед, поднимал свои кулачонки перед его мордой и что есть мочи орал. Бык останавливался. Останавливался не из-за страха, а, наверное, из-за сострадания ко мне. Глупый бык! Достаточно было одного его движения, чтобы избавиться от меня навсегда. А он виновато смотрел на меня своими круглыми и добрыми глазами, будто ничего и не было. И снова покорно тянул свою поклажу, следуя моим указаниям.

Эти летние страдания сорок второго года запомнились мне на всю жизнь. Выполняли и легкие работы, вполне посильные для нас. Делали кольца для лыжных палок, заготавливали веточный корм для скота. Плели лапти, которые были всепогодной обувью. Правда, от такой «всепогодной» летом, в сырую погоду, запревали пальцы на ногах. Зато зимой и в сухую погоду летом в них было легко и удобно, особенно при ходьбе на дальние дистанции. Одной пары хватало на месяц летней носки. Редко кто из мальчишек не умел их плести. Хорошо запомнил и норму — 13 пар в день. Лапти плели летом во время соко-движения в липе, их поставляли на стройки пятилеток, готовили для себя. Их выдавали по потребности и бесплатно. Бывало придешь на склад, сбросишь измочаленные лапти и получишь новые, как при коммунизме. Шили и кожаную обувь — сапоги, бродни, чирки или обутки

(ботинки без каблуков). Кожи выделывали подпольно, так как существовал запрет на их выделку. Это была монополия государства.

* * *

Солнце уже давно ушло за темный лес, но было довольно светло. Мой костерок возле речки скрашивал мое одиночество, а дым от него оберегал от комаров. Летом здесь ночи бывают короткими, и до рассвета оставалось не так уж много времени, а выпитый крепкий чай давал мне возможность провести остаток ночи без сна. Конечно же, было тоскливо и жутковато — один среди умирающего поселка. Мне казалось, что души некогда живших здесь и умерших людей витают надо мной. Недалеко от меня находилось и то место, где тогда стояла общественная баня — в детстве самое страшное для меня строение — сборище леших и ведьм. У меня не было отца и, следовательно, не существовало и сдерживающего начала. Очень часто и зимой находились интересные игры, и приходилось возвращаться домой поздно, когда в бане заканчивались помывки и в окнах гасли огни. Баня стояла на отшибе, как раз по дороге к нашей пятидворке, возле громадного лога. Обойти ее было нельзя. Еще издали, приближаясь к бане, начинал неистового креститься, отгоняя от себя нечистую силу. Это успокаивало, но не избавляло меня от страха. Вся надежда была на свое проворство да собственные ноги. И вот, при подходе к бане, давал такого стрекача, что моментально оставлял позади неприятное место и оказывался по другую сторону лога. Там переводил дух и уже спокойно, забыв о боге и нечистой силе, плелся домой — голодный и уставший. Вспомнилось немало и смешных историй. Вот одна из них. Однажды ночью сторож, дежуривший на пожарной каланче, услышал крик: «Ура, спасите! Спасите!» Оказалось, что мой ровесник Ванька Икарев, запоздав, шел домой. Шел лесом и принял заблудшую овцу за медведя. С перепугу бросился к реке, где стояла лодка, заскочил в нее и, бешено работая веслом, устремился на другой берег реки. На беду, метнулась потревоженная щука — ему показалось, что медведь устремился за ним. Выскочив на берег, заорал, что есть мочи, перепутав с испугу значение слов «караул» и «ура». То-то было потом смеху в поселке! Ну, а парня можно понять, если себя поставить на его место.

Медведи у нас водились и довольно часто нападали на коров и лошадей. Я боялся нечистой силы. Боялся, понятно, и медведей. Но, оказавшись в подобной ситуации, всегда громко пел или кричал, зная, что хозяин тайги всегда избегает встречи с человеком. И не надо думать, что в это время страх покидал меня. Да и как не бояться, коли медведь задрал нашу корову прямо за огородами. Медведей часто убивали охотники-старожилы из соседней деревни. Однажды счастье улыбнулось и нашему учителю Павлу Александровичу, который вместе с охотником-профессионалом завалили хозяина тайги. Я тоже ходил, смотреть на убитого зверя. Меня поразили тогда не столько его клыки (о них был понаслышан), сколько когти — длинные, острые и, как мне показалось, очень прочные (пробовал даже на зуб). Медведь, завалив добычу и насытившись, укрывает оставшееся мясо мхом, листьями, землей. Вот тут-то его и стерегут охотники. Они устраивают на деревьях лабаз (полати) и, забравшись на него, ожидают появления зверя и убивают его.

В войну их было особенно много. Помню, мне поручили как-то срочно доставить на заимку деталь к поломанной машине. Расстояние напрямую, через болота, не более 15 километров. Но тропинка шла через медвежьи угодья, и моя мама, понимая, насколько опасна дорога, наставляла: «Ты, Федя, если он, пучеглазый, полезет на тебя, тычь ему острием железяки прямо в шары». Бедная мама! А что она в то время могла сделать, чем помочь? Она сделала все, чтобы выжили ее дети. Но мы, поднявшись на ноги, не смогли ей помочь и спасти ее от преждевременной смерти. Она уже была тяжело больна: в начале ссылки гоняли на раскорчевку леса, а потом долго работала банщицей. Ежедневно надо было наносить из старицы два огромных чана воды — не менее двухсот ведер. Сдало сердце — отказывали ноги. Работать последнее время не могла, с трудом передвигалась, а ее все время комендант гнал и гнал на работу. После войны сестру вызволил муж, вернувшийся с фронта и обосновавшийся в Ялуторовске, недалеко от Тюмени.

Начав учительствовать в 1947 году, пытался добиться освобождения мамы от каторги — безрезультатно. Получив в июне 1948 первый в жизни отпуск, явился в Тюменское КГБ, но получил грубый отказ. Я вспылил, вступил в пререкания, говорил о своем положении и даже о советской демократии. Не тут-то было! Мне напомнили, кто я

сам-то и что не ровен час вернут куда следует. Раздавленный и униженный уходил из этого здания, был бессилен и ничего не мог придумать для раскрепощения мамы. Так ни с чем и приехал на лето в поселок. В августе снова поехал в областное управление КГБ — у меня была на руках справка о болезни матери. На этот раз разрешение дали. Но жить маме оставалось совсем немного: прожив на свободе восемь месяцев, она умерла в мае 1949 года и похоронена в селе Рождественка — там, где я и начинал вхождение в трудовую жизнь. Бедная мама! Она прожила на этом свете всего 49 лет! Отдала все свои силы и здоровье, чтобы выжили мы. За редким исключением, мамы все такие. Но так или иначе война раскрепостила людей, и те, кто остался жив, без сожаления расстались с этой глухоманью, оставив на произвол судьбы никому не нужные дома и надворные постройки. Хорошо знаю, что селились эти люди на окраинах больших и малых городов, где вновь строили себе дома, обзаводились скотом, приспосабливаясь к новой для них обстановке. И вновь выжили, вырастили детей, дождались внуков. Теперь вот и их детям далеко за шестьдесят лет. Не знаю ни одного случая, чтобы кто-то из «наших» переступил черту и оказался в местах не столь отдаленных. Все они были послушны властям и законам. А вот власти обманывали их. В самый разгар раскулачивания — 3 июля 1931 года принимается Постановление Президиума ЦИК СССР за подписью Калинина и Енукидзе «О порядке восстановления в гражданских правах выселенных кулаков», в котором говорилось, что по истечении пяти лет все выселенные получают гражданские права. Правда, делается оговорка, что «если они покажут себя на деле честными и добросовестными тружениками». Ложь! Держали в ссылке людей столько, сколько можно было удержать. На основании названного Постановления (были и другие), некоторые ученые делают вывод о том, что ссылка была ограничена пятью годами. Ничего подобного на самом деле не было — знаю по своему поселку. Высылали миллионы, освобождали единицы.

* * *

Незаметно наступил долгожданный рассвет, и я стал собираться в дорогу. Тогда я ушел с места своего поселения с твердым намерением вновь приехать сюда. Вернулся

ровно через год и не один: отыскал в Тобольске земляка, товарища по такому же несчастью, как и я, Володю Токарева. На его вездеходике привезли большой крест, сваренный из нержавеющих труб с надписью на щитке: «Путник! Помни: здесь отбывали ссылку труженики земли российской». И далее шли фамилии репрессированных.

В прошлом году вновь навестил родину моего детства — Уватский район. Старожилы еще помнят, как в одночасье их район стал частицей ГУЛАГа. Люди помнят названия спецпоселков, по имени которых теперь называют пустоши да зарастающие лесом урочища. Многие, с кем мне
приходилось встречаться, помнят и про тот памятник, что мы поставили с Володей Токаревым несколько лет назад. Жизнь идет своим чередом. Ничто на земле не проходит бесследно.

«Владыка наш: не возложи на плечи нам тот груз, который поднять нету мочи». Не помню — откуда эта притча, но она глубоко врезалась в мою память, как и сознание того, каким тяжким был тот груз.

Господи! Прости и сохрани нас! Прости, что ослушались Тебя и сотворили себе земных кумиров, отдав им на заклание миллионы человеческих душ. И сохрани нас от искушения вновь повторить пройденный путь. Те люди тоже любили жизнь и свою Родину. Они не успели сделать то, что могли сделать и не совершили тех подвигов, которые могли совершить. Их убили. Одних — сразу же, других — убивали мучительно долго и медленно. Страшен Молох войны. Но и он, истребив миллионы человеческих жизней, знает меру — утихает, западает на дно. Земля вбирает в себя людскую кровь и принимает в свое лоно павших на поле брани. А люди, проклиная Молоха, ставят памятники погибшим, да заказывают поминальные молебны за упокой их души. Но страшнее Молоха войны оказались земные кумиры, которых сотворили люди, поверили их заклинаниям и пошли за ними. Пошли, чтобы по их воле убивать друг друга во имя построения нового мира и чтобы «тех, кто был ничем — сделать всем». И шли, убивая друг друга, распевая их гимны и окрашивая своей кровью их стяги. И не было этому безумию затишья и не видно было конца. Люди жили в постоянном страхе, боялись каждой ночи и каждого ночного стука в дверь. Дни и ночи слились для людей в одну сплошную и очень длинную Варфоломеевскую ночь. Палачи не щадили ни женщин, ни детей, ни писателей и ученых с мировым именем. Это был почерк революционеров, которые принесли себя в жертву коммунистической идее и готовы были принести в жертву этой идее всех людей. Для них идея — все, человек — ничто. Так революционеры становились палачами. Революционный романтизм

переродился в революционный фанатизм. Такие люди не боялись ни голода своих людей, ни эпидемий, ни нищеты своего народа. Они все знали, за всех думали и умели все объяснить народу. Недостатка в теориях у них не было.

Страх у людей, которые могли быть убитыми, породил страх у самих палачей перед народом. Убив один раз, они убивали еще и еще, чтобы самим не быть убитыми. Они возвели насилие в добродетель, а массовый террор — в божество, которому поклонялись, инициируя ликование толпы, требующей еще больших смертей. Жертвы безмолвствовали, словно шли на заклинание во имя счастья всего человечества. Казалось, что звериное или дьявольское начало взяло верх над человеческим в человеке. Это была даже не машина по истреблению людей, а пир сатаны во время красной чумы, где кровь лилась рекой и горем полнилась земля. Нравственность была растоптана. Свои доносили на своих, свои предавали своих, свои убивали своих. Разумное и доброе было придавлено, а все человеческое могло жить только в человеке, да и то в глубине души. Горьковский лозунг: «Человек — это звучит гордо», был заменен другим его лозунгом: «Если враг не сдается, его уничтожают».

И уничтожали. Но не врагов, а совершенно безвинных людей. А земля полнилась горем, принимая останки сыновей и дочерей своих. Это было пострашнее Молоха войны, и только смерть кумиров могла приостановить истребление людей. Об этом и многом другом я думал, следуя в Екатеринбург рейсовым автобусом 26 октября 1996 года на открытие Мемориала жертвам политических репрессий.

Меня всегда какая-то сила тянет туда, хотя могила моего отца и его четырех братьев в другом месте. Их было пятеро и они ушли из жизни разом, почти в один год, как разом случилась с ними та беда. А были они крепкими мужиками и, думаю, скончались они не столько от голода и каторжного труда, сколько от унижения и несвободы. Но они так или иначе умерли своей смертью, и кто-то из близких снарядил их в последний путь, отдав все необходимые при этом почести.

А те, кто покоятся там, близ Екатеринбурга, они-то иначе ушли из жизни!!! Когда я думаю об этом, мне становится страшно и меня вновь и вновь тянет туда, на 12 километр Московского тракта, чтобы поклониться всем жертвам неправедного режима.

Много людей тогда ушло в неизвестность, неизвестными остаются тайные захоронения людей, и не стоят над их могилами памятники.

Даже то захоронение, куда я ехал, дважды закрывали от народа, прежде чем воздать должное и увековечить память всех тех, кто покоится там, на 12 километре.

Тогда, в 1937—1938 гг., то скорбное место было дальней окраиной Екатеринбурга и рос лес, густой и труднопроходимый, отгороженный от людных мест Широкореченским торфяным болотом. Именно здесь более тридцати лет назад, на двенадцатом километре строящейся автомагистрали, и было обнаружено тайное захоронение людей. Вместе с землей экскаватор машиниста Дудина стал выбрасывать на поверхность человеческие останки — кости, черепа и даже чудом сохранившиеся трупы, а также чашки, ложки, котелки. Хоронили людей навалом. Вынутые на поверхность черепа имели по два входных отверстия — палач делал контрольный выстрел. На одном из котелков было нацарапано: «Сталин, я тебе верю, но ты подлец». Святая простота! Но они еще верили! Работы тотчас же были приостановлены и об открытии захоронения сообщено властям. Вскоре привезли заключенных, они собрали человеческие останки, предметы и, погрузив в машину, увезли. Дорогу отвели чуть влево, засыпали обратно землей отрытые могилы и... снова засекретили, взяв расписку о неразглашении с тех лиц, которые оказались невольными свидетелями злодеяний еще здравствующего режима. И только в девяностом году, с началом демократизации общества, произошло второе открытие тайного захоронения, в чем немалая заслуга нынешнего губернатора области Эдуарда Росселя, который тогда был председателем облисполкома и дал поручение своим службам рассекретить захоронение. Слух об этом быстро облетел город, и вот прямо на деревьях стали появляться венки, цветы, фотографии расстрелянных. Появился и большой деревянный крест. Шли вдовы, дети, внуки безвинно убитых людей, шли дальние и близкие родственники. И тогда власти области и Екатеринбурга принимают решение о строительстве Мемориала на месте захоронения.

Ровно год назад накануне дня Памяти жертв политических репрессий — 29 октября — состоялось освящение Мемориала. Память отлично запечатлела тот осенний день, какие выдаются разве что один раз в сто лет. День был божественно солнечным, светлым, тихим и теплым.

Природа как бы дарила людям эту осеннюю прелесть за их благие намерения. Военный оркестр играл траурные мелодии. Нервы напряжены. Сердце сжимается от боли. В центре — громадный, отделанный черным мрамором крест, к подножию которого люди кладут живые цветы, ставят зажженные свечи. Начинается траурный митинг. Выступает губернатор области Эдуард Россель — тоже репрессированный, мэр Екатеринбурга Аркадий Чернец-кий, священнослужители. Тогда я думал о тех, кто нашел себе последний приют в этой земле. Ясно, что их расстреливали в глухих подвалах и застенках. Делалось это тайно, как делаются все преступные деяния. Главный палач и его команда, как и все палачи-исполнители огромной страны, «работали» ночами, принимая преступные решения и упрятывая трупы — следы своих злодеяний — в тайные захоронения.

Как помню, не обошел стороной и наш гулаговский поселок Екимовку 1937 год. Мне было семь лет, я не мог давать оценок происходящему. Но поселок быстро осиротел, притих. По какому признаку брали мужиков я и теперь до конца не возьму в толк. Хорошо помню большую и дружную семью Пономаревых. Был слух, что глава семьи Илья был священником в Талицком районе. Спасаясь от преследований, пытался скрыться на севере Свердловской области. Занялся там пчеловодством. Нашли — выселили. И вот снова взяли, увезли. Осталось семеро детей. Старший сын погиб на фронте. Еще два воевали, но остались живы, оба инвалиды войны. Забрали наших соседей Черепановых — деда Силантия и его сына Автонома — старообрядцев. Видел в их доме толстенные церковные книги, которым, видимо, была не одна сотня лет. Когда-то их предки, спасаясь от преследований церковных иерархов, укрылись за Каменным поясом, дав потомство уральским и хлеборобам, и мастерам каменных дел. Осталось трое малолетних детей, их мать умерла за год до этого. Из пяти братьев Бураковых, ушедших на войну, двое так и не вернулись, сложив свои головы в битве за Москву. Хорошо помню их отца Александра Михайловича, которого тоже поглотил тридцать седьмой. Их взяли ночью и на рассвете под усиленной охраной вывели из поселка, чтобы отправить в никуда. Позднее часто размышлял о судьбе этих людей. О чем они думали, когда шли по той, через болота, лежневке, которую строили? Знали ли они, что это их последний путь из поселка? Наверное, нет. Крестьяне

всегда верили в справедливость и добро, вины за собой не чувствовали, отбывали ссылку, находясь под комендантским надзором. Верили и теперь, но... кому? Потом, когда читал о «буднях великих строек», о покорении Севера и Колымы, то по детской наивности думал, что этих крепких и работящих людей направляли туда, и они там от голода, холода и болезней и завершили свой земной путь. На самом деле все обстояло гораздо проще. В начале 90-х годов, когда стали открывать архивы, выяснилось, что все арестованные свозились в Тобольскую тюрьму и там по приговорам «троек» расстреливались.

Трудно представить состояние и мысли этих людей, когда их ставили к стенке. За что!?

* * *

Время шло. Близился вечер. Закончилось богослужение, но люди расходились медленно и нехотя. Казалось, что какая-то неведомая сила удерживает их здесь, как бы говоря: «Люди! Взываем к вашей памяти — не забывайте нас, безвинно убиенных! Сделайте все, чтобы наша судьба не стала вашей! Помните!» А сколько еще никому неизвестных захоронений разбросано по России? Что же это — судьба ее народов? Тогда — за что? Ведь ни один народ в XX веке не испытал то, что испытали ее народы! Вот уж поистине пожинаем плоды своей веры, сотворив себе новых кумиров — думал я, собираясь покидать то скорбное место тогда, ровно год назад, как вдруг неожиданно для себя встретил своего сослуживца по Байкаловскому району Соловьева Анатолия Александровича. То что он меня встретил здесь — для него не могло быть случайностью: он работал секретарем Байкаловского райкома партии, когда, в 1960 году, меня принимали в партию и я не скрывал своего «происхождения». А вот присутствие его здесь для меня было полной неожиданностью. И он поведал мне историю своего отца и заодно и о тех последствиях, которые пришлось испытать ему как сыну «врага народа».

На этом месте покоится прах его отца — Соловьева Александра Васильевича, крестьянина и правдоискателя, основателя первой в районе коммуны «Федерация» в 1920 году.

Россия была крестьянской страной и, что бы там ни говорили, основная масса крестьян жили бедно, верили в доброго царя, думали найти своего Конька-горбунка или

Золотую рыбку, мечтали о лучшей доле. Именно поэтому многие крестьяне поверили в «коммуну», пошли за красными, а потом стали искать пути строительства в деревне новой жизни. Так повсеместно стали создаваться коммуны с обобществлением земли, скота. Крестьяне хотели построить новый мир, который, по их замыслу, можно создать на обломках старого. Вступившие в коммуну получали землю, разбирали свои домишки и совершенно на новом месте, вдали от насиженных мест, начинали новую жизнь. Не нужно думать, что это были лентяи. Нет! На первых порах были и какие-то результаты, тем более что власти подпитывали первостроителей техникой, семенами, ссудами, породистым скотом. Однако время шло, а вместе с ним уходил и энтузиазм людей. Начиналась обычная проза жизни, которая была такой же суровой, как и раньше. Уравниловка привела к безответственности, лености, растащиловке и падению производительности труда. Коммуны распадались и создавались вновь новыми людьми и на новом месте. Но пришло время, и Коммуны приказали долго жить.

Так вот и жил, колхозный грамотей с трехклассным образованием Соловьев Александр, надеясь найти правильную дорогу к лучшей жизни. Дважды был членом основанной им коммуны «Федерация». Все, что семья имела: две лошади, две коровы, свинья, молодняк, весь инвентарь, дом, надворные постройки — все стало собственностью коммуны. Потом работал бухгалтером, секретарем коммуны «Гигант», в которую объединились в 1929 году почти все хозяйства района. Печатал статьи в газете «Беднота», стал участником Всесоюзного съезда селькоров. Пригласили на работу в районную газету. Был человеком независимым, прямолинейным, помещал в газете острые заметки, невзирая на лица и должности людей. Убрали. Последние три года работал простым клерком в банке. Накануне массовых репрессий по болезни получил инвалидность II группы, уволился с работы и вышел на пенсию. Однако лавина репрессий не миновала и пенсионера. Что было дальше, рассказывает его сын Анатолий Александрович: «Тогда, в 1938 году, мы жили в райцентре — селе Байкалово, мне шел уже семнадцатый год, учился в средней школе, был секретарем комитета комсомола. Учеба давалась легко и я был одним из первых учеников не только в классе, но и школе. До комсомола был пионерским звеньевым, ребята в звене были дружные, победи-

телями многих соревнований, за что были удостоены права сфотографироваться для газеты «Пионерская правда». Учились мы тогда по системе коллективной ответственности, когда оценивались знания всего звена, чем и пользовались нерадивые школьники, ибо достаточно было одному из звена ответить, как зачет получала вся группа. Рос послушным и прилежным школьником, для своего возраста неплохо разбирался в политической жизни, верил в победу коммунизма. Отец с его «трехлеткой» давал мне фору по многим вопросам и был для меня большим авторитетом.

А тучи все сгущались — настал 1937 год, начались массовые аресты. Среди арестованных оказались сподвижники отца по организации коммуны. В начале 1938 года меня неожиданно вызвали в райком комсомола и потребовали представить биографию отца, без объяснения причин. Он по моей просьбе написал ее, а я, все еще не понимая, для чего это делается, отнес ее в райком комсомола. Развязка приближалась. Управляющий банком некто Аксенов написал докладную на имя первого секретаря РК ВКП(б) Рябкова, в которой обвинил в неблагонадежности и возможной вредительской деятельности бывшего работника его учреждении Соловьева — моего отца.

Рябков тут же переслал эту записку начальнику РО НКВД Вшивцеву. И гром грянул — в ночь с 8 на 9 марта 1938 г. отца арестовали и тут же этапировали.

Оттуда мы получили от него только доверенность на получение пенсии. Мама ездила в областной центр, надеясь на свидание, но безрезультатно. Так я стал сыном «врага народа». На второй же день после ареста отца меня освободили от обязанностей комсомольского вожака и хотели исключить из членов ВЛКСМ, но заступились комсомольцы школы. Пенсия отца и корова были источниками существования семьи. Теперь их не стало — увели со двора и кормилицу семьи — корову.

Сразу же после ареста отца написал подробное письмо на имя Сталина, отметив, что произошло недоразумение и что отец арестован ошибочно. Получил уведомление о том, что письмо доставлено в канцелярию Кремля. Ответа не последовало. Летом этого же года съездил на родину отца, в деревню Верхняя Иленька — собирал подписи земляков в защиту отца. Да где там! Собрал не более десяти подписей — народ трепетал и был запуган, боясь навлечь на себя беду. А судьба отца не давала нам покоя. Семья

была уверена, что отец еще жив — наверное, осужден. А вот за что и на сколько лет, и где находится — не знали. Прошла война и только после смерти Сталина и XX съезда партии люди узнали правду, хотя далеко не всю.

Надежд на то, что он живой, не было. Он был инвалидом и тяжело болел. Но нам надо было знать всю правду. В ноябре 1955 г. я обратился с заявлением на имя председателя Госбезопасности по Свердловской области с просьбой о пересмотре дела моего отца.

В течение года меня постоянно информировали о пересылке заявления то в прокуратуру, то в военный трибунал Уральского Военного округа. Тогда я написал письмо в ЦК КПСС, на что в сентябре 1956 года получил справку военного трибунала Уральского округа о том, что «дело по обвинению Соловьева Александра Васильевича пересмотрено военным трибуналом Уральского Военного округа 27 июля 1956 года. Постановление от 13 мая 1938 г. в отношении Соловьева А. В. отменено, делопроизводством прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления. Соловьев А. В. по данному делу реабилитирован посмертно».

В марте 1957 г. выдали свидетельство о смерти отца, в котором было сказано, что он умер 28 марта 1947 года в возрасте 50 лет от склероза сердца. Было совершенно ясно, что это очередная ложь КГБ — отец сердечник, инвалид, не мог выжить в лагерях в течение еще 9 лет. После реабилитации матери назначили пенсию за потерю кормильца и выдали двухмесячное пособие 120 рублей и... все!

По моему настоянию тогда же представители органов КГБ выезжали в район и, допросив тех людей, которые знали отца и арестованных с ним лиц, получили самые положительные характеристики. Я попросил допросить и тех, с чьей подачи могли быть загублены эти люди: Аксенова — автора записки в райком и еще одного человека — Бахарева С. А., который вместе с отцом был организатором коммуны. Последний в 1937 году был арестован, но потом выпущен, что было редкостью в те времена и наводит на мысль о его неблаговидной роли в аресте и гибели отца и односельчан.

Однако допросить Аксенова и Бахарева не удалось: первый жил где-то на Кавказе, второй, сославшись на болезнь, не явился. Да и настойчивости на этот раз попросту не было у служащих КГБ.

Позднее, уже после выхода на пенсию, д начале 90-го-дов, мне удалось ознакомиться с частью документов по делу отца. Как выяснилось, в 1938 году Свердловским УНКВД было сфабриковано дело «О подпольной контрреволюционной меньшевистской организации», имеющей целью свержение существующего режима. В эту «организацию» входило более 300 человек. Все они, по словам работников КГБ,— были расстреляны.

В эту организацию зачислили и моего отца и его земляков, включая председателя исполкома райсовета Новоселова, главного зоотехника района В. Л. Сутягина, председателя Байкаловского сельского Совета Соловьева А. А. и других. Моего отца обвинили в том, что он проводил антисоветскую агитацию. Работая в сельхозбанке, умышленно запутывал счетоводство в колхозах, неправильно распределял кредиты, предоставляемые банком, поддерживал связи с другими членами контрреволюционной организации, передавал им руководящие указания. Признание во всех этих «преступлениях» отцом подписано. В деле есть «показания» и Сутягина, который признается, что, являясь членом подпольной контрреволюционной организации, он, как главный зоотехник района, занимался вредительством, распространял инфекционные заболевания скота в колхозах, размещал животноводческие фермы в заведомо неблагоприятных местах, запутывал отчетность и т. д.

Соловьев А. А. «признается», что будучи председателем Байкаловского сельского Совета, укрывал кулаков, выдавая им ложные справки, организовал в Байкалово ложный колхоз, вел антисоветскую пропаганду и т. д.

Понятно, что «царицей доказательств» вины людей в то страшное время было их «чистосердечное признание» в деяниях, которые люди не совершали. И мы знаем, как добывались эти признания. Но для видимости добывались и первоисточники. Для этого создали армию внештатных сотрудников — «сексотов». Уже выйдя на пенсию и проживая в Екатеринбурге, в 1991 году вновь обратился в управление КГБ с просьбой ознакомить меня с делом отца, на что получил официальную справку, в которой говорилось, что мой отец Соловьев Александр Васильевич арестован в марте 1938 года по подозрению в проведении контрреволюционной деятельности и по постановлению тройки при НКВД от 13 мая 1938 года был расстрелян в Свердловске 14 мая 1938 года.

Далее сообщалось место захоронения жертв репрессий — 12 км автодороги Екатеринбург — Первоуральск. Одновременно выражалось соболезнование по поводу постигшей семью трагедии. Вслед за этим мы получили новое свидетельство о смерти отца, в котором говорится, что Соловьев Александр Васильевич 14 мая 1938 года в возрасте 40 лет расстрелян в городе Свердловске. Расстрелян через 66 дней после ареста».

Я слушал этого человека и еще сильнее проникся уважением к нему. Он был значительно старше меня. Под его началом проработал в Байкаловском районе почти два десятка лет, когда он работал секретарем РК КПСС и председателем исполкома райсовета. А я директором школы-интерната и руководителем отдела народного образования. Он всегда был внимателен к своим подчиненным, вникал в суть их проблем, он был человеком глубоко интеллигентным, воплощением доброты, порядочности и уважительного отношения к людям. Но имел и «недостатки», был «сыном врага народа» — начавшееся похолодание после хрущевской оттепели вернуло многие запреты «на круги своя». Был гуманитарий, не умел выгодно показать себя и свои успехи, даже если они и были. И дальше не пошел, как не пошли и многие способные дети репрессированных, которым еще на взлете подрезали крылья.

Действительно, сразу же после ареста отца его пытались исключить из комсомола. Потом отказали в призыве в армию, а когда призвали, то годного к строевой службе и грамотного юношу зачислили в стройбат.

Однако там, на Дальнем Востоке, где он «укреплял» границу, его быстро заметили: в марте 1942 года приняли в члены ВКП(б), присвоили звание старшины, назначили заместителем политрука роты и поручили вести полит-учебу и оформлять партийную документацию.

После окончания военных действий на Востоке командование части, учитывая его очевидные способности и прилежание, рекомендует его на учебу в Саратовское военно-политическое училище. Но до училища парень не доехал — в штабе армии, на комиссии, выяснилось его прошлое, и ему дали от ворот поворот.

Анатолий Александрович был единственным сыном в семье, и, как он сам признался, получилось так, что отец своею смертью от смерти спас своего сына и этим продолжил свой род. «Мы с группой новобранцев, зачисленных в; стройбат,— продолжает рассказ Анатолий Александре-

вич,— в конце октября 1940 года были зачислены в батальон, который располагался на границе и был занят строительством приграничных укреплений. В начале января 1941 года, когда началась проверка личного состава батальона на благонадежность, то всех стройбатовцев, чьи родители были репрессированы, спешно отправили подальше от границы. Правда, уже в строевую часть, но подальше от границы. Эта чистка, уверен, спасла мне жизнь, так как батальон, из которого нас убрали, в феврале 1941 года был переброшен в Литву на обустройство новой границы. Батальон, находившийся на границе, был полностью уничтожен в первые дни войны. Вот и получается, что своею смертью отец от смерти меня спас и тем самым продолжил свой род.

Отцовская линия еще долго преследовала меня. Даже сына, которого в 70-е годы определили на службу в Западную группу войск, на сборном областном пункте развернули на 180 градусов и отправили на Камчатку. Не получился и перевод меня на ответственную должность в закрытую зону». Я слушал его и думал, крепок и неистребим крестьянский корень! И как же долго будут его истреблять — дважды закрепостят, дважды в 30-е годы будут искоренять и убивать, а он, надломленный, но не сломленный, будет жить и оставлять на земле подобных себе хлеборобов и рабочих, интеллигентов и ученых. Вот и земледельческий род Соловьевых, вышедший из курских крепостных крестьян и переселившийся в Зауралье еще в 18 веке, выжил. Выросли и дали потомство 3 внука расстрелянного крестьянина Соловьева Александра Васильевича: двое живут и работают в Екатеринбурге, а третий стал ученым, доктором физико-математических наук, живет и работает в Элисте.

* * *

Это была моя вторая поездка к Мемориалу. На мою беду рейсовый автобус ломался, прерывая ход моих раздумий, и я боялся, что могу не поспеть к отходу колонны автобусов, которая должна следовать от Кафедральной площади на двенадцатый километр. Еле-еле поспел, втискиваясь в автобус почти на ходу. Мемориал был готов, и люди по прибытию туда сразу же устремились к тем мраморным плитам, на которых отлиты фамилии, инициалы и годы жизни тех людей, которые нашли себе здесь

последний приют. Несли цветы, ставили зажженные свечи, поднимали чарки за упокой убиенных здесь людей. Сначала предполагалось установить 312 плит, по 40 фамилий на каждой — всего более 12 тысяч имен. Но жертв оказалось более 18 тысяч! Плиты установлены на выложенных из красного кирпича блоках, символизирующих тюремные стены. А громадный черный крест в центре символизирует торжество Памяти и победы Добра над Злом. И снова траурный митинг. Первым выступил человек, опаленный огнем репрессий еще в детстве, и говорил он не столько по долгу службы, сколько по велению своего сердца и души своей: «Пусть каждый в душе своей даст клятву сделать все, чтобы это не повторилось. Я, как губернатор области, такую клятву даю»,— заявил Эдуард Россель.

Вместе с мэром Екатеринбурга Аркадием Чернецким, который немало сделал для сооружения Памятника, губернатор перерезает ленточку и открывает Мемориал. Выступивший председатель областной Ассоциации жертв политических репрессий Кривоногов А. А. нашел немало теплых слов в адрес тех, кто сооружал комплекс, и тех, кто хранит память о родных и близких, покоящихся в братской могиле. То, о чем говорил в своем выступлении Александр Александрович, сполна выстрадано им. «Из 18 тысяч, что покоятся здесь,— говорил он,— более 700 женщин и свыше двух тысяч священников, в отдельные ночи в 1937 году расстреливали по 100—150 человек, а в 1938 году — 200—240 человек». Это потрясающие цифры!

Священнослужители пяти религиозных конфессий освятили место захоронения жертв политических репрессий. Вечной памяти душе скорбящей символизирует и пятигранник, сооруженный в центре Мемориала.

На этот раз вместе со мной приехал и бывший собкор «Уральского рабочего», а ныне редактор белоярской районки Коротких Василий Иванович. Его отец Иван Иванович, колхозный шофер из Артинского района, был зачислен в «шпионы» панской Польши, арестован в 1937 году и через месяц расстрелян. Покоится в этом захоронении. Вместе с другими сыновьями «врагов народа» они соорудили в Ачите памятник репрессированным родителям. Читал отрывки из его повести о том трагическом событии, которое произошло с отцом и его земляками.

Он долго стоял, склонив голову, когда на мраморной плите нашел имя своего отца. О чем он так долго думал в эти минуты? Наверное, о том же, о чем думали все люди,

что были здесь в этот день. Разумеется, каждый, думая о своем, мысленно задавал одни и те же вопросы:

— За что?!

— Почему это стало возможным?!

— Кто те главные палачи, по воле которых произошли те кровавые злодеяния?!

— Неужели потомки предадут забвению случившееся. И будут обеливать тот режим, как это делают сейчас некоторые люди?!

В холодном синем небе плывут над печальным урочищем белые облака, словно души умерших людей. Над притихшей толпой, безмолвным лесом стоит колокольный звон. Земля устилается живыми цветами, и рефреном всему этому звучат слова в центре Мемориала: «Здесь покоятся останки погибших безвинно расстрелянных наших соотечественников. Правда о местах массовых захоронений и причинах смерти скрывалась многие годы. Сегодня мы узнали их имена. Замедли шаг, обнажи голову перед братской могилой».

Ничто на земле не проходит бесследно. Тайное всегда рано или поздно становится явным.

* * *

Стоял холодный февраль 1930 года. Лютые морозы стояли не только на Урале и в Сибири. Они докатились и до Москвы. Однако в кабинете генерального секретаря было тепло и уютно. Хозяин кабинета был один. Он просматривал донесения с мест о ходе раскулачивания. Вести успокаивали его. Все шло хорошо, так как и было задумано: начавшаяся по его замыслу «революция сверху», как ее окрестили, идет успешно. Волнений нет. Газеты с ликованием пишут о ликвидации в стране последнего эксплуататорского класса — кулаков. Сопротивление правой оппозиции, выступившей в защиту кулаков, сломлено. Ее инициаторы — редактор «Правды» Бухарин, председатель совнаркома Рыков и председатель ВЦСПС Томский — повержены. Правда, пока остались на свободе, но это только пока. Всему свое время. Убрать их сейчас значит дать повод противникам думать, что мстит, сводит счеты. Нет, надо подождать. Он никогда не принимал необдуманных решений и не спешил.

Вот и теперь, просматривая доставленные ему материалы, он не нашел сообщений о сопротивлении кулаков.

Он предвидел это, так как почти три года ушло на подготовку к раскулачиванию. Мы ослабили кулака экономически — запретили аренду земли и применение наемного труда, в несколько раз увеличили налоги, ввели твердые цены на сдаваемый нам хлеб. «Но главное, что мы сделали,— думал вождь,— снова раскололи крестьян, перетянули малоимущие слои населения деревни на свою сторону: освободили от налогов 35 процентов маломощных хозяйств, переложив их долю на кулаков, дали право крестьянам самим распределять план хлебосдачи, отдавали беднякам 25 процентов изъятого хлеба у кулаков, которые отказывались сдавать нам хлеб по твердым ценам. Крестьяне снова поверили нам, и теперь снова за нами основная масса земледельцев. И кулак, оставшись наедине, нам уже не страшен». Сталин считал себя марксистом, верным ленинцем. Он хорошо усвоил постулаты теории Маркса — обобществление всех средств производства, уничтожение частной собственности, как источника всех бед на земле, и построение бесклассового коммунистического общества.

В октябре 1917 года, думал он, мы совершили социалистическую революцию. Установили диктатуру пролетариата, объединили народы России в Союз, сконцентрировали в руках государства всю промышленность. А теперь вот создаем колхозы и совхозы — основу для социалистического переустройства деревни. Правда, с этим мы немного подзатянули. Вряд ли Ленин так долго мог терпеть кулаков — он ненавидел их больше всего на свете, называл «кровопийцами», «вампирами».

Ленин, как всегда, искал и находил выходы, казалось бы, из самых сложных положений. Все были против нас, даже восстали моряки в Кронштадте. Но Ленин придумал НЭП. Кто-то считал, что это надолго. Но мы-то знали, что возрождение капиталистических начал — мера вынужденная и временная. Нам нужна была передышка, чтобы восстановить разрушенное войнами хозяйство, собраться с силами и снова перейти в наступление и прежде всего в деревне, где возрождалась сельская буржуазия — наш классовый враг.

Вот и правая оппозиция выступает против этого, утверждая, что кулак врастет в социализм. Нет! Так Ленин не думал. Его последняя работа «О кооперации» — есть не что иное, как наказ о кооперации крестьян и создании на селе мощных, типа промышленных, хозяйств с исполь-

зованием техники и свободных от эксплуатации тружеников деревни. Вот уже приступили к строительству тракторных, комбайнового и других заводов.

Меня обвиняют в насилии. Но насилие по Марксу — повивальная бабка истории. Разве Октябрьская революция, гражданская война, красный террор, подавление крестьянских мятежей — не насилие? Насилие — составная часть ленинского учения о диктатуре пролетариата. Насилие не более чем хирургическая операция: вначале больно, зато потом все будет хорошо.

Обладая отличной памятью, он хорошо усвоил содержание ленинской работы «Государство и революция». В ней вождь революции обосновал необходимость установления диктатуры пролетариата после победы социалистической революции, чтобы сломить сопротивление буржуазии. Диктатура — это власть, опирающаяся на насилие. Это кровавая борьба. Да, Ленин умел подводить теорию под насущные задачи революции. Сталину еще предстояло стать теперь уже единственным теоретиком коммунистического строительства, и он готовил себя к этому.

Обо всем этом думал Сталин в этот поздний час холодной февральской ночи 1930 года. В кабинет неслышными шажками вошел Молотов. Невысокого роста, полного телосложения. На короткой шее — круглая, как яблоко, голова, круглое лицо с глубоко посаженными глазами. И вообще он весь был какой-то круглый. Молотов был деловит, немногословен, обладал огромной работоспособностью, послушанием и умением предугадывать мысли своего патрона.

Сталину нравился этот послушный чиновник и даже по душе был его псевдоним. Этот не предаст, не пойдет против, как другие. Именно поэтому он и поручил Молотову оперативное руководство гигантской по своим масштабам операцией. На память пришла фраза, сказанная как-то Молотовым: «Надо ударить так по кулаку, чтобы перед нами вытянулся середняк». Молотов не отличался красноречием, но это высказывание стало крылатым и широко использовалось в партийном обиходе.

Они поздоровались. Сели за стол, и Молотов, развернув перед хозяином кабинета карту, стал рассказывать и показывать на карте ход раскулачивания и места, отведенные для расселения кулаков. На карте были обозначены все крупные центры Урала, Сибири и Дальнего Востока. От них шли жирные линии в малопригодные для

проживания и редко населенные районы. Этих линий было больше всего и они были протянуты далеко на Север. Другие, более короткие, упирались в будущие поселки горняков, шахтеров, лесозаготовителей. Всего предполагалось к расселению только в 1930 году более 400 тысяч семей репрессированных.

Сталин остался доволен информацией, и они, обсудив еще ряд вопросов, тепло расстались. Сталин несколько раз прошелся по кабинету. Его походка была неторопливой и совсем бесшумной и чем-то напоминала крадущегося к своей жертве хищника. Лицо спокойное, невозмутимое, холодное и по нему было трудно судить о мыслях этого человека. Благостное настроение не покидало Сталина.

Он еще не стал вождем всех времен и народов, но делал все, чтобы стать им. Как и все вожди, жил скромно. Мало чем отличался от других. Одевался просто — неизменный китель, сапоги да длинная кавалерийская шинель — таким запечатлеет его история. Правда, природа не наделила его ораторским искусством, как Троцкого или того же Кирова. Но теперь не это главное.

Зато теперь он — главный марксист не только у себя, но и за рубежом. А его работа «Марксизм и национальный вопрос» стала настольной книгой для каждого коммуниста. Теперь вот на его плечи легла вся тяжесть защиты ленинизма от оппортунистов всех мастей. Считая себя учеником Ленина, он отлично понимал, что рано или поздно ученики великих людей становятся вождями. Все шло к этому.

Выведен из игры и выслан за границу Троцкий — самая яркая фигура из ленинского окружения. Отстранены такие авторитеты, как Каменев и Зиновьев. Непростительной ошибкой посчитал высылку за границу Троцкого.

Хотел поступить по-ленински, тогда мы депортировали за границу оппозиционно настроенных философов, ученых, писателей. Нет, и тогда мы были наивными либералами, а теперь вот эта моя ошибка с Троцким — чего он только не пишет! А ведь печатают, и читает вся Европа. Нет! Это первая моя ошибка и она будет последней — думал он, анализируя свои поступки. Сталин всегда приходил к выводу, что и Ленин, окажись в этих условиях, действовал бы точно так же. Он еще чистил себя под Лениным. Ленин стоял у истоков пролетарской революции, он был гениальным революционным стратегом и тактиком. Умел, исходя из обстановки, маневрировать, принимая решения, часто идущие вразрез с общепринятыми. Чего стоят его установки о по-

ражении Отечества в войне, заключение позорного Брестского мира, обещание дать землю крестьянам. И, наконец, новая экономическая политика. Таким был Ленин.

Теперь мы стоим у истоков социализма, который надо построить в одной отдельно взятой стране. Ликвидируя последний эксплуататорский класс в деревне, мы создаем все условия для победы социализма. Сейчас другое время, стоят другие задачи и нужны новые вожди. Хотя последних не выбирают и народ получает их такими, какие они есть.

Мечтание всегда было присуще вождям. Вот даже Ленина и то называли «кремлевским мечтателем». Сталину тоже не чуждо было это чувство.

Но он считал это слабостью и хранил его даже от самых близких ему людей. Как истинный марксист понимал, что жизнь, это — борьба, борьба классов. И побеждает тот, кто упреждает врага и первым наносит удар.

Тут ему в голову пришла мысль Троцкого — «эффект догорающей свечи». Действительно, свеча, догорая, вдруг вспыхивает ярким пламенем и — затухает. Наверное, вот так же и в нашей борьбе: чем ближе наша победа, тем острее становится классовая борьба.

Но классов, враждебных нам, нет. Мы уничтожаем последний в деревне. Да, но остаются носители враждебного нам сознания — те же кулаки, которых мы не в состоянии физически всех уничтожить и вот вынуждены высылать их на Север; разные там ученые, интеллигентики, недобитые беляки. Много их и они будут бороться с нами, пока живы, всеми силами, на что способны. К тому же мы находимся в окружении империалистов, которые засылают к нам шпионов и диверсантов. Значит, нельзя нам расслабляться. Надо выискивать затаившихся врагов и уничтожать, как уничтожают бешеных собак. Именно к этому нас всегда призывал Ленин.

Благодушие постепенно покидало Сталина. Чем больше он думал о врагах, тем сильнее воспалялось его болезненное воображение и тем четче в его сознании вызревали чудовищные планы борьбы со своими возможными противниками. Но для этого нужны надежные и крепкие люди во главе силовых наркоматов. На Ворошилова можно полностью положиться — хорошо знакомы еще со времен гражданской войны, проверен, не подведет. Но вот Менжинский — глава ОГПУ — слаб, больно интеллигентен. Может не понять тех задач, которые придется решать этому органу в новых условиях.

Вот если бы Ягода — первый заместитель председателя ОГПУ. Безупречная биография. Племянник Свердлова, в органах с 1919 года. Был замом еще у Дзержинского, проявил себя при разоблачении хозяйственных дел, в том числе «шахтинского», Промпартии. Менжинский часто болеет, и Ягода начинает играть первую роль в его ведомстве. Усерден. Исполнителен. Этот все поймет. С этими мыслями он и закончил свой рабочий день — было двенадцать часов ночи. Далеко на востоке занималась огненно-красная заря нового дня — кровавый рассвет медленно растекался в предутреннем морозном воздухе. Жизнь шла своим чередом — вожди думали о своем народе. А народ огромной страны шел навстречу новым испытаниям, еще не ведая насколько трудными они окажутся для него.

Пройдет совсем немного времени после той февральской ночи 1930 года и Сталин станет тем, кем он и хотел стать, а для народов огромной страны стал тем, кем и был — палачом, который превратил целую страну в гигантский концентрационный лагерь.

* * *

Поистине гениальные люди (но далеко не все) обладают редким даром интуитивного предвидения будущего, улавливая в нем признаки надвигающейся беды.

Писатель-гуманист Ф. М. Достоевский, который стоял у истоков набирающего обороты насилия, предрекал возможность прихода антихриста. В 1904 году писательница Тимофеева В. В. впервые опубликовала высказанные Достоевским еще в 1874 году мысли, который, размышляя о судьбах российского народа, говорил: «Они (либералы) и не подозревают, что скоро конец всему... всем ихним «прогрессам» и болтовне. Им не чудится, что ведь антихрист-то уже родился и идет!» Она отмечает, что он произнес это с таким выражением и в голосе, и в лице, как будто возвещал мне страшную и великую тайну. Действительно, нашим новоявленным пророкам было чуждо добро и сострадание к людям. Они обладали сильной волей, жестокостью, непримиримостью к своим политическим противникам, допускали обман, ложь, насилие, несправедливость. Обладая каким-то гипнотическим свойством влияния на людей, парализуя этим их волю и способность к самовыражению, они были воплощением дьявола во плоти. Вот что писал Потресов о Ленине: «Ни

Плеханов, ни Мартов, ни кто-либо другой не обладали секретом излучавшегося Лениным прямо-таки гипнотического воздействия на людей, я бы сказал, господства на ними. Плеханова уважали, Мартова любили. Но за Лениным шли как за единственным вождем без каких-либо оговорок».

Ленин обладал неукротимой энергией и был неистов, подобно Гитлеру. Сталин также был наделен способностью гипнотического влияния на людей. Но если за Лениным шли, как за вождем, то Сталина боялись.

Не обладая ленинским умом, он тщательно скрывал свою посредственность: был немногословен, всегда взвешивал свои мысли, придавая высказанному им, как истине в последней инстанции. Бакинские революционеры в своих воспоминаниях отмечали, что Сталин в начале своей революционной деятельности имел обыкновение почти всегда опаздывать на собрания. Но когда он входил,— сразу же менялась атмосфера, сковывалась деловитость. Говорил тихо, придавая сказанному какую-то особую значимость, хотя всегда выступал последним и повторял уже высказанное до него.

Сталин не был оратором, часто высказывал ординарные мысли и в примитивной форме. Но слушатели внимали ему, устраивая бурные овации, как великому оратору. Подтверждение этого и воспоминания Черчилля. В 1959 году он писал: «Сталин произвел на нас величайшее впечатление. Его влияние на людей неотразимо. Когда он входил в зал Ялтинской конференции, все, словно по команде, вставали и, странное дело, держали почему-то руки по швам». Далее Черчилль пишет, что он однажды решил не вставать, но когда вошел Сталин, будто потусторонняя сила подняла английского премьера с места.

Однажды в присутствии Троцкого Сталина назвали «посредственностью и ничтожеством», на что Троцкий ответил: «Посредственность — да, ничтожество — никогда!» Сталин никогда не спешил. Даже во власть не входил, а, скорее — вползал: медленно и осторожно. Но когда вполз — всё почувствовали его железную хватку и поняли, насколько опасен этот человек. Внешне всегда спокойный и непредсказуемый в своем поведении. Обладал каким-то звериным инстинктом и был ужасен во гневе.

Адмирал Исаков описывает эпизод, который произошел на Военном совете с участием Сталина в его кабинете. Разговор шел об аварийности самолетов и, когда очередь дошла до Рычагова — героя испанской войны, командую-

щего военно-воздушными силами страны — он выпалил: «Аварийность и будет большой, потому что вы заставляете летать нас на гробах!» Это было неожиданно — все смолкли, зная, как много внимания вождь уделял авиации, и это могло рассматриваться, как выпад против него. Все замерли — ждали, что будет. Тишина была зловещая. Ходивший до этого Сталин остановился. Затем прошелся и, вынув трубку изо рта, медленно и тихо произнес: «Вы не должны были так сказать». Затем еще раз прошелся, снова произнес эту фразу и прервал заседание. Можно только представить, какая буря страстей бушевала внутри этого человека в то мгновение. Но он, казалось, внешне был спокоен, невозмутим. Через неделю Рычагов был арестован и исчез навсегда. Страшен был вождь трудового народа! Нарком был молод, горяч и неопытен. Умел воевать, но не знал о повадках кремлевского затворника. Рычагов не был врагом для Сталина, просто допустил оплошность. Он затронул непогрешимость тирана и поплатился жизнью. Сталин был мастером партийных интриг. Со своими политическими противниками, когда они представляли угрозу для его власти, он расправлялся с помощью своих же противников.

Сталин, как и все народные вожди, пуще всего берег свою популярность. Он понимал толк в людях и всегда находил нужных ему людей — послушных, исполнительных и недальновидных. Раскулачивание и репрессии после загадочного убийства Кирова он провел руками Ягоды. А расстрелы по разнарядкам 1937—38 годов руками Ежова. Дабы отвести от себя подозрения, Ягода и Ежов были объявлены врагами, виновниками расправ и казнены. Народ видел «справедливость» своего вождя и славил его. Верным псом и отменным палачом, но рангом пониже, был Молотов, который начинал свою кремлевскую страду еще при Ленине.

Когда я прочитал «Сто сорок бесед с Молотовым» Феликса Чуева, то был просто поражен убогостью рассуждений этого человека. Обычно люди в старости осмысливают прожитую жизнь, находят свои ошибки, в чем-то раскаиваются. Но Молотов ни в чем не раскаивался и ни о чем не сожалел. Он выглядит дубоватым средневековым схоластом. Вот его кредо. Были враги, мы их уничтожили и избавили себя от пятой колонны в войну. Хорошая жизнь — это обывательщина. Плохо живем — виноват империализм, пока он существует, сохраняется угроза

войн. Путь к коммунизму — через уничтожение классов и создание единой государственной собственности. Без тени смущения берет на себя всю ответственность за расстрелы советских работников, т. к. занимал должность Председателя СНК. У них, видимо, было разделение «труда». Сталин подписывал бумаги на уничтожение партийных работников, Ворошилов — на военных, а Вышинский — на работников правовых органов. Молотов называет Сталина главным организатором репрессий, а себя первым помощником. Без тени смущения он говорит: «Мы должны были пройти через террор. И пускай кто-то доказывает теперь, что нельзя было этого делать». Какой цинизм! И это — не старческий маразм выжившего из своего ума человека — у него хорошая память и он последователен в своих суждениях. Жестокости «чудесного грузина» — не только результат личностных качеств Сталина, они унаследованы им от своего учителя. Не случайно тот же Молотов говорит, что «Ленин был суровее Сталина». Их различал только уровень интеллекта, да способы борьбы для достижения поставленной цели.

Сталин действовал «тихой сапой», как говорили в народе, т. е. скрытно, долго готовился к броску, накапливал силы. Был хитер и скрытен. Ленин был смел, прямолинеен, шел в наступление открыто, как бы говоря «иду на вы», не боялся ответственности за свои поступки. Только один раз вождь революции проявил трусоватость, когда скрыл от потомков свое личное участие в принятии решения о расстреле царской семьи. Боялся подорвать свой авторитет. Во всем остальном Ленин и Сталин были удивительно похожи друг на друга. Они оказались близнецами-братьями по тем последствиям, которые оставили после себя в истории, и тем способам, с помощью которых они удерживали власть, войдя в нее. Оба оказались палачами. Не случайно раньше говорили, что «Сталин — это Ленин сегодня», а теперь говорят так: «Ленин — это Сталин вчерашний». Теперь вот снова «Ленин с нами» — только не живой, а мертвый. О нем много говорят и пишут и снова, как несколько лет назад, выбирают место для его перезахоронения. Но с нами теперь не мумия вождя, которую нам преподносили за божество, а подлинный, рассекреченный вождь, и он предстал перед нами таким, каким он был на самом деле, и от его «человечности в человеке» не осталось и следа. Но Ленина рассекретили не Вл. Солоухин, Волкогонов, Латышев, впервые взявшиеся

за столь необычное и опасное на первых порах дело. Его рассекретило Время. Околдованные ленинской иконой и плотно зашоренные, мы принимали на веру все высказывания вождя, не подвергая сомнению даже то, что лежало на поверхности и выглядело чудовищным.

Находясь в далекой Женеве, вдали от революционных событий в России, он шлет письма, как надо действовать в начавшейся революции 1905 года: «никаких формальностей — плюньте на все это, вооружайтесь кто чем может (ружье, револьвер, бомба, нож, кастет, палки, тряпки с керосином для поджогов, веревка, лопата, пероксилиновая шашка, колючая проволока, гвозди против кавалерии и т. д.). Какая забота! Потом он наставляет, что надо втянуть в это дело молодежь, создавая из ее числа боевые дружины, и приступить к делу: «убивать, взрывать, нападать на городовых, полицейских, случайно отбившихся казаков, забрасывать камнями, обливать кипятком и кислотами». Какое богатое воображение! Будущий вождь просто неистощим в своем злобствовании и придумывании способов, как лучше и больше убивать людей. Известные революции начинались «не по-ленински». Так, Французская буржуазная революция началась с организованного неповиновения королю депутатов, которые потом были поддержаны жителями Парижа. Февральская буржуазная революция в России началась со всплеска недовольства народа, она была скоротечной и привела к отречению от престола царя и образованию Временного правительства. Обошлось без ленинских наставлений. Все революции начинаются стихийно в отличие от переворотов, которые требуют определенной подготовки сил, готовящих его. А каков ленинский лексикон и какая богатая палитра эпитетов и характеристик! «Морда, холуй, харя, подонок, мерзавец, изверг, идиот, наймит, проститутка, и т. д. Плеханов — «подлейший перебежчик, мерзавец», Роза Люксембург — «идиотка, дура», Каутский (выдающийся революционер, личный секретарь Энгельса, его идеи подтвердило время) — «негодяй, щенок, мещанская сволочь, лакей буржуазии, пошлый болтун», Размирович (председатель Ревтрибунала) — «глупая солдатская жена», крестьяне — «кровопийцы, пауки, вампиры». Николай II — «идиот, изверг, кровавый, тупой, кровожадный, слабоумный, главарь шайки». Люди для Ленина были не более чем строительным материалом для достижения поставленной цели.

В ноябре 1917 года в статье «Вниманию рабочих» Максим Горький — человек, наиболее близкий к Ленину, писал: «Жизнь во всей ее сложности неведома Ленину. Он не знает народной массы, не жил с ней, но он по книжкам узнал, чем можно поднять эту массу на дыбы, чем всего легче разъярить инстинкты. Рабочий класс для Лениных то же, что для металлурга руда».

Вождь народа грел руки на страданиях народа, вызванных как Мировой войной, так и действиями его партии большевиков. Взгляните на ленинские «рекомендации».

Еще до начала Гражданской войны, в конце 1917 года, Ленин написал всем широко известную (и, казалось, безобидную) статью «Как организовать соревнование». Перечитайте ее! Взгляните на ее содержание глазами свободного от идеологических оков человека. Раньше, воспитанные в духе ненависти к буржуазии и загипнотизированные ленинским иконостасом, мы не замечали в этой статье геноцида всех имущих, кто бы они ни были. И «чем разнообразнее, тем лучше». Это «разнообразнее» особенно ярко выразилось в его советах: одних — расстрелять, других — повесить («непременно»), третьих — в концлагеря, а вот кавказцев (секретная телеграмма Орджоникидзе) — перерезать, расстрелять — каждого десятого на месте, заставить чистить сортиры, оставить без хлеба, выдать желтые билеты, взять в заложники и т. д.

«Злодейски гениальный Ленин» был неистощим по части советов как лучше уничтожать и унижать людей. Его злодейство было поистине гениальным. И оно было унаследовано его гениальными соратниками.

Когда высылали за границу (и на север тоже) ученых, публицистов, писателей, Зиновьев, отвечая своим оппонентам, писал, что «...мы можем прибегнуть и не к столь гуманной мере, мы сумеем обнажить меч». Другими словами — можем отрубить и голову. И это говорит Зиновьев после Гражданской войны. А вот что по этому поводу говорит Троцкий: «...высылаемые люди сами по себе политически ничтожны и что в случае военных осложнений они могут оказаться врагами, и мы тогда вынуждены будем расстрелять их по законам войны» и просит признать эту акцию выдворения ученых за рубеж гуманной. Ленинские «гуманисты» помешались на внутренней и внешней агентуре. А вот еще пример. В 1929 году за так называемый правый уклон в партии были сняты со своих постов Бухарин и Томский. Тогда еще можно было что-то

возразить начинающему диктатуру и его упрекали за жестокие меры по отношению к «уклонистам», на что Сталин ответил: «Говорят, что Ленин наверняка поступил бы мягче, чем поступает теперь ЦК в отношении Томского и Бухарина. Это совершенно неверно. Как поступал Ленин в таких случаях — припомните-ка. Разве не помните, что тов. Ленин из-за одной маленькой ошибки со стороны Томского угнал его в Туркестан». Таким образом, читая Волкогонова, а теперь вот и Латышева, напрашивается вывод о том, что сталинские репрессии — не плод его больного воображения. Он унаследовал их от Ленина, они были альфой и омегой того тоталитарного режима, который насаждал в России вождь мирового пролетариата. Все эти Троцкие, Молотовы, Кагановичи, Калинины, Ворошиловы и др., загипнотизированные «злодейски гениальным» Лениным, шли его дорогой, следовали его заветам и были воспитаны в духе классовой ненависти к возможным и невозможным противникам.

Сталин был одним из этой ленинской когорты, достоинства которого так высоко оценил Ленин, выдвинув «чудесного грузина» на пост Генерального секретаря партии, отдав ему таким образом на заклание народ великой страны.

Жестокость Ленина нашла свое отражение и в печально-знаменитой 58 статье уголовного кодекса, который составлялся с его личным участием и его правками. Так, он в раздражении пишет наркому юстиции: «Тов. Курский, по-моему, надо расширить применение расстрела». А на второй день после этой «рекомендации» вновь пишет: «Тов. Курский! Посылаю вам набросок дополнительного параграфа Уголовного кодекса. Набросок черновой, который, конечно, нуждается во всяческой отделке и переделке. Основная мысль, надеюсь, ясна, несмотря на все недостатки черняка: открыто выставить принципиальное и политически правдивое (а не только периодически узкое) положение, мотивирующее суть и оправдание террора, его необходимость, его пределы. Суд должен не устранять террор, обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас. Формулировать надо как можно шире, ибо только революционное правосознание и революционная совесть поставят условия применения на деле, более или менее широко.

С коммунистическим приветом Ленин».

Ленин делает набросок новой статьи УК в трех вариантах, в которых он пытается как «можно шире» охватить применение расстрельной статьи даже за «содействие или способные содействовать». А вот и те, кто подлежал истреблению за «участие или способные содействовать» согласно секретной инструкции от февраля 1923 года.

Политические партии и организации.

1. Все бывшие члены дореволюционных политических партий.

2. Все бывшие члены монархических союзов и организаций.

3. Все бывшие представители старой аристократии и дворянства.

4. Все бывшие члены молодежных организаций (бойскауты и др.)

Сотрудники царских учреждений.

1. Все сотрудники бывшего Министерства Внутренних дел, все сотрудники охранки, полиции, жандармерии, секретные агенты, чины пограничной стражи и т. д.

2. Все сотрудники бывшего Министерства Юстиции, члены окружных судов, судьи, прокуроры, следователи, судебные исполнители и т. д.

З. Все без исключения офицеры и унтер-офицеры царских армий и флота.

Тайные враги Советского режима.

1. Все офицеры, унтер-офицеры и рядовые Белой армии, регулярных белогвардейских формирований, петлюровских соединений, различных повстанческих подразделений и банд, активно боровшихся с советской властью. Лица, амнистированные советской властью, не являются исключением.

2. Все гражданские сотрудники центральных и местных органов и ведомств белогвардейских правительств.

3. Все религиозные деятели: епископы, священники, дьяконы, монахи, хормейстеры, церковные старосты и т. д.

4. Все бывшие купцы, владельцы магазинов и лавок, а также «нэпманы».

5. Все бывшие землевладельцы, крупные арендаторы, богатые крестьяне, использовавшие в прошлом наемную силу. Все бывшие владельцы промышленных предприятий и мастерских.

6. Все лица, чьи близкие родственники находятся на

нелегальном положении или оказывают вооруженное сопротивление.

7. Все иностранцы независимо от национальности.

8. Все лица, имеющие родственников и знакомых за границей.

9. Все члены религиозных сект и общин (особенно баптисты).

10. Все ученые и специалисты старой школы, особенно те, чья политическая ориентация не выявлена до сего дня.

11. Все лица, ранее подозреваемые или осужденные за контрабанду, шпионажи и т. д.

Все! Круг замкнулся — можно начинать Красную облаву на людей. Ленинские «правки» Уголовного кодекса — это тоже его наследие. Так что Сталин и тут ничего не выдумывал — имел на руках ленинский кодекс и действовал по-ленински. Одновременно закладывались основы новой морали, замешанной «на крови», терроре и жестокости. Из той, старой и высокогуманной нравственности вымывались доброта, сострадание к людям и человечность.

Все помнят, как широко вещались в прошлом «подвиги» пионеров, которые разоблачали своих отцов (благо, не матерей). Возможно, и были такие поступки, но они могли быть вызваны поведением отца-дебошира и пьянчужки. В основном же то, о чем писали, было инспирировано органами и пропагандой, которые и пытались вдавить в сознание людей то, что противно самой природе человека. До сих пор сохранилось и бытует выражение: «человека не надо жалеть — жалость унижает человека». Ну, не абсурд ли это?! Жалеть — значит, проявлять сочувствие, сострадание к человеческому горю, взять часть его горя на себя, и тем самым облегчить его душевные муки.

Большевики-ленинцы входили во власть и удерживали ее, претворяя в жизнь известный лозунг: «Разделяй и властвуй». Сначала они натравили крестьян на помещиков, потом — рабочих на крестьян, далее — крестьян на крестьян, потом обозначили врагов в лице «бывших». И вот — вторжение в святая святых — семейные отношения: насаждение доносительства на родителей, «сын за отца не ответчик» (хотя отвечал да еще как!), наклейка ярлыков на людей, искоренение из обихода даже тех слов, которые бы напоминали о теплоте человеческих чувств и т. д.

Поголовное вовлечение взрослых и детей в насильственные и аморальные акции под флагом классовой борьбы, и та ложь, в которую окунули людей, безусловно, не могли не отразиться и на том состоянии нашего общества, в котором оно пребывает сегодня.

Недавно в продаже появилась книга А. Г. Латышева «Рассекреченный Ленин». По рассекречиванию вождя автор много и давно работает в архивах спецхрана, и многие секретные документы мы знаем с его подачи.

Новым для меня явилось его утверждение о том, что Ленин «ничего не терял» и уже в самом начале своего вхождения в революционную деятельность был человеком бессердечным и жестоким, которому были чужды чувства жалости и сострадания к людям.

Когда в начале 90-х годов в Поволжье свирепствовал голод, и были созданы комитеты помощи голодающим, единственным человеком, кто выступил против создания названных комитетов, был начинающий революционер Владимир Ульянов.

Близкий к Ульянову В. Водовозов в 1933 году в Москве издал книжку «Ленин в Самаре», где он пишет: «В конце 1891 года разговоры о борьбе с голодом привели к созданию в Самаре особого комитета для помощи голодающим. На собраниях и сходках молодежи Ленин вел систематическую и решительную пропаганду против комитета...»

А другой автор А. Беляков в книге «Юность вождя» раскрывает «ленинские секреты». Он пишет, что молодой Ульянов «имел мужество открыто заявить, что последствие голода — нарождение промышленного пролетариата, этого могильщика буржуазного строя,— явление прогрессивное, ибо содействует росту индустрии и двигает нас к нашей конечной цели, к социализму, через капитализм. Голод, разрушая крестьянское хозяйство, одновременно разбивает веру не только в царя, но и в бога, и со временем, несомненно, толкнет крестьянина на путь революции».

Молодой Ульянов, призывая к борьбе с комитетами по оказанию помощи голодающим, признавал, по Белякову, лишь один метод общения — «рукой за горло и коленкой в грудь». Начинающий революционер хорошо усвоил то, что необходимо было для захвата власти: «Чем хуже, тем лучше». Известно, что в то время большую помощь голодающим Поволжья оказывал Л. Н. Толстой, собирая деньги и устраивая столовые для голодающих. Понимая, что «зло порождает зло» и что только «добро спасет мир»,

великий писатель выдвинул известный лозунг: «непротивление злу насилием». Не из-за этого ли так люто возненавидел Ленин гуманиста Толстого и «толстовство»? А вот священника Гапона Ильич возлюбил настолько, что подарил ему книгу «Две тактики социал-демократов в социалистической революции» с дарственной надписью: «Уважаемому Георгию Гапону от автора на память». Читателю нетрудно догадаться за что, хотя большевики-ленинцы во избежание народной ненависти и поспешили тогда отмежеваться от Гапона, заявив, что выступали против шествия рабочих к Зимнему дворцу. Латышев утверждает, что Ленин не поддерживал идею организации суда над Николаем II и объясняет это тем, что, мол, царь был родственником Вильгельма II, и Ленин опасался вызвать недовольство германского императора. Думаю, что дело в другом — судить можно было только одного царя, тогда как Ленину необходимо было вывести весь романовский род, что он и сделал руками уральских большевиков.

Более того, Латышев утверждает, что расправа с царем и его семьей была сделана без согласия с центром. С этим нельзя согласиться. Время было суровое и трудно поверить, чтобы уральские коммунисты отважились на казнь царя без согласия Ленина и Свердлова. В тех условиях, когда белочехи подступали к Екатеринбургу (они заняли город через неделю после казни царя), центр молчал и не давал установки о переводе царской семьи в другое место или же казни. Чего ждал Ленин? Он ждал, что в условиях угрозы сдачи города уральцы сделают то, что они и должны были сделать, ибо в принципе вопрос был задолго до этого согласован с центром. Ленин «умыл руки». Он боялся войти в историю с ярлыком «Цареубийцы и детоубийцы» и сделал то, что хотел сделать, но руками других: 12 июня 1918 года в Мотовилихе, под Пермью был убит Михаил Романов — брат царя, тот самый, который отказался от престолонаследия, после отречения от царствования Николая П. 17 июля (ночью) 1918 года в Екатеринбурге казнены Николай II, его супруга и пятеро их детей. 18 июля 1918 года в Алапаевске Свердловской области, расстреляны и брошены в шахту великая княгиня Елизавета Федоровна, вдова убитого Каляевым великого князя и генерал-губернатора Москвы Сергея Михайловича, великий князь Сергей Михайлович, князья Иоанн, Константин и Игорь Константиновичи, князь Владимир Палей. 29 января 1919 года в Петрограде в ответ на убий-

ство Розы Люксембург и Карла Либкнехта в Германии и в порядке «красного террора» расстреляны великие князья Николай Михайлович, Дмитрий Константинович, Павел Александрович и Георгий Михайлович. Николай Михайлович был человеком широко известным, председателем Русского исторического общества. Российская Академия Наук обратилась в Совнарком с ходатайством об его освобождении. На документе есть приписка Луначарского: «Глубоко сочувствую этому ходатайству. На мой взгляд, Николай Михайлович Романов должен быть выпущен давно. Прошу рассмотреть на ближайшем заседании Совнаркома».

16 января Совнарком под председательством Ленина рассмотрел ходатайство и не удовлетворил просьбу Академии — все четверо были казнены. Удалось спастись только одному из великих князей — Гавриилу Константиновичу. Это был очень больной человек, за него ходатайствовал М. Горький, обратившись письмом лично к Ленину. Последний не мог отказать «буревестнику пролетарской революции» — князь был освобожден, выехал в Финляндию, а потом — в Германию. После расстрела Романовых в статье «К четырехлетней годовщине Октябрьской революции» Ленин, похваляясь и ставя в заслугу своей власти, обрушился на Временное правительство за его мягкотелость и неспособность уничтожить монархию: «Эти трусы, болтуны, самовлюбленные нарциссы и гамлетики махали картонным мечом — и даже монархии не уничтожили! Мы выкинули вон всю монархическую нечисть, как никто, как никогда». Добавить что-либо к сказанному нечего — в этом весь Ильич.

В своих воспоминаниях Крупская причисляет своего мужа и себя к числу убийц: «Чехословаки стали подходить к Екатеринбургу, где сидел в заключении Николай II. 17 июля он и его семья были нами расстреляны, чехословакам не удалось спасти его. Они взяли Екатеринбург лишь 23 июля». Так вот и пишет стареющая вдова вождя: «нами расстреляны» — и ни тени смущения в том, что убили ни в чем неповинных и совершенно беззащитных детей.

О том, что Ленин сопричастен к казни царя и его семьи, говорит и запись, сделанная Троцким в дневнике, когда он был в изгнании. Вот что он писал: «В разговоре со Свердловым я спросил мимоходом:

— Да, а где царь?

— Конечно,— ответил он,— расстрелян.

— А семья где?

— И семья с ним.

— Все? — спросил я, по-видимому, с оттенком удивления.

— Все! — ответил Свердлов.— А что?

Он ждал моей реакции. Я ничего не ответил.

— А кто решал? — спросил я.

— Мы здесь решали. Ильич считал, что нельзя оставлять нам им живого знамени, особенно в нынешних трудных условиях.

Больше я никаких вопросов не задавал, поставив на деле крест. По существу, решение было не только целесообразно, но и необходимо".

Латышев не согласен с этими записями, считая, что Троцкий хитрит. Но какой смысл хитрить Троцкому — человеку не менее жесткому, чем Ленин. К тому же, он одобряет это решение. Так что кровь царских детей лежит на совести Владимира Ильича.

Да, многие все еще чистят себя под Лениным, многим из нас все еще трудно расстаться с образом придуманного вождя, но ничего не поделаешь — из истории факты не выбросишь. А они говорят о том, что он был, как и все вожди, человек беспощадный, злой, циничный, неправедный. Жестокость вождя не имела границ. В августе 1918 года он направляет телеграмму вот такого содержания:

«В Пензу. Москва. 11 августа 1918 года. Тов. Кураеву, Бош, Минкину, др. пензинским коммунистам. Товарищи! Восстание пяти волостей кулачья подавить беспощадно. Этого требуют интересы всей революции, ибо теперь взят последний решительный бой с кулачьем. Образец надо дать:

1. Повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц.

2. Опубликовать их имена в печати.

3. Отнять у них хлеб.

4. Назначить заложников — согласно вчерашней телеграмме сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц-кулаков.

Телеграфируйте получение и исполнение. Ваш Ленин.

Р.S. Найдите людей потверже».

Обратите внимание: дается разнарядка на истребление людей — «образец». Назван способ — «непременно пове-

сить», а накануне была телеграмма (разнарядка) на взятие заложников. А чего стоят глаголы: «трепетал, кричал» и т. д. После заключения мирных договоров с Прибалтийскими республиками в 1920 году Ленин приказывает Склянскому: «На плечах Балаховича перейти где-либо границу на одну версту и повесить там 100—1000 их чиновников и богачей». А вот его другой приказ Склянскому: «Прекрасный план! Доканчивайте его вместе с Дзержинским. Под видом «зеленых» (мы потом на них и свалили) пройдем 10—20 верст и перевешаем кулаков, попов, помещиков. Премия — 100 000 рублей за повешенного».

Видимо, вождь трудящихся не знал других способов уничтожения людей, кроме повешения. Конечно же, знал, но предпочитал этот. Хватали богатеев, чиновников, кулаков и вешали ни в чем неповинных людей только за то, что были «богатеями», и этого хотел он, Ленин. Поистине чудовищно его письмо Троцкому в Петроград от 22 октября 1919 года: «Если наступление началось, нельзя ли мобилизовать еще тысяч двадцать питерских рабочих плюс тысяч десять буржуев, поставить позади них пулеметы, расстрелять несколько сот и добиться настоящего массового напора на Юденича».

Не знаю, использовал ли Троцкий этот совет Ленина, но достоверно известно, что гитлеровцы широко применяли его в войне с Россией. Плеханов называет Ленина «недорослем, который не дорос до понимания классового движения и опасным для нашего дела». Все движение и помыслы Ленина были направлены на захват власти и удержание ее с помощью насилия и террора.

Любая война, а гражданская в особенности, вольно или невольно порождает террор. Большевики-ленинцы, развязав Гражданскую войну, разбудили в человеке зверя, объявив террор государственной политикой и сделав его массовидным, публичным и зрелищным. Белые не остались в долгу — они ответными казнями стремились как можно дольше поддерживать в человеке это звериное начало. Это была цепная реакция, и убийства росли в геометрической прогрессии. Ожесточение красного и белого террора произошло после двух событий: уничтожения царя и его семьи и покушения на Ленина. Первое событие произошло в июле, второе — в августе 1918 года. Первыми опять же были большевики. Следует иметь в виду и то, что казнь Романовых была санкционирована руководителями советского государства, тогда как покушение на Ленина совер-

шила террористка-одиночка. Поставь себе белое движение такую задачу, они бы нашли людей потверже и действовали наверняка, так как в то время глава советского государства был почти не охраняем. Белый террор явился ответом на насильственный захват власти революционерами-экстремистами и разгон ими законно избранного народом Учредительного собрания. Он не являлся стержневой политикой руководителей белого движения и не ставил своей задачей уничтожение своих классовых противников. Красный террор, так упорно и последовательно насаждаемый вождем революции, призывал к физическому истреблению имущих слоев населения и избавлению от всех инакомыслящих людей. Он являлся частью государственной политики Советского государства, продолжен в мирное время и закреплен печально-знаменитой 58 и другими статьями Уголовного кодекса. Этой идеей террора Ленин, по замечанию Троцкого, был одержим настолько, что постоянно вбивал эту мысль своим сподвижникам. Ленин дает разнарядки на казнь неповинных людей, требует проведения показательных судебных процессов и, что тоже не менее ужасное и нелепое, всех несогласных с ним объявляет шпионами и прислужниками буржуазии.

Так, в связи с депортацией за границу ученых, писателей в своей записке Дзержинскому («с возвратом мне») пишет: «Все это явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация ее слуг, шпионов и растлителей учащейся молодежи. Надо поставить дело так, чтобы этих военных шпионов изловить и излавливать постоянно и систематически высылать за границу».

Господи! До боли знакомый почерк. Да верил ли он в то, о чем писал!? Не верил и его ученик Сталин, инициируя судебные процессы над простыми крестьянами, рабочими, интеллигентами из глубинки, предъявляя им обвинения в связях с иностранными разведками. Вождь мирового пролетариата испытывал прямо-таки патологическую ненависть к священнослужителям и в целом к христианской религии. И тут дело не только в церковных ценностях, которые нужны были для мировой революции или для борьбы с голодом. Христианская религия укрепляет духовность человека, его нравственную основу, утверждает известные заповеди: не убий, не укради, не лжесвидетельствуй, возлюби отца своего и мать, люби ближнего, не сотвори себе кумира на земле, не прелюбо-

действуй, не завидуй и др. Это — высокогуманная религия, которая превозносит свободу божественного или духовного начала в человеке. Воспитывает людей в духе воздержания от мирских соблазнов. Божественное начало заложено в самом человеке, и совершенствование этого начала — главная задача христианского учения.

В основе коммунистической религии лежит насилие и жертвенность, воспевается и сама смерть во имя новой веры. Вспомните слова «Интернационала» или того же революционного гимна «Смело мы в бой пойдем», и других песен — все они воспевают насилие во имя мировой революции и готовность умереть за нее.

Едва ухватившись за власть, Ленин лично возглавляет кампанию за разрушение храмов и физическое истребление священнослужителей, чтобы вбить в сознание людей свою, коммунистическую веру. Изъятие церковных ценностей — только часть борьбы с христианской религией, и тут для Ленина все способы хороши. Вот что он пишет Молотову («строго секретно и без снятия копии») 19 марта 1922 года:

«Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и потому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления» и, далее добавляет, что «чем больше представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше». Только в 1918 году было расстреляно более трех тысяч священников. По утверждению Волкогонова, только при Ленине было казнено 14 тысяч, а всего уничтожено более 200 тысяч священников. Из 80 тысяч храмов разрушено 70 тысяч.

Репрессии против церковников были настолько жестокими, что могут быть сравнимы, да и то отдаленно, только с жестокостями крестоносцев. Люди прощают жестокости своим правителям, если эти жестокости во благо своей страны (Петр I, Столыпин). Безрассудное упрямство Сталина и его вера в свою непогрешимость дорого обошлись нашему народу в Великой Отечественной войне. Но была победа, которая и умалила горечь напрасно понесенных по его вине утрат.

Но дело Ленина потерпело поражение, и он оказался не более, чем политическим авантюристом, подобно Гитлеру. Волкогонов верно подметил: «Наши взгляды на Ле-

нина меняются не только потому, что мы узнали НЕЧТО иное, нежели нам внушали долгие десятилетия. Мы засомневались в безгрешности вождя прежде всего потому, что «дело», которое он начал и которое оплачено десятками миллионов жизней, огромной кровью, страданиями и лишениями великого народа, потерпело крупное историческое поражение. Об этом горько говорить и писать».

Наш народ добр и забывчив, а Время заметает все следы. Но историю невозможно забыть или переделать, как невозможно вычеркнуть из нее имена и тех людей, которые должны остаться в памяти потомков не только как вожди, но и как палачи своего народа.

Создавая ленинский иконостас, все авторы без исключения восхищались простотой вождя — «прост, как правда». Но не простым был этот человек. В его простоте было столько же простоты, сколько в его правде лжи.

Скромность и простота — это те качества, которые действительно украшают людей. Все вожди коммунистических и фашистских движений понимали это. Они предвидели то место, какое им будет уготовано историей, и своей внешней, кажущейся простотой и скромностью ковали образ народных избранников.

О скромности наших вождей написано немало, причем почти все авторы, приписывая им эти качества, рассматривают их как какую-то жертвенность: вот, мол, какими скромниками они были, а могли все. Помню, даже ходила байка о том, что Калинин схлопотал выговор по партийной линии за то, что снял мерку со спящего Сталина, чтобы сшить для него новый китель. Старый-то совсем прохудился.

То, что вожди предстают перед народом в старых залежалых одеждах — не более, чем дело вкуса. Один любил ходить в старомодном пальто, помятом костюме, ботинках и кепке. Другой — в армейской шинели, кителе и сапогах. Тут не только дело вкуса. Готовясь войти в бессмертие, они подобно библейским пророкам, являлись народу в простом одеянии — чем больше простоты, тем больше величия. Новоявленные пророки имели все то, что они хотели иметь с учетом возможностей того времени, в котором они жили. И имели. Когда столицей становится Москва, правительство во главе с Лениным оборудует в Кремле квартиры, открывает столовую. В распоряжении Ленина и его окружения автомобили, дачи. С годами повышается и комфортность их обслуживания. Ленин часто

выезжал на природу и даже брал в руки ружье. Вот что он пишет Инессе Арманд: «Отдыхал я чудесно, загорел, ни строчки не видел, ни одного звонка. Охота раньше была хороша, теперь все разорили. Везде слышал Вашу фамилию: «Вот при них был порядок» (Ильич охотился в местах, где раньше находилось имение семьи Арманд). У Ленина были вполне нормальные, человеческие потребности и он их удовлетворял. Сталин жил в другое время, у него были другие возможности удовлетворить свои потребности, что он и делал. Читатель об этом знает. Недавно, читая Троцкого, с удивлением узнал, что в 1921 году для партийной, советской и военной верхушки был открыт элитарный санаторий «Марьино» (он и теперь выполняет все то же назначение). И это в голодном-то 1921 году!

А вот что пишет Ленин в 1922 году: «Т. Сталин! Кстати. Не пора ли основать 1—2 образцовых санатория не ближе 600 верст от Москвы. Потратить на это золото, тратим же, и будем долго тратить на неизбежные поездки в Германию. Но образцовыми признать лишь те, где доказана возможность иметь врачей и администрацию пунктуально строгие, а не обычных советских растяп и разгильдяев. 19 мая. Ленин». Ниже дана приписка: «В Зубалово, где устроили Вам, Каменеву и Дзержинскому, а рядом устроят мне дачу к осени, надо добиться починки жел. ветки к осени и полной регулярности движения автодрезины. Тогда возможно быстрое и конспиративное сношение круглый год».

Нет, народные вожди, думая о народе, в то голодное и тяжелое время в первую очередь думали о себе, об удовлетворении своих потребностей. В 1921 году, узнав об открытии очередного Дома отдыха Совнаркома, Ленин пишет Молотову: «Я боюсь, что это вызовет нарекания. Прошу Оргбюро рассмотреть этот вопрос внимательно. Может быть, рациональнее назвать этот дом отдыха просто по номеру «Дот отдыха номер девять». Вождь боится уронить в народе свой авторитет. Но он не требует отобрать и передать под детский дом открытый Дом отдыха для кремлевской элиты. Нет, он советует, как можно скрыть от народа открытие очередного Дома отдыха. Но зато как восторженно описывался эпизод из жизни Ленина, когда он полученную в свой адрес посылку с продуктами, попросил отправить в детский дом. Все коммунистические лидеры, волею судеб оказавшиеся на вершине власти, всеми способами имитировали свою простоту, тогда как на

самом деле в первую очередь заботились о своем благе и благе правящей верхушки.

Более того, они готовили себя к бессмертию, то есть к жизни после жизни. По указанию Ленина первым лег под булыжник мостовой на Красной площади Свердлов. Ленин знал, что делал, прекрасно понимая, какое место ему может быть уготовано после смерти на главной площади России. Сталин прижизненно обессмертил свое имя, собирался жить долго и был твердо убежден в том, что его место — рядом с Лениным. Ему не нужно было писать завещаний — он обладал даром предвидения. Ленин умирал медленно. Знал, что дни его сочтены. Близка кончина. Но не оставил после себя завещания о том, как исполнить последнюю его волю. Он знал, что его соратники найдут достойный способ увековечить его память. Просить же об этом в завещании — нескромно. Он тоже обладал даром предвидения и не ошибся.

Хорошо известно, что Ленин, едва ухватившись за власть, начинает с уничтожения памятников не только царствовавшим особам. Сносятся памятники национальной гордости России — Ивану Сусанину, освободителю балканских славян — генералу Скобелеву, герою Отечественной войны 1812 года Платову. Одновременно Ильич торопит Луначарского представить списки революционных деятелей для увековечивания их памяти. И тут же закладывается памятник Марксу. У Ленина не возникало сомнений — после смерти ему воздадут должное, как вождю мирового пролетариата. Так что о простоте и скромности Ленина не приходится говорить. Не может быть величия там, где нет простоты и правды.

Недавно скончался патриарх китайских реформ Дэн Сяопин, который, в отличие от других, оставил завещание, чтобы упредить тем самым пышнодейства в свою честь после смерти.

В своем завещании он категорически отверг планы канонизации своей личности и помещения своего тела в Мавзолей. Через своих родственников он довел до сведения руководства компартии Китая, чтобы его похороны были лишены помпезности и роскоши, и просил выполнить пять пунктов своей последней воли: не устраивать прощальных церемоний, митинг памяти провести после кремации останков, урну с прахом накрыть партийным знаменем и выставить цветную фотографию, как символ его светлого духа. Далее, просил не организовывать траурного

зала в доме, где он жил и провел последние годы. И последнее, просил передать роговицу своих глаз в донорский центр, а тело анатомировать для медицинских исследований. Свой прах развеять над морем.

Так же распорядился и Энгельс, урна с прахом которого покоится на дне Северного моря. Совсем недавно воды реки Ганг поглотили пепел великого индийского гуманиста Ганди. Так поступают истинно великие и скромные люди. Такие люди будут вечно жить в сознании людей. Людская память нетленна.

Мавзолеи и многочисленные памятники, воздвигнутые в честь вождей, не прибавляют им величия и славы. Скорее — наоборот. В свое время Ленин совместил несовместимое, положив начало превращению главной площади страны в кладбище. Эта несуразица была очевидна, и когда скончался Сталин, было принято решение о строительстве в Москве монументального сооружения — Пантеона, как усыпальницы великих людей. Туда же предполагалось переместить саркофаги с телами Ленина и Сталина и останки тех, кто захоронен на Красной площади. Решение, принятое тогда по инициативе Хрущева, не было выполнено. Более того, сам инициатор не был причислен к лику «великих» и захоронен на Новодевичьем кладбище, тайком от народа. Преемники Никиты Сергеевича не торопились строить Пантеон, предпочитая в землю лечь только возле Кремля и только рядом с другими именитыми покойниками.

Пришедшие к власти демократы вместо комплексного решения проблемы по освобождению Красной площади от захоронений, в первую очередь нацелились на тело вождя мирового пролетариата, предлагая перезахоронить его в Санкт-Петербурге рядом с могилой матери. Не получилось: погорячились, поговорили да и смолкли, не поддержанные властями. Но рано или поздно проблему освобождения Красной площади от захоронений придется решать. Камнем преткновения являются покойные вожди, которые все еще кому-то нужны. Известный историк и публицист Латышев предлагает Сталина перезахоронить на Кунцевской даче, где скончался диктатор, там же оборудовать и музей. А Мавзолей с телом Ленина вместе с лабораторией по уходу и сохранению ленинских мощей перенести в Горки, т. е. туда, где скончался вождь. Там соорудить кирпичную стену по аналогии с Кремлевской и разместить в ней останки остальных, т. е. тех, кто покоится на Красной

площади. Латышев считает, что коммунизм — это вера и что для многих коммунистов-фанатиков останки коммунистических вождей — то же, что для мусульманина волосы пророка Мухаммеда.

Но это не так. Христианская и мусульманская религии исторически сложившиеся и завоевавшие право на существование. Они вошли в плоть и кровь верующих, стали неотъемлемой частью их мирской и духовной жизни. Этого нельзя сказать о коммунистической идеологии. Кроме того, нельзя отождествлять коммунистическую идеологию с ленинизмом. Первая несет в себе гуманистическое начало, утверждает подлинное братство, равенство и справедливость. Что касается ленинизма, то это псевдомарксистское, крайне экстремистское учение о насильственном, противоестественном переустройстве мира и построении элитарного социализма преимущественно в отсталых крестьянских странах с помощью ничем не ограниченной диктатуры и кровавого террора профессиональных революционеров и подавления демократических свобод. Это мы проходили. Мертвые вожди нужны были раньше для утверждения, упрочения и прославления тоталитарного режима. Теперь же они нужны для захвата власти определенными силами — не более. Так что при решении вопроса об освобождении Красной площади от захоронений можно поступить несколько иначе, чем предлагают Латышев и другие.

Понятно, что историю нельзя переделать, как это делали раньше, или же изъять из нее что-либо. Были Ленин и Сталин, были террор и геноцид народов и ничем необоснованные репрессии.

Что касается останков Сталина, то, помнится, грузины готовы были забрать себе мертвого (не живого!) своего земляка. И пусть берут! В Гори есть его музей. Ленина надо также перезахоронить на его родине, в городе, пока еще носящем его имя. Там же есть и готовый мемориал в его честь. Но справедливости ради, необходимо там иметь экспозицию и рассекреченного Ленина — каким был на самом деле этот человек и какой кровавый шлейф он протянул по России при своей жизни и после нее.

Что касается остальных захоронений, то их следует тоже вернуть на родину — «на круги своя». Но на Площади покоятся и те, кто является нашей национальной гордостью (Гагарин, Комаров, Королев и др.). Не исключаю возможность строительства и Пантеона. Но надо ли? Все

гениальное просто. В США есть просто Арлингтонское кладбище. Вполне возможно и у нас отведение места в Москве для такого погребения выдающихся людей. Не вечными бывают и президенты.

Что касается Мавзолея, который так вписался в Красную площадь, что нам трудно представить ее без этого сооружения, то его можно и сохранить: подобно египетским пирамидам он будет символизировать страшное прошлое нашего народа.

Именитые покойники, чьи останки все еще покоятся в центре Москвы, символизируют бессмертие их идей и величие их дела. Оправдывают чинимый ими террор и насилие.

Рано или поздно, но решать эти, столь непростые, вопросы придется. Торопиться не следует или, наоборот, надо торопиться, не спеша. Время идет и оно не прощает промедлений. Учитывая сложную политическую и экономическую обстановку в стране, возможно и проведение референдума по этим вопросам. Народ, поднявшийся с колен, еще не распрямился и не сбросил с себя обветшалые вериги.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Удивительно прекрасен мир в своем многообразии! И в нем нет ничего прекраснее главного творения Природы — Человека. Нет! Природа не ремесленник, а мастер — она не штампует людей одинаковых, а создает их по своему подобию и, наделив каждого только ему присущими способностями, дает возможность войти в мир и жить в нем, развивая и совершенствуя эти способности.

Вот почему человек — есть самое ценное из всего того, что есть на Земле. На охрану его жизни направлена вся деятельность и государства, и его силовых органов. И как же велико было страдание двух великих народов, когда эти службы были поставлены на истребление людей во имя достижения мирового господства!

Для уничтожения инакомыслящих и тех, кто не укладывался в прокрустово ложе нацизма были созданы фабрики смерти — лагеря, на воротах которых висел лозунг «Каждому — свое». Уважаемый читатель! Вдумайтесь в смысл этого лозунга и мысленно поставьте себя на место тех людей, которые оказывались по другую сторону ворот — о чем они могли думать?!

Другие палачи превратили в лагерь смерти целую страну, провозгласив другой, не менее страшный лозунг: «Нет незаменимых людей», и что все люди не более, чем болтики или винтики, которые можно закручивать или, за ненадобностью, и выбросить. Это был лозунг, который низвел человека до роли неодушевленного предмета, принижал человеческое достоинство и оправдывал истребление людей. Вожди-лагерники планировали превратить всю планету в концентрационный лагерь. Не вышло!

Пятьдесят лет назад — в октябре 1946 года — затянулась петля на шее главных гитлеровских преступников.

Тогда, в Нюрнберге, впервые в истории судили фашизм и его вдохновителей за развязывание Мировой войны и политику геноцида. Трупы казненных преступников были сожжены, а их прах с самолета был развеян по ветру.

Человечество в лице Международного военного трибунала, осудив фашизм, вынесло ему смертный приговор и наказало главных нацистских преступников.

Немецкий народ, чувствуя и свою ответственность за злодеяния фашистов, принял законы, исключающие возможность возрождения фашизма в своей стране. А руководители новой Германии от имени немецкой нации принесли покаяние народам за совершенные гитлеровцами злодеяния. В ФРГ действует Закон, по которому только за искажение исторической правды о преступлениях фашизма, люди привлекаются к суду, как за уголовные преступления.

Нацисты в Германии пришли к власти легитимным путем. Ленин и большевики в России захватили власть путем заговора кучки революционеров-экстремистов и путем вооруженного восстания. Они не были на то уполномочены своим народом. Более того, уполномоченных своего народа в лице делегатов законно избранного Учредительного собрания они разогнали.

Именно поэтому российскому народу нет нужды нести покаяние за злодеяния своих вождей-палачей перед другими народами. Более того, народы России сами стали жертвой сначала одного тоталитарного режима, потом — второго. Ленинизм-большевизм, равно как и фашизм, явление не только российское, а и мирового масштаба. Вот почему необходимо создать такой авторитетный международный орган, который бы также вынес свой вердикт и этому ультралевому экстремизму, а новая Россия, наконец-то, должна иметь законы подобно тем, какие имеются в Германии. Отсутствие таких законов дает возможность существованию у нас таких партий, которые даже объявляют себя наследницами ВКП(б) — КПСС, сохранили их символику и даже идеи. Помнится, в ФРГ была запрещена деятельность коммунистической партии только за то, что в ее программе упоминалось о диктатуре пролетариата. А у нас на главной площади России все еще покоятся останки палачей, сохранены памятники Ленину, а портреты былых кумиров все еще шагают по городам и весям России.

Правда, каменные и бронзовые изваяния вождю мирового пролетариата теперь вызывают совершенно другие

ассоциации, чем раньше. В начале 90-х годов протянутая или выброшенная вперед ленинская рука символизировала не то укор пролетариям Запада за то, что не пошли за ним и обрекли тем самым Россию на прозябание, не то призыв следовать за ним вперед, к коммунизму. Теперь возникают другие мысли — Ленин представляется одиноким — все отвернулись от него и пошли другим путем и, потерявший свое былое величие и значимость, он все еще стоит, но уже на обочине дороги, жалкий и забываемый. Он был всем и стал ничем. Вот уж поистине, из Гимна слов не выкинешь!

Келейно, за плотно закрытыми дверями, осудили культ личности Сталина, посмертно реабилитировали жертв кровавого террора, снесли его памятники, но побоялись убрать его труп с Красной площади. Заметьте, осудили культ, а не сталинизм и его предтечу — ленинизм. Наверное, поэтому тени кровавых палачей все еще витают над нами.

Так кто же мы — народ великой державы, или загадочная славянская душа, не помнящая родства своего? Ее унижают, убивают, а она улыбается и славит своих палачей. Пепел российских клаасов стучится в наши сердца, и он требует, пусть с опозданием, публичного осуждения того неправедного режима и запрещения его пропаганды, дабы не допустить его повторения. Не секрет, что даже мертвый Сталин ждет своей реабилитации, заметив как-то в беседе с Молотовым: «Я знаю, что после моей смерти на мою могилу нанесут кучу мусора. Но ветер истории безжалостно развеет ее». Заметьте, знает, что люди не простят ему его злодеяний. Но ждет, что настанет время и его оправдают.

Две великие нации больше других пострадали от произвола преступных режимов. Одна нация сделала все, чтобы заклеймить этот режим и не допустить его возрождения и даже восхваления. Другая — почти ничего, если не считать, что неумолимое время и ее спутница История уже дают свои объективные оценки прошедшим событиям, в том числе и оценку деятельности Ленина.

Однако последний все еще куда-то идет и кого-то зовет.

Действительно, сегодня в обществе не утихают страсти вокруг имени Ленина, которое становится все больше и больше разменной монетой в политических играх.

И самое лучшее, что следовало бы сделать, повторяю, так это — создать международный независимый Форум

из авторитетнейших людей из разных стран, чтобы вынести окончательный вердикт о коммуно-большевистской идеологии, ее творцах и тех последствиях, которые она принесла народам в деле претворения ее в жизнь.

Без такого Вердикта не может быть гражданского мира и согласия в обществе, которое так нуждается в нем.

В начале этого года проходил съезд российской компартии. Когда председательствующий объявил о предоставлении слова для оглашения приветствия Президента РФ, в зале разразился гомерический хохот, свист, улюлюканье!

Боже! Но ведь мы это когда-то проходили! И кто знает, куда повернут те, кто отвергает пути к гражданскому миру и согласию. Коммунисты могут прийти к власти, но они не могут победить. Это мы тоже проходили.

Коммунистическая идеология имеет право на существование. Но коммуно-ленинизм, коммуно-маоизм, а равно, как и фашизм — никогда!

Совершенно секретно

Из приказа № 4421

Объединенного государственного политического управления (ОГПУ)

г. Москва

2 февраля 1930 г.

Для выполнения всех указанных задач приказываю:

1. В кратчайший срок закончить ликвидацию всех действующих к(онтр.)-р(еволюционных) организаций, группировок и активных к(онтр.)-р(еволюционных) одиночек. Ликвидировать действующие банды. Обеспечить быстрое проведение следствия по всем таким делам и срочное рассмотрение дел во внесудебном порядке — в тройках ПП ОГПУ. Без малейшего промедления ликвидировать все возникающие дела подобных категорий в период кампании по выселению кулаков.

2. Для рассмотрения дел на лиц, проходящих по этим делам (первая категория), немедленно создать в ПП ОГПУ тройки с представителями от Крайкома ВКП(б) и Прокуратуры. Состав тройки выслать на утверждение Коллегии ОГПУ.

3. Для непосредственного руководства операцией по выселению кулаков и их семейств (вторая категория) — во всей ее совокупности; для концентрации всех материалов по операции и для организации постоянной связи с центром и периферией — распоряжение ПП организовать оперативные тройки.

Для той же работы в Округах (Областях) в Окротделах ОГПУ создать оперативные тройки во главе с Начальником ОГПУ.

В районах для непосредственного участия в операции — создать районные оперативные группы.

Для приема, учета, бесперебойной отправки выселяемых — создать сборные пункты во главе с комендантом. При пунктах организовать агентурно-следственные группы. Комендантам сборных пунктов непосредственно связаться с ячейками органов ТО ОГПУ на местах, ведающими составлением и отправкой эшелонов.

4. При ПП ОГПУ, на случай возможных осложнений, обеспечить чекистско-военный резерв. В распоряжение Окротделов ОГПУ, особенно в районах наиболее

угрожаемых (в смысле возможных осложнений), организовать маневренные группы из частей ОГПУ.

Части Красной Армии к операции ни в коем случае не привлекать. Использование их допускать только в крайних случаях, при возникновении восстания, по согласованию с Краевыми организациями и РВС — ПП ОГПУ организовать там, где недостаточно частей войск ОГПУ, в скрытом виде войсковые группы из надежных, профильтрованных Особорганами ОГПУ частей Красной Армии.

5. ПП ОГПУ — УССР, СКК, НВК, СВО, ЦЧО, ВВС -представить не позднее 7 февраля на утверждение окончательно и подробно разработанные планы операции, руководствуясь данными указаниями.

Остальным ПП ОГПУ представить план к 20 февраля с. г.

Для окончательного уточнения расположения сборных пунктов и количества подлежащих выселению через эти пункты — ПП ОГПУ: УССР, СКК, НВК, СВО, ЦЧО представить не позднее 10 часов 4 февраля с. г. точные, согласованные с Краевыми организациями, данные. ПП ОГПУ БВО эти данные представить к 10 февраля с. г.

6. Обеспечить (особенно в районах и округах) тщательное наблюдение за составлением списков кулаков и их семейств (для выселения и конфискации имущества), а также за самой кампанией по выселению. Принимать через Рай- и Окрисполкомы соответствующие меры по линии сигнализации и устранения замеченных дефектов, перегибов и т. п. Следить за точным исполнением сроков операции и размеров ее, в соответствии с имеющимися директивами.

7. ТО ОГПУ организовать бесперебойную перевозку выселяемых в эшелонах; срочно разработать инструкцию о порядке следования и охране эшелонов.

При отправке выселяемых им разрешается брать с собой имущество и продовольствие в пределах нормы. Обязать выселяемые кулацкие семьи, в части средств производства, брать с собой топоры, пилы, лопаты, плотничьи инструменты, по возможности хомуты и шлеи и продовольствие из расчета на два месяца, общим весом не более 25—30 пудов на семью. При посадке топоры, пилы, лопаты (и другие средства

производства) отбираются и грузятся в отдельные вагоны тех же эшелонов. Тара должна быть мягкая.

Органам ТО ОГПУ обеспечить бесперебойное снабжение выселяемых кипятком на всем пути следования эшелона, а также обслуживание и медицинской помощью по линии НКПС. ТО ОГПУ организовать питательные пункты на станциях (не предназначенные для войсковых частей), с подачей горячей пищи не реже раза в двое суток. Дислокацию питательных пунктов и время прохождения эшелонов своевременно сообщить соответствующим ПП.

8. Принять меры к окончательной разгрузке мест заключения к началу массовой кампании по выселению.

9. ПП ОГПУ Северного Края, Урала, Сибири и Казахстана в кратчайший срок закончить организацию приема и расселения выселяемых, а также представить свои соображения о порядке управления выселяемыми.

10. Всемерно усилить информационную и агентурную работу на протяжении всего периода указанных мероприятий, обеспечивающую глубокое и всестороннее освещение районов.

Обеспечить особую бдительность в деле своевременного выявления всех готовящихся активных к(онтр.)-р(еволюционных) выступлений и активных действий банд и к(онтр.)-р(еволюционных) организаций, с целью предупреждения таких выступлений, а в случае их возникновения, немедленной и решительной ликвидации.

ТО ОГПУ усилить информационно-агентурную работу по линии жел(езных) дорог. Особым Отделам — в армии, особенно в территориальных формированиях и тех частях, которые могут быть привлечены к операции.

На время операции усилить перлюстрацию корреспонденции, в частности обеспечить 100 % просмотр писем, идущих в Красную Армию, а также усилить просмотр писем, идущих за границу и из-за границы. Усиление аппаратов Политконтроля провести за счет мобилизуемого чекзапаса.

11. ПП ОГПУ, на территории которых не будет проводиться сейчас выселение кулаков, обеспечить информационно-агентурную работу со специальной задачей — наиболее полного выявления отражений проводящихся выселений.

12. Всемерно усилить охрану границ.

Усилить охрану всех важнейших госсооружений и предприятий. Особое внимание обратить на элеваторы.

Усилить охрану и агентурное обслуживание всех тех пунктов, где хранится оружие, артимущество и т. п.

13. Всемерно усилить работу наших органов в городе для полного выявления настроений городских прослоек, их связей с деревней и ликвидации проявлений организованной к(онтр.)-р(еволюционной) активности.

14. Добиться всемерного усиления борьбы с уголовным бандитизмом и уголовщиной вообще по линии УГРО.

15. Установить четкую и бесперебойную связь всех ПП ОГПУ с Центром. Связь эта должна полно и повседневно отражать ход операции. В деле связи руководствоваться изданными инструкциями.

Установить тесную связь между территориально-граничащими ПП ОГПУ для полной согласованности действий.

16. Принять все меры к полному уяснению всем составом наших органов исключительной серьезности и ответственности задач, возложенных на органы ОГПУ. Особенно заострить внимание на строжайшей классовой линии всех мероприятий. Уяснить наряду с этим, что выполнение всех важнейших линий текущей работы наших органов ни в коей степени не должно ослабляться в период кампании по выселениям.

Копии всех приказов и принципиальных директив, изданных ПП по периферии в связи с кампанией по выселениям, выслать в ОГПУ.

Ориентировочные инструкции об организационной структуре операции, о работе сборных пунктов и агентурно-следственных групп в этих пунктах, а также инструкции по линии ТО ОГПУ прилагаются.

п.п. Зам. Пред. ОГПУ Г. Ягода

ЦГАНХ СССР. Ф. 9414, Оп. 1. Д. 1944 . Л 17—25. Заверенная копия.

«...ПОДЛЕЖАТ ВЫСЕЛЕНИЮ КУЛАКИ...»

Из протокола № 61 закрытого заседания бюро Уралобкома ВКП(б)

Особая папка. Строго секретно.

Снятие копии воспрещается

22 января 1930 г.

...Слушали: 1. Телеграмму тов. Кабакова о кулаках.

Постановили: 1. Текст телеграммы на имя секретарей Окружкомов и председателей Окрисполкомов — утвердить...

...3. Поручить фракции облисполкома в пятидневный срок:

а) Составить основные указания о порядке учета производства, оценки по передаче и использованию колхозами конфискованного кулацкого имущества.

б) Исходя из хозяйственных, экономических и политических особенностей каждого округа и темпа коллективизации конкретно определить округа и районы, из которых подлежат выселению кулаки, с учетом выселения по области 10—15 тысяч человек.

в) Конкретно установить округа, районы и количество возможного расселения кулаков в отдаленных лесных северных районах (Тобольск, Обдорск, Ивдель, Север-Верхкамского округа и др.).

г) Установить конкретный план использования кулаков на лесозаготовках, земляных и др. работах и возможное заключение [в] концлагеря...

5. Дать на места директивы по партийной, комсомольской, советской линии и органов ОГПУ о приведении в такую готовность всех аппаратов, чтобы они могли обеспечить успешное проведение кампании в борьбе с кулачеством.

6. Дать указания по партийной и советской линии о пересмотре и укреплении состава Советов.

7. Развернуть массовую политическую кампанию среди рабочих на производстве о вынесении постановлений и одобрении мероприятий партии и советской власти по ликвидации кулачества как класса.

8. Поручить Уралколхозсоюзу дать по линии колхозсистемы директивы об активном участии колхозорганизации в деле ликвидации кулачества. Проект письма согласовать с Обкомом партии.

Секретарь Уралобкома ВКП(б) П. Зубаров

СОЦДОО. Ф. 4. Оп. 8. Д. 54. Л. 9.

О МЕРОПРИЯТИЯХ ПО УКРЕПЛЕНИЮ

СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО ПЕРЕУСТРОЙСТВА

СЕЛЬСКОГО ХОЗЯЙСТВА В РАЙОНАХ

СПЛОШНОЙ КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ

И ПО БОРЬБЕ С КУЛАЧЕСТВОМ

Постановление ЦИК и СНК СССР

1 февраля 1930 г.

В целях обеспечения наиболее благоприятных условий для социалистического переустройства сельского хозяйства Центральный Исполнительный Комитет и Совет Народных Комиссаров постановляют:

1. Отменить в районах сплошной коллективизации действие закона о разрешении аренды земли и о применении наемного труда в единоличных крестьянских хозяйствах (VII и VIII разделы общих начал землеустройства и землепользования).

Исключения из этого правила в отношении середняцких хозяйств регулируются районными исполнительными комитетами под руководством и контролем окружных исполнительных комитетов.

2. Предоставить краевым (областным) исполнительным комитетам и правительствам автономных республик право применять в этих районах все необходимые меры борьбы с кулачеством вплоть до полной конфискации имущества кулаков и выселения их за пределы отдельных районов и краев (областей).

Конфискованное имущество кулацких хозяйств, за исключением той части, которая идет в погашение причитающихся с кулаков обязательств (долгов) государственным и кооперативным органам, должно передаваться в неделимые фонды колхозов в качестве взноса бедняков и батраков, вступающих в колхоз.

3. Предложить правительства союзных республик, в развитие настоящего постановления, дать необходимые указания краевым (областным) исполнительным комитетам и правительствам автономных республик.

Председатель ЦИК Союза ССР М. Калинин

Председатель СНК Союза ССР А. И. Рыков

Секретарь ЦИК Союза ССР А. Енукидзе

СЗ. 1930. № 9. С. 105; Документы свидетельствуют: Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации. 1927— 1932. М., 1989. С. 329, 330.

Приложение к § 1

Прот. № 65

Закрытого заседания

Бюро Уралобкома ВКП(б)

от 5 февраля 30 г.

В окончательной редакции

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

бюро Уралобкома ВКП(б)

о ликвидации кулацких хозяйств в связи

с массовой коллективизацией

I

Ликвидация кулацких хозяйств находится В ОРГАНИЧЕСКОЙ СВЯЗИ с массовым развитием коллективизации бедноты и средняков и является НЕРАЗРЫВНОЙ СОСТАВНОЙ ЧАСТЬЮ ПРОЦЕССА СПЛОШНОЙ КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ.

Контрреволюционные попытки кулачества противодействовать колхозному движению вызывают необходимость и срочность мероприятий по ликвидации кулацких хозяйств с расчетом окончания этой работы до начала весенней сельскохозяйственной кампании.

Мероприятия по ликвидации кулачества В ПЕРВУЮ ОЧЕРЕДЬ ДОЛЖНЫ проводиться В РАЙОНАХ СПЛОШНОЙ КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ с охватом дальнейших районов по мере массового развертывания в них коллективизации крестьянских хозяйств.

Считать совершенно недопустимым имеющиеся уже в практике случаи в некоторых районах и округах — подмена работы по массовой коллективизации голым раскулачиванием в административном порядке, не увязывая эту работу с самой широкой ОРГАНИЗАЦИЕЙ БЕДНОТЫ И БАТРАЧЕСТВА И СПЛОЧЕНИЕМ БЕДНЯЦКО-СРЕДНЯЦКИХ МАСС на основе процессов коллективизации.

Работа райиполкомов и сельсоветов должна быть поставлена таким образом, чтобы все мероприятия по ликвидации кулачества проводились на основе максимального РАЗВЕРТЫВАНИЯ ИНИЦИАТИВЫ И АКТИВНОСТИ широких КОЛХОЗНЫХ, и в первую очередь, БАТРАЦКО-БЕДНЯЦКИХ МАСС и при их поддержке.

Решениям о конфискации кулацкого имущества и выселению кулаков должны предшествовать постановления общих собраний членов колхозов и собраний батрачества и бедноты. Эти мероприятия требуют от местных партийных и советских организаций принятия всех мер для максимально-ОРГАНИЗОВАННОГО ИХ ПРОВЕДЕНИЯ, и установления ПОСТОЯННОГО РУКОВОДСТВА за проведением этих постановлений в жизнь.

1. В целях решительного устранения влияния кулачества на отдельные прослойки бедняцко-средняцких хозяйств и подавления всяких попыток контрреволюционного противодействия со стороны кулаков мероприятиям, проводимым Советской властью и колхозами, принять в отношении кулаков следующие меры:

а) (1-я категория). Контрреволюционный кулацкий актив. Участники контрреволюционных повстанческих организаций, подлежат немедленному аресту с последующим срочным оформлением их дела во внесудебном порядке по линии органов ОГПУ.

б) (2-я категория). Наиболее зажиточные и влиятельные кулаки и полупомещики подлежат высылке в порядке принудительной колонизации в малонаселенные и необжитые районы северных округов области.

г) (3-я категория). Остальные кулаки расселяются в пределах района или данного округа на худших окраинных землях, вне колхозных земельных участков.

2. Количество ликвидируемых по каждой из 3-х категорий кулацких хозяйств должно дифференцироваться по районам в зависимости от фактического

числа кулацких хозяйств и контрреволюционных элементов в районе.

3. Установить количество ликвидируемых по всей области хозяйств ПО ПЕРВОЙ КАТЕГОРИИ ДО 5000. Размер данной операции по округам устанавливается ПП ОГПУ на Урале.

4. Выселить из округов Урала ПО ВТОРОЙ КАТЕГОРИИ ДО 15 000 кулацких хозяйств.

По округам это выселение распределить:

Челябинский округ 2250 Тюменский 1500

Троицкий 2250 Шадринский 1300

Курганский 1800 Сарапульский 1100

Ишимский 1700 Пермский 900

Свердловский 700 Ирбитский 800

Тагильский 300 Златоустовский 200

5. Размеры внутрирайонного и окружного переселения кулаков (ТРЕТЬЯ КАТЕГОРИЯ) УСТАНАВЛИВАЮТСЯ ОКРИСПОЛКОМАМИ; при чем вся ответственность за целесообразность и организованность проведения этой меры возлагается на окружные организации.

6. К выселению и конфискации имущества НЕ ПОДЛЕЖАТ СЕМЬИ КРАСНОАРМЕЙЦЕВ И КОМАНДНОГО СОСТАВА РККА. Особенно осторожный должен быть подход к выселению членов семейств, которые работают длительное время на фабриках и заводах; в этих случаях целесообразность выселения и отношение к этому лицу выясняется не только в деревне, но и у соответствующих заводских организаций.

Также необходимо проявить особенно осторожный подход к хозяйствам, члены семейств которых являлись активными красными партизанами в период гражданской войны.

II

О порядке высылки и расселения кулаков

1. Сроки проведения работ по 1-и и 2-й категориям кулаков устанавливаются ПП ОГПУ на Урале, являются обязательными для всех организаций; причем вся эта работа должна быть проведена с расчетом завершения ее в наикратчайший срок.

2. Обратить особое внимание Окружных организаций НА НЕДОПУСТИМОСТЬ ИЗМЕНЕНИЯ КАК УСТАНОВЛЕННЫХ РАЗМЕРОВ (2-я категория), так равно и сроков проведения работы, что влечет за собой дезорганизацию порядка транспортирования и создаст исключительные трудности в районах расселения.

3. Намеченную в области цифру подлежащих выселению кулацких хозяйств (2-я категория) округа распределяют по районам, а последние по сельсоветам.

4. Списки кулацких хозяйств, выселяемых в северные округа (2-я категория), устанавливаются райисполкомами на основе постановлений батрацко-бедняцких собраний и собраний колхозников с учетом материалов органов ОГПУ и утверждаются окончательно Окрисполкомами.

5. Порядок расселения остальных кулацких хозяйств (3-я категория) устанавливают Окрисполкомы.

6. Члены семейств выселяемых (1-я и 2-я категория) могут ПРИ СОГЛАСИИ МЕСТНЫХ РАЙИСПОЛКОМОВ оставаться постоянно или временно в прежних районах жительства.

7. При конфискации имущества выселяемых кулаков за пределы округа (2-я категория) должны быть оставлены лишь самые необходимые предметы домашнего обихода (белье, одежда, постельные принадлежности, посуда), некоторые элементарные средства производства в соответствии с характером их работы на новом месте (лесозаготовительный и строительный инструмент на каждого взрослого члена семьи).

Каждой семье оставляется продовольствие на 3 месяца.

Денежные средства высылаемых также конфискуются с оставлением до 500 рублей на семью для проезда и устройства на месте.

8. Конфискация имущества кулаков (1-й категории) производится постановлением Окрисполкомов по представлению органов ОГПУ.

9. Расселение выселяемых кулаков (2-й категории) производится небольшими поселками, которые управляются назначаемыми комендантами.

10. За расселяемым кулачеством, внутри округов и районов, на худшие земли (3-я категория), должен быть сохранен минимум сельскохозяйственного живо-

го и мертвого инвентаря, часть строений и домашние вещи для ведения хозяйства на новых участках.

11. На расселяемые внутри районов и округов кулацкие хозяйства (по 3-й категории) возлагаются определенные производственные задания по сельскому хозяйству и обязательство по сдаче товарной продукции государственным и кооперативным органам. . 12. Места для расселения кулаков, внутри округов (по 3-й категории), отводятся Окрисполкомами и расселение их производится небольшими поселками, управление которых осуществляется специальным комитетом (тройками) или уполномоченными, назначаемыми райисполкомами и утверждаемыми Окрисполкомами.

13. В отношении кулацких семейств, расселяемых в пределах районов и округов (3-я категория), учитывать возможность их расслоения с противопоставлением, где это возможно, отдельных элементов молодежи, остальной части кулачества и возможность организации особого вида производственных артелей и сельхозобъединений; например, в связи со строительными и мелиоративными работами, а также с облесением.

Все эти мероприятия должны проводиться под строжайшим контролем местных органов власти.

III

Распоряжение конфискуемым имуществом

1. Конфискация имущества кулаков производится особыми уполномоченными райисполкомов с обязательным участием сельсоветов, представителей колхозов, батрацко-бедняцких групп и батрайкомов.

2. Производится ТОЧНАЯ ОПИСЬ И ОЦЕНКА КОНФИСКУЕМОГО ИМУЩЕСТВА с возложением на сельсоветы ответственности за полную сохранность конфискованного.

3. Конфискуемые у кулаков средства производства и имущество передаются существующим и вновь организуемым колхозам в качестве взносов бедняков и батраков с зачислением конфискованного в неделимый фонд колхозов, с полным погашением из конфискуемого имущества причитающихся с ликвидируе-

мого кулацкого хозяйства обязательств и долгов государственным и кооперативным органам.

КАТЕГОРИЧЕСКИ ВОСПРЕЩАЕТСЯ ПЕРЕДАЧА ИМУЩЕСТВА В ЕДИНОЛИЧНЫЕ ХОЗЯЙСТВА ИЛИ ПОКУПКА ЕГО ЧЛЕНАМИ ПАРТИИ И КОМСОМОЛЬЦАМИ.

4. Колхозы, получающие землю и конфискуемое имущество кулаков, должны обеспечить ПОЛНЫЙ ЗАСЕВ ПЕРЕДАВАЕМОЙ ЗЕМЛИ и сдачу государству всей товарной продукции.

5. Жилые помещения используются на общественные нужды сельсоветов и колхозов или под общежития вновь вступающих членов колхозов (батраков), не имеющих собственного жилья.

6. Облигации, сберегательные книжки и другие ценные бумаги у кулаков всех 3-х категорий отбираются. На них составляется особая опись с выдачей расписки и сдается на хранение в органы Наркомфина.

7. Всякая выдача высылаемым кулацким хозяйствам их взносов в сберкассах, а также выдача ссуд под залог облигаций в районах сплошной коллективизации безусловно прекращается. Воспрещается также выдача страховых сумм за пожарные убытки и за падеж скота.

8. Вклады и паи кулаков всех 3-х категорий в кооперативных объединениях передаются в фонд коллективизации бедноты и батрачества, а владельцы их исключаются из всех видов кооперации.

9. Округам принять все необходимые меры о запрещении передвижения кулаков из мест своего жительства без разрешения райисполкомов.

IV

О партийном руководстве

1. Кампания по ликвидации кулачества требует от всех партийных организаций твердой большевистской дисциплины, боевого перестроения своих рядов, быстрого и решительного изменения темпов работы, усиления и четкости партийного руководства работой всех организаций, повышения ответственности за порученное дело и усиления партийно-воспитательной работы, особенно среди молодых членов партии и комсомола.

Наряду с усилением партийно-воспитательной работы партийным и профессиональным организациям необходимо усилить массовую агитационно-разъяснительную работу по ликвидации кулачества среди рабочих на предприятии; проведение этой работы возлагать на политически подготовленных членов партии.

2. Отмечая недопустимую слабость партийного руководства на местах и недооценку трудностей, связанных с осуществлением мероприятий по ликвидации кулачества, наличие отдельных случаев распространения мероприятий на средняцкие хозяйства, — Областной комитет еще раз обращает внимание Окружкомов на необходимость максимально организованного проведения всех мероприятий, не на словах, а наделе, усиления партийного руководства всей работой, ОСОБЕННО В РАЙОНАХ И СЕЛЬСОВЕТАХ.

Только при активном участии всех организаций в деревне, комсомола, делегатских собраний, при самой широкой организации батрачества, бедноты и при сплочении под руководством партии и советов бедняцко-средняцких масс на основе коллективизации будет успешно разрешена задача по социалистическому переустройству деревни, по полному выполнению плана весенней посевной кампании и по ликвидации кулачества.

«ПРИВЕДИТЕ В БОЕВУЮ ГОТОВНОСТЬ...»

Циркуляр Свердловского окружкома ВКП(б)

Срочно. Сов. секретно.

Возвратить через 24 часа.

6 февраля 1930 г.

С проведением политики ликвидации кулачества как класса есть возможность полагать, что кулацкие элементы деревни могут попытаться объединить вокруг себя всех недовольных в некоторых районах с целью образования банд против советской власти. Отрицая заранее успех могущих быть бандитских

выступлении, но в целях предупреждения, окружном предлагает секретарям райкомов под личную ответственность немедленно в 3-дневный срок по получении сего проверить реальность мобилизационных] планов комотрядов на предмет его сбора. Указанные ранее штаты комотрядов каждому райкому необходимо укомплектовать таким путем, чтобы комотряд обеспечивал бесспорную боеспособность и вместе с тем, чтобы в случае сбора отряда и использования его в боевых операциях, уход членов ВКП(б) не отразился на производстве. Поэтому теперь же пересмотреть состав членов отрядов и внести в списки таких членов ВКП(б), уход которых не отразился бы на производстве, но и таких, чтобы члены отряда были все способны к походной военной обстановке, т. е. не инвалиды. Кроме того, необходимо проверить систему оповещения комотряда путем живой связи, обеспечивающей быстрый сбор членов отряда в полной боевой готовности.

Принять меры к тому, чтобы все зачисленные в комотряд члены ВКП(б) немедленно были привлечены к военной подготовке через учебно-строевые единицы Осавиахима, с тем, чтобы комотряды в случае их сбора представляли из себя действительную боевую воинскую единицу. Военная учеба должна быть для всех коммунистов, ибо не зачисленные в отряды члены ВКП(б) будут ближайшим резервом для пополнения комотрядов в случае необходимости.

По требованию органов ГПУ, но с санкции окружкома (по прямому проводу) секретари райкомов должны немедленно собирать комотряды, последние действуют под командой командира отряда по указанию ГПУ. Приведите в боевую готовность моб. план комотряда на основе имеющегося у вас в этом письме указания и после истечения 3-дневного срока об исполнении сообщите окружкому.

Это мероприятие никоим образом не должно быть помехой выполнению хоз. планов промышленности и сельского хозяйства.

Отв. секретарь ВКП(б) Потаскуев

СОЦДОО. Ф. 4. Оп. 8. Д. 54. Л. 38.

О ДОПОЛНИТЕЛЬНОМ ВЫСЕЛЕНИИ КУЛАЧЕСТВА

Из постановления президиума

Уральского областного исполнительного комитета

8 марта 1931 г.

1. Учитывая развернувшееся колхозное строительство, задачи предстоящей весенней посевной кампании, а также отмечая активность классово-враждебных сил кулачества, президиум Уральского областного исполнительного комитета считает необходимым до начала весенней посевной кампании провести дополнительное выселение, в порядке 3-й категории, оставшейся части кулачества из районов области, имеющих свыше 40 % коллективизированных хозяйств. При этом облисполком исходит из того, что в ближайшее время процент коллективизации этих районов возрастет и они станут в основном районами сплошной коллективизации.

2. Расселение выселяемого кулачества произвести в районы лесозаготовок и развертывающегося строительства с расчетом использования трудоспособного контингента в качестве рабочей силы на лесозаготовках, по добыче руды, каменоломнях, торфоразработках, кирпичных заводах и районах развертывающегося строительства на подсобных работах.

3. Не подлежат выселению:

а) те семьи, которые хотя и раскулачены, но впоследствии постановлениями окружных исполкомов и постановлениями комиссии облисполкома были признаны ошибочно раскулаченными и имущество коим уже возвращено или подлежит возвращению;

б) семьи, члены которых в настоящее время служат в рядах Красной Армии;

в) семьи заслуженных красных партизан и участников гражданской войны;

г) семьи, в составе коих нет трудоспособных мужчин в возрасте до 50-ти лет;

д) семьи, члены которых служат агрономами, врачами, учителями, если они активно участвуют в общественной работе.

4. Всю практическую работу по переселению производят районные исполнительные комитеты силами

милиции по спискам, утвержденным областным исполнительным комитетом. Выселение закончить не позднее 15 апреля с. г.

Оперативное руководство по выселению возлагается на ПП ОГПУ по Уралу.

5. Наряды на выселение (определение сроков переселения, места их назначения) даются ПП ОГПУ по Уралу через соответствующие отделы ОГПУ.

6. Переселение на небольшие расстояния (до 100 — 150 километров) производится на собственных лошадях кулаков, причем лошади эти, повозки и упряжь, на основе актов оценочных комиссий, передаются тем хозорганизациям, в ведение которых прибыли выселяемые, стоимость же этих лошадей хозорганизации передают в облфо на погашение расходов, связанных с выселением из районов.

В этих же случаях разрешается переселяемым семьям забирать с собой одну корову, которая остается в их пользовании по месту назначения, но при условии обязательного их сохранения.

7. Переселение на более дальние расстояния производится по железной дороге, группируя их не менее одного вагона теплушки с нарами.

Наряд на перевозки по железной дороге дает ДТО ОГПУ Пермской жел[езной] дороги.

8. У выселенных отбирается: а) постройки; б) сельскохозяйственный инвентарь; в) лошади и молочный скот (кроме случаев, указанных в пункте 6-м). Все это имущество, по действительной стоимости, постановлением райисполкома передается:

а) постройки — райисполкомам, сельсоветам и колхозам для культурно-бытовых учреждений (школы, больницы, детясли и т. д.);

б) на погашение государственных долгов;

в) оставшуюся часть в колхозы и коммуны с зачислением их в неделимый фонд.

9. Все остальное имущество (одежда, домашние вещи, продовольствие, домашняя птица) остается в полном распоряжении переселяемых, и последним предоставляется право это имущество реализовать на месте, или то, что возможно, забирать с собой.

Семена (зерновые культуры) для обсеменения посевной площади в предстоящую посевкампанию, числящиеся за данным хозяйством, конфискуются и пере-

даются по указанию райисполкома. Семенной материал огородных культур оставляется у выселяемых, которые везут их с собой на места переселения.

10. Как правило, немедленно переселяются только лишь трудоспособные члены семей. Остальным разрешается оставаться на местах прежнего жительства (до момента обеспечения на месте выселения жилищем), но не позднее 1-го июля с. г. На время проживания оставшейся части семейства в деревне разрешить пользование постройками, огородами и одной коровой, последняя оставляется в пользование под обязательство нормального ухода и сохранения. При групповых выездах членов семейств, выселяемых к месту выселения главы семьи, переселение производится также организованным путем, предоставляя по нарядам ПП ОГПУ жел[езно]дор[ожный] транспорт. В случае особых соображений (по указанию отделов ОГПУ) или личного желания выселяемых разрешается переселение всей семьи одновременно в момент отправки трудоспособных членов семьи...^1*

ГАСО. Ф. Р-88. Оп. 1-а. Д. 63. Л. 15—16. Подлинник.

Подписи^2*

ОБСЛУЖИВАНИЕ И УПРАВЛЕНИЕ

СПЕЦПЕРЕСЕЛЕНЦАМИ

В УРАЛЬСКОЙ ОБЛАСТИ

Из положения о спецпереселенцах

31 марта 1931 г.

1. Спецпереселенцы расселяются в пунктах северных районов Уральской области, определенных областным комендантским отделом [3] по согласованию с ПП ОГПУ по Уралу...

3. Спецпоселки делятся на лесозаготовительные, рыбопромысловые, сельскохозяйственные...

5. Спецпоселки в зависимости от местных условий имеют от 80 до 150 домов...

10. Спецпоселки как места постоянного жительства спецпереселенцев — лиц, лишенных избирательных прав, органов самоуправления не имеют и наблюдение за распорядком, за хозяйственным устройством, социально-культурное и административное обслуживание, проведение мероприятий по благоустройству и т. д. осуществляется комендантом поселка.

11. Прибывающие в спецпоселки спецпереселенцы принимаются комендантом спецпоселка, становятся на персональный учет и в целях рационального трудового использования подвергаются медицинскому освидетельствованию и в зависимости от результатов такового разбиваются на следующие 5 групп:

Группу «а» — составляют способные к выполнению всяких физических работ;

Группу «б» — способных к выполнению только легких физических работ;

Группу «в» — неспособных к физическим работам, не могущих быть использованными на внутрипоселковых работах, легких кустарных промыслах и сезонных работах — сборах грибов, ягод, орехов и т. д;

Группу «г» — вовсе неспособных к труду;

Группу «д» — детей в возрасте до 16 лет.

12. Спецпереселенцы в спецпоселках размещаются в зависимости от типа и объема строительства, и на каждые 10 семей распоряжением коменданта поселка выделяется старший. Одновременно с расселением от глав семей и назначенного старшего отбираются обязательства о групповой и индивидуальной поруке за точное выполнение существующих правил режима.

13. Регистрация актов гражданского состояния (рождение, брак, смертность, развод) для всех спецпереселенцев производится только поселковыми комендатурами, с подачей материалов в райисполкомы, в которых учет актов гражданского состояния спецпереселенцев ведется особо.

14. Все спецпереселенцы лишаются права свободного передвижения вне территории спецпоселка

и мест работы. Внутри этой территории передвигаются беспрепятственно...

20. Посевы и промыслы спецпереселенцам от всех видов налогового обложения освобождаются до [19]33 г.

Из правового положения спецпереселенцев

1. Спецпереселенцы как лица, лишенные избирательных прав и административно-сосланные, ограничиваются в правах как личных, так и имущественных.

2. Личные ограничения в правах состоят в:

а) лишении права передвигаться и селиться по собственному усмотрению;

б) лишении права собраний без разрешения поселковых комендантов...

4. Все уголовные и гражданские дела спецпереселенцев рассматриваются на общих основаниях.

5. Спецпереселенцам никаких удостоверений и видов на жительство не выдается, за исключением личной книжки установленного образца и пропуска на временные отлучки.

6. Каждый спецпереселенец обязан подчиняться правилам режима и внутреннего распорядка, установленным для спецпоселков и в местах работ, и несет за нарушения их соответствующую групповую и индивидуальную ответственность...

8. В целях обеспечения порядка каждый спецпереселенец, достигший 16-летнего возраста, выдает комендатуре индивидуальное обязательство о подчинении его правилам режима и внутреннего распорядка по установленной форме...

11. Мерами административного воздействия являются:

а) предупреждение;

б) перевод на более тяжелые работы;

в) высылка в более отдаленные местности;

г) заключение в штрафную команду;

д) денежные штрафы...

Штрафные команды

1. Штрафные команды образуются в целях исправительно-трудового воздействия на спецпереселенцев,

не выполняющих норм выработки, производственных заданий и нарушающих установленный режим, совершающих прочие недозволенные действия, не влекущие другие виды взыскания...

4. Спецпереселенцы, заключенные в штрафную команду, привлекаются на работы в принудительном порядке и обязаны выполнять установленные для них нормы выработки.

5. Спецпереселенцы штрафной команды зарплатой не пользуются, удовлетворяются лишь бесплатным питанием из общего котла...

Финансовые вопросы

1. Средства областного комендантского отдела и его местных органов для проведения всех мероприятий по обслуживанию кулацкой ссылки в области составляют:

а) специальные ассигнования правительства и Уралсовета:

б) отчисления в размере 25 % от зарплаты спецпереселенцев;

в) отчисления из средств хозорганизаций:

1) на организационные расходы в размере 2 % от сумм выплаченной зарплаты спецпереселенцам на содержание производственных комендатур,

2) в размере взносов в соцстрахование работающих спецпереселенцев;

г) доходы от содержания штрафных команд;

д) прочие доходы...

Председатель Урал совета Ошвинцев Секретарь Уралсовета Киселев

ГАСО. Ф. Р-88. Оп. 1а. Д. 63. Л. 62—66, 68, 73, 78. Подлинник.

ВЫСТУПЛЕНИЕ СПЕЦПЕРЕСЕЛЕНЦЕВ

ПЕТРОПАВЛОВСКОГО ЛЕСПРОМХОЗА

Из докладной записки оперуполномоченного

ОО ПП ОГПУ по Уралу А. С. Кирюхина

и начальника областного комендантского отдела

Н. Д. Баранова ПП ОГПУ по Уралу т. Раппопорту

13 мая 1931 г.

На основании распоряжения Вашего, 25 апреля с. г., выбыв Надеждинский район для расследования состоявшегося организованного выступления 20 апреля с. г. спецпереселенцев-кулаков, расселенных в территориальных границах Петропавловского леспромхоза, равным образом выявления возможных перегибов со стороны работников леспромхоза и комендатур, нами были взяты на выдержку ряд спецпоселков и др[угих] мест расселения кулачества, а, в частности, Самский, Денежкинский и Марсятский лесоучастки, причем при ознакомлении на местах с бытом переселенцев, их материальным и правовым положением, хозяйственным] обустраиванием, труд-использованием и т. д., мы обнаружили нижеследующее:

1. Снабжение продовольствием

Снабжение продовольствием спецпереселенцев, занятых на работах Петропавловского леспромхоза, а равно их семей и вовсе нетрудоспособных, проводилось местным райпо через подведомственные ему на периферии сельпо из фондов специального] назначения, однако расследованием установлено, что все эти фонды Надеждинским ЦРК, по заявлению заведующего] снабжением Васильева,— обезличивались, и учета, куда, сколько именно и каких продуктов заслано в спецпоселки — проследить так и не удалось.

Такая постановка работы, при наличии вообще продовольственного кризиса в условиях Надеждинского р[айо]на, вследствие перерасходования местным ЦРК продовольственных] фондов за целый квартал (снаб-

жались лишние 20 000 едоков), в конечном итоге уже в первых числах апреля м[еся]ца с. г. сказалась на материальном благополучии переселенцев и вскоре же, почти повсеместно переселенцы стали голодать, тем более, что местное сельпо, главным же образом склады последних в спецпоселках, не руководимые райпо, произвольно расходовали поступающее продовольствие, не разделяя контингента спецпереселенцев, устанавливал самые разнообразные нормы снабжения.

Начиная с января м[еся]ца с. г., с связи с объявлением ударного месячника на лесозаготовках, фактически продлившегося до 1-го апреля с. г., т. е. до момента окончания лесозаготовок, по директиве Ураллеса нормы выработки леса для спецпереселенцев против вольных рабочих были увеличены на 50 % (6 фестметров в день), причем при проведении в жизнь этой директивы лесоучастками никакие особенности лесозаготовок по породам и лесонасаждениям не учитывались, а вместе с этим выдача продовольствия производилась в полной норме вольного рабочего, только выполнившим эту норму. А так как спецпереселенцы, не обеспеченные вовсе про[з]одеждой^1* и не имевшие лично таковой, не могли выполнять эти нормы выработки, последним продовольствие выдавалось не полностью, с уменьшением дневной нормы на 50 и даже 75 %.

Наступивший продовольственный кризис окончательно ослабил мускульную силу спецпереселенцев, в особенности же на дальних поселках, в связи с наступлением весны и бездорожья, оторванных от какого-либо общения с ближайшими населенными пунктами, вследствие чего переселенцы буквально голодали, употребляя в пищу мясо павших животных, мох, березовые листья и др[угие] лиственные суррогаты, не имея возможности приобрести продукты питания за личные средства не только потому, что леспромхоз зарплату установил по низким ставкам и не уплачивал таковую свыше 6-ти м[еся]цев, так что переселенцы оставались постоянными его должниками, но были созданы и такие условия: заместитель] секретаря Надеждинского райкома ВКП(б) Маслов своей директивой в феврале м[еся]це с. г. категорически запретил торгующим организациям продажу переселенцам продовольствия и промтоваров. За время нахождения

на работах в лесоучастках^2* спецпереселенцев, последние заработали за полгода 83 968 руб. 57 коп., а забор их выразился в 132 927 р[уб.] 65 коп., причем оказалось, что в этот забор включено: удержание за строительство избушек, их оборудование, инвентарь и имущество, за облигации займа, паек, безвозвратные взносы в ЦРК (паевые), на содержание яслей (детских), процентные отчисления от зарплаты и т. д., не включая в этот список взысканий 25 % отчислений.

2. Трудоиспользование спецпереселенцев

За отсутствием надлежащего питания, медицинского контроля и обслуживания — большая часть спецпереселенцев, потерявшая трудоспособность, не могла обеспечить выполнение плана лесозаготовок, вследствие чего леспромхоз дал распоряжение о привлечении на лесозаготовки всех без исключения спецпереселенцев, без различения пола и возраста, установив нормы выработки даже для детей 12-летнего возраста и стариков по 2—2,5 кубометра в день, тогда как по показанию заведующих] производственными участками и других работников леспромхоза, по описанию этих лесосек средняя норма выработки для взрослого рабочего устанавливалась 3 кубометра в день. По этой причине спецпереселенцы, дабы выполнить норму выработки, оставались для работы в лесу целыми сутками, где зачастую замерзали, обмораживались, подвергаясь массовым заболеваниям, тогда как с наступлением весны на складах сельпо остались неизрасходованными в значительном количестве промтовары — телогрейки, полушубки и т. п., которые нами и были обнаружены на складах. А не получая медицинской помощи, надлежащего питания и нормальных жилищных условий, к концу лесозаготовок [они] окончательно стали нетрудоспособны и в большинстве своем инвалиды.

В будущем эта рабочая сила может быть использована лишь только при условии длительного отдыха, усиленного питания и проведения ряда надлежащих профилактических мероприятий.

3. Меры взыскания для спецпереселенцев

В силу указанных выше причин выполнение спецпереселенцами норм выработки было, естественно, невозможным, однако местные партийные и лесозаготовительные организации, не осознав важности утраты в будущем мускульной силы спецпереселенцев — фактически составляющих кадры постоянной рабсилы на лесозаготовках, вместо создания для них надлежащих условий, гарантирующих хотя бы повышение производительности труда спецпереселенцев, стали на путь резких репрессий.

Для этой цели тот же заместитель] секретаря райкома партии Маслов и той же директивой, игнорируя деятельность и права поставщика рабсилы спецпереселенцев — комендатуру, предоставил карательные функции в отношении спецпереселенцев даже хозорганам (десятникам и куренным мастерам) как например: производство ими арестов, уменьшение продовольственного] пайка и т. п., в силу чего заведующий] Денежкинским производственным участком Воронцов Константин Андреевич, член ВКП(б), в свою очередь издал распоряжение подчиненному ему аппарату о применении к спецпереселенцам арестов, наложения штрафов и др[угих] взысканий.

Все это вместе взятое создало обстановку и условия произвола и издевательств над спецпереселенцами со стороны работников низового аппарата леспромхоза (десятников и куренных мастеров) и командированных райкомом партии бригадиров, а также и поселковых комендантов. Повсеместно в каждом спецпоселке были созданы арестантские помещения «каталашки», куда десятниками леспромхоза, бригадирами и комендантами беспричинно, а зачастую из личных корыстных побуждений, заключались переселенцы всех возрастов, содержались там в неотопленных помещениях, раздетыми по нескольку суток и без пищи, там же систематически избивались и подвергались всевозможным истязаниям, что приводило к полному упадку физической деятельности спецпереселенцев и их смертельным случаям.

Издевательства указанных лиц над спецпереселенцами, по своей дерзости, не находили себе границ.

В этих ар[естантских] помещениях, в домах переселенцев, на улице, в лесу на работах и даже во время отдыха переселенцев последние избивались, женщины и девицы подвергались также избиениям, понуждались и использовались в половом отношении, от спецпереселенцев бесконтрольно отбирались вещи, деньги и продукты. Были случаи вымогательства взяток.

Все эти беспричинные издевательства в основном сводились к физическому истреблению переселенцев, что бесспорно подтвердилось показаниями десятников, некоторых комендантов и других лиц...^3*

Особенными жестокостями отличились:

1. Бригадир Ратушняк, избивший всевозможными способами ряд спецпереселенцев, в результате чего спецпереселенец Мартыненко умер в ар[естантском] помещении; насиловал женщин и девушек, произвел ряд ограблений на дороге. Был вдохновителем десятников и бригадиров по избиению спецпереселенцев и говорил: «Переселенцев надо всех уничтожить».

2. Бригадир Калугин Иван, член ВКП(б). Избил ряд переселенцев, в результате чего переселенец Луговой умер. Среди переселенцев слыл за палача под кличкой «Ванька Каин». Вместе с десятниками издевался над переселенцами.

3. Бригадир Кучин, член ВКП(б). Участник избиений целого ряда переселенцев, в результате избиения переселенец Горевой умер.

4. Бригадир Чернов, член ВКП(б). Избил ряд спецпереселенцев, был соучастником преступлений Калугина.

5. Бригадир Суетнов, член ВКП(б). Избил ряд переселенцев в соучастии с бригадиром Мерзляко-вым, в результате чего переселенцы Терпугов и Дудников умерли от избиений.

6. Мерзляков (бригадир), член ВКП(б) — соучастник и пособник в преступлениях Суетнова.

7. Старший десятник Кривощеков, кандидат ВКП(б) с 1931 г. Избил целый ряд спецпереселенцев, в результате чего от побоев умерли Самойленко и Деомид Сидоренко. Последнего Кривощеков толкнул в горевший костер дров. Был одним из дерзких исполнителей расправ над спецпереселенцами. По делу арестован.

8. Старший десятник Ярославцев, кандидат ВКП(б) с 1931 г. Избил несколько спецпереселенцев. Отби-

рал вещи у них. Соучастник преступлений Кривощекова. Совершил ряд подлогов при выплате зарплаты спецпереселенцам в корыстных целях. По делу арестован.

9. Старший десятник Бердюгин, беспартийный, избил целый ряд спецпереселенцев, а, в частности, совместно с бригадиром избил Дудникова, который впоследствии умер. Склонял к половой связи девушек. Получал взятки со спецпереселенцев. Арестован.

10. Десятник Щелагин, член ВКП(б). Избивал переселенцев. Положил в гроб для похорон живую спецпереселенку.

11. Десятник Смышляев. Избил прутом железным Харченко Ивана на глазах переселенцев за то, что последний употреблял в пищу мясо павшей лошади. Избивал других переселенцев.

12. Десятник Медведев, беспартийный. Избивал спецпереселенцев. По установке коменданта Деева, бросал в воду работавших на сплаве спецпереселенцев.

13. Старший рабочий сплава Кузеванов — соучастник Медведева в избиении спецпереселенцев.

14. Поселковый комендант Деев, беспартийный, был главной фигурой избиений и убийств спецпереселенцев. Избил ряд спецпереселенцев, из коих Мирошниченко от его побоев умер. Отбирал вещи от переселенцев, вымогал взятки, был вдохновителем десятника по избиению спецпереселенцев. Арестован.

15. Его помощник Новоселов, кандидат ВКП(б) с [19]31 г., соучастник преступлений Деева.

16. Комендант Смирнов, беспартийный, избил целый ряд спецпереселенцев. Отбирал вещи и продукты от них, частично их присваивал. Избиения спецпереселенцев отличались особой жестокостью. По делу арестован.

17. Комендант Рудеев — соучастник преступлений десятника Кривощекова в избиении переселенцев. Отбирал вещи у них и частично присваивал. По делу арестован.

18. Конвоир штрафного участка Болотов Иван. Систематически избивал спецпереселенцев, от чего умерли: Саледин Мустафа и Борда Феодосия. От-

личался особой жестокостью. Среди переселенцев известен под кличкой «Ванька палач». По делу арестован.

19. Конвоир штрафного участка Замятин — соучастник преступлений Болотова. Арестован.

20. Комендант Масягин — соучастник преступлений Болотова. Избил переселенцев братьев Беккер, умерших после побоев.

21. Кладовщик Бессонов и сторож Целищев. Систематически пьянствовали, расхищая продукты. Обвешивали спецпереселенцев. Обменивали продукты на их вещи. Среди переселенцев агитировали так: «Мы кубанцев всех уничтожим, живыми никто не вернется».

При попытке районных комендантов Ласкина и Новгородова заострить внимание на означенных ненормальностях — последних райком ВКП(б), в лице заместителя] секретаря Маслова, обвинил в оппортунизме и даже Ласкин, по решению райкома, подлежал снятию с должности.

Указанным выше произволу, издевательствам, голоду и изнурительному труду были подвержены спецпереселенцы прежнего подъема, находившиеся на лесоразработках с начала 1930 г. и в своей массе происходящие с Кубани.

В конце марта и начале апреля 1931 г. в этот район были выдворены на жительство спецпереселенцы Западной области, преимущественно из бывш[ей] Смоленской, Брянской губерний, расселенные по поселкам на различных лесоучастках: Усть-Калье, 25-й, 80-й кварталы, Усть-Канда, участок № 2, Атюс № 3, Петропавловского и Марсятского УЛПХ. По ознакомлении их с условиями жизни спецпереселенцев — кубанцев, со стороны спецпереселенцев Западной области в их среде стала проводиться организационная работа с целью склонить эту часть на открытое выступление, для чего велась соответствующая обработка:

«Зачем вы, кубанцы, переносите голод, холод и издевательства, нужно выступить открыто против этого с наступлением весеннего и летнего периода. Мы рассчитывали, что кубанские казаки — народ смелый и решительный, а они на деле оказались трусами, вот мы этого произвола терпеть не будем».

С 12-го апреля 1931 г. между расселенными по разным участкам спецпереселенцами Западной области началась проводиться работа по установлению связей и подготовке к выступлению, прикрываемая особенно обострившимся продовольственным кризисом в этот период, когда в среде части этого контингента спецпереселенцев были израсходованы привезенные из дома запасы продовольствия и в таковом ощущался недостаток. Отсутствие какой-либо разъяснительной работы со стороны работников поселков и комендатур, продолжавшийся произвол со стороны десятников леспромхоза озлобляли эту часть спецпереселенцев, среди них распространялись слухи, что «их привезли сюда также на физические уничтожения», а все это вместе взятое порождало в их среде повстанческие настроения.

20 апреля 1931 г. на 80-м квартале лесоучастка был убит десятник Прокопьев К. С., замеченный ранее в избиении спецпереселенцев и вновь произведший избиение спецпереселенца Повесьма Никифора и его матери, вследствие чего Прокопьев получил смертельное ножевое ранение со стороны спецпереселенца Повесьма Николая. Это обстоятельство послужило поводом к распространению также в среду спецпереселенцев-кубанцев мысли о необходимости решительного реагирования таким же образом на злоупотребления работников леспромхоза.

Наконец, 20-го апреля 1931 г. состоялось организованное выступление спецпереселенцев Западной области в количестве 300 семей с участка Устье-Калье, заранее подготовленное крупными кулаками-спецпереселенцами: Щепачевым В. Д., Щепачевым М. Н., Анциферовым В. В., Тезиковым Н. М., Тезиковым П. М., Смоляниновым П. И., Парфеновым А. И., Дикановым К. И. и другими. Эти руководы выступления с участка Устье-Калье заранее организовали связь со спецпереселенцами участка Усть-Канда через руковода этого участка, крупного кулака Коробова К. С. и Борисова Н. П., на этот счет имели неоднократные совещания. С поселком спецпереселенцев 80-го участка также имелась связь через крупного кулака Филимонова Г. К. Таким образом, подготовляемое еще с 12-го апреля с. г. выступление и состоялось в указанный выше срок с конечной целью намерения про-

движения выступавших по ж[елезной] д[ороге] до ст[анции] Сама и город Надеждинск, но принятыми мерами продвижение было приостановлено и выступившие были водворены на участки прежнего расселения.

На станции Сама Б. С. ж[елезной] д[ороги] выступившей массе спецпереселенцев-кулаков имелся случай содействия со стороны работников ж[елез-но]д[орожного] транспорта, в частности, некто Оку-нев И. М. (спекулянт и агитатор против налоговой политики), влившись в массу переселенцев, повел агитацию среди них за необходимость захвата подвижного железнодорожного состава с целью продвижения по ж[елезно]д[орожной] линии до гор[ода] Надеждинска:

«Бросьте, ребята, идти пешком, через 20 минут здесь должен быть состав поезда, необходимо его захватить и заставить бригаду перевезти вас до Надеждинска. Захватите еще 150 человек спецпереселенцев из казармы при ст[анции] Сама».

После состоявшегося указанного выступления в других переселенческих поселках спецпереселенцами-западниками также велась подготовительная работа об организации вторичного выступления под лозунгом: «Если не удовлетворят продовольствием, то обязательно уйдем с мест расселения».

Примерно на спецпоселке «Новая деревня» участка № 2 Денежкинского учлесхоза спецпереселенцами Ковалевым Иваном и Хлестуновым Степаном велась подобная подготовка к выступлению с вербовкой для этой цели с/п-кубанцев (Ковалев и Хлестунов изъяты), тоже и на спецпоселке Атюс № 3 Марсятского УЛПХ.

Из числа выступивших с/п арестованы 53 активных участника и организатора, кроме того, арестованы: десятники ЛПХ —4 чел[овека], работники поселковых комендатур — 8 чел[овек], кооперации — 2 чел[овека], всего 67 чел[овек].

Подлежат аресту: работники ЛПХ — 5 человек, бригадиры — 8 чел[овек].

Следствие по данному делу еще не закончено. В силу того, что по делу имеются указания на перегибы со стороны представителей райкома ВКП(б), а также на даваемые аналогичные установки членами бюро райкома — мы вынуждены были выехать для личного доклада вам на предмет разрешения этого вопроса.

Оперуполномоченный ОО ПП Кирюхин

Начальник областного комендантского отдела Баранов.

ПАСО. Ф. 4. Оп. 9. Д. 218. Л. 34—45. Подлинник.

«... ДОЛЖНЫ БЫТЬ РАССМАТРИВАЕМЫ КАК ВРАГИ НАРОДА...»

Из постановления ЦИК и СНК СССР

«Об охране имущества государственных предприятий,

колхозов и кооперативов

и укреплении общественной

(социалистической) собственности»

7 августа 1932 г.

За последнее время участились жалобы рабочих и колхозников на хищения... грузов на железнодорожном и водном транспорте и хищения... кооперативного и колхозного имущества.., равным образом усилились жалобы на насилие и угрозы кулацких элементов в отношении колхозников, не желающих выйти из колхозов...

Центральный Исполнительный Комитет и Совет Народных Комиссаров Союза ССР считают, что общественная собственность (государственная, колхозная, кооперативная) является основой советского строя, она священна и неприкосновенна, и люди, покушающиеся на общественную собственность, должны быть рассматриваемы как враги народа, ввиду чего решительная борьба с расхитителями общественного имущества является первейшей обязанностью органов Советской власти.

Исходя из этих соображений и идя навстречу требованиям рабочих и колхозников, Центральный Ис-

полнительный Комитет и Совет Народных Комиссаров Союза ССР ПОСТАНОВЛЯЮТ:

I

...2. Применять в качестве меры судебной репрессии за хищение грузов на железнодорожном и водном транспорте высшую меру социальной защиты — расстрел с конфискацией всего имущества и с заменой при смягчающих обстоятельствах лишением свободы на срок не ниже 10 лет с конфискацией имущества.

3. Не применять амнистии к преступникам, осужденным по делам о хищении грузов на транспорте.

II

...2. Применять в качестве меры судебной репрессии за хищение... колхозного и кооперативного имущества высшую меру социальной защиты — расстрел с конфискацией всего имущества и с заменой при смягчающих обстоятельствах лишением свободы на срок не ниже 10 лет с конфискацией всего имущества...

3. Не применять амнистии к преступникам, осужденным по делам о хищении колхозного и кооперативного имущества.

III

...2. Применять в качестве меры судебной репрессии по делам об охране колхозов и колхозников от насилия и угроз со стороны кулацких и других противообщественных элементов лишение свободы от 5 до 10 лет с заключением в концентрационный лагерь.

3. Не применять амнистии к преступникам, осужденным по этим делам.

Председатель ЦИК Союза ССР М. Калинин

Председатель СНК Союза ССР В. Молотов (Скрябин)

Секретарь ЦИК Союза ССР А. Енукидзе

Собрание законов и распоряжений рабоче-крестьянского правительства Союза ССР. М., 1932. № 62. Ст. 360. С. 583—584.

РАССТРЕЛ ПО РАЗНАРЯДКЕ,

или как это делали большевики

Строго секретно

ВСЕСОЮЗНАЯ КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ

(большевиков)

ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ

№ П51/94

3 июля 1937 г.

Тов. Ежову

Секретарям обкомов,

крайкомов, ЦК нацкомпартий,

Выписка из протокола № 51 заседания Политбюро ЦК.

Решение от 2.06.37 г.

94 — ОБ АНТИСОВЕТСКИХ ЭЛЕМЕНТАХ.

Послать секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий следующую телеграмму:

«Замечено, что большая часть бывших кулаков и уголовников, высланных одно время из разных областей в северные и сибирские районы, а потом по истечению срока высылки вернувшихся в свои области — являются главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений, как в колхозах, так и на транспорте и в некоторых отраслях промышленности.

ЦК ВКП(б) предлагает всем секретарям областных и краевых организаций и всем областным, краевым и республиканским представителям НКВД взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и были расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки, а остальные менее активные, но все же враждебные элементы были бы переписаны и высланы в районы по указанию НКВД.

ЦК ВКП(б) предлагает в пятидневный срок представить в ЦК состав троек, а также количество подлежащих расстрелу, равно как и количество подлежащих высылке.»

Секретарь ЦК И. Сталин

Тов. Ежову.

Секретарям указанных парторганизаций

Выписка из протокола № 51 заседания Политбюро ЦК.

Решение от 9.07.37 г.

187 — ОБ АНТИСОВЕТСКИХ ЭЛЕМЕНТАХ.

(ПБ от 2.07.37 г., пр. № 51, п. 94)

Утвердить тройки по проверке антисоветских элементов:

1. По Северо-Осетинской АССР в составе т.т. Маурера, Тогоева и Иванова. Утвердить намеченных к расстрелу 169 чел. и высылке 200 человек.

2. По Башкирской АССР в составе т.т. Исанчурина, Бак и Цыпнятова.

3. По Омской области в составе т.т. Салынь, Нелипа и Фомина. Утвердить намеченных к расстрелу 479 чел. и высылке 1959 чел.

4. По Черниговской области в составе т.т. Маркитана, Самовского и Склярского. Утвердить намеченных к расстрелу 244 чел. и высылке 1379 чел.

5. По Чувашской АССР в составе т.т. Петрова, Розанова и Элифанова. Утвердить намеченных к расстрелу кулаков 86 чел., уголовников 54 чел. и высылке кулаков 676 чел., уголовников 201.

6. По Западно-Сибирскому краю в составе т.т. Миронова (председатель), Эйхе и Баркова. Утвердить намеченных к расстрелу 6600 кулаков и 4200 уголовников.

7. По Красноярскому краю в составе т.т. Леонюка (председатель), Горчаева и Рабинович.

Разрешить по северным районам Красноярского края представить сведения о количестве подлежащих расстрелу и высылке к -му августа.

8. По Туркменской ССР в составе т.т. Мухамедова, Зверева и Ташли-Анна-Мурадова. Утвердить намеченных к расстрелу кулаков 400 чел., уголовников 100 чел. и высылке кулаков 1200 чел. и уголовников 275 чел.

Согласиться с предложением ЦК Туркестана о включении на репрессии и высылку отбывших тюремное заключение членов нац. к. р. организации «Туркмен-Азатлыги», мусульманское духовенство и т. п., поручив НКВД определить число подлежащих расстрелу и высылке.

Секретарь ЦК

ЦК ВКП(б) — товарищу СТАЛИНУ И. В.

Сообщаю, что всего уголовных и кулацких элементов, отбывших наказания и осевших в гор. Москве и Московской области учтено 41 305 чел. Из них уголовного элемента учтено — 33 436 чел.

Имеющиеся материалы дают основание отнести к 1-й категории уголовников 6500 человек и ко 2-й категории — 26 936 человек.

Из этого количества по г. Москве ориентировочно относ, к 1-й категории — 1500 человек и 2-й категории — 5272 человека.

Кулаков, отбывших наказание и осевших в г. Москве и районах области, учтено 7869 человек.

Имеющийся материал дает основание отнести из этой группы к 1-й категории 2000 человек и ко 2-й категории — 5869 человек.

Комиссию просим утвердить в составе тт. Реденс — Нач. Управления НКВД по М. О., Маслова — Зам. прокурора Московской области, Хрущева Н. С. секретаря ГК с правом, в необходимых случаях, замены т. Волковым А. А. — вторым секретарем Московского Горкома.

Секретарь МК ВКП(б) — (Н. Хрущев)

10 июля 1937 г.

—————————

Тов. Поскребышеву

Направляю оперативный приказ № 00447 о репрессировании бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов и постановление.

Прошу постановление послать членам Политбюро для голосования и выписку прислать тов. Ежову.

Фриновский

30 июля 1937 года

Совершенно секретно

Экз. № 1

ОПЕРАТИВНЫЙ ПРИКАЗ

народного комиссара внутренних дел

Союза ССР № 00447

Об операции по репрессированию

бывших кулаков, уголовников

и др. антисоветских элементов.

30 июля 1937 г.

гор. Москва.

Материалами следствия по делам антисоветских формирований устанавливается, что в деревне осело значительное количество бывших кулаков, ранее репрессированных, скрывшихся от репрессий, бежавших из лагерей, ссылки и трудпоселков. Осело много в прошлом репрессированных церковников и сектантов, бывших активных участников антисоветских вооруженных выступлений. Остались почти нетронутыми в деревне значительные кадры антисоветских политических партий (эсеров, грузмеков, дашнаков, муссаватистов, иттихадистов и др.), а также кадры бывших активных участников бандитских восстаний, белых, карателей, репатриантов и т. д.

Часть перечисленных выше элементов, уйдя из деревни в города, проникла на предприятия промышленности, транспорт и на строительства.

Кроме того, в деревне и городе до сих пор еще гнездятся значительные кадры уголовных преступников — скотоконокрадов, воров-рецидивистов, грабителей и др., отбывших наказание, бежавших из мест заключения и скрывающихся от репрессий. Недостаточность борьбы с этими уголовными контингентами

создала для них условия безнаказанности, способствующие их преступной деятельности.

Как установлено, все эти антисоветские элементы являются главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений, как в колхозах и совхозах, так и на транспорте и в некоторых областях промышленности.

Перед органами государственной безопасности стоит задача — самым беспощадным образом разгромить всю эту банду антисоветских элементов, защитить трудящийся советский народ от их контрреволюционных происков и, наконец, раз и навсегда покончить с их подлой подрывной работой против основ советского государства.

В соответствии с этим ПРИКАЗЫВАЮ с: августа 1937 года во всех республиках, краях и областях начать операцию по репрессированию бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников.

В Узбекской, Туркменской, Таджикской и Киргизской ССР операцию начать с 10 августа с. г., а в Дальневосточном и Красноярском краях и Восточно-Сибирской области — с 15-го августа с. г.

При организации и проведении операций руководствоваться следующим:

I. Контингенты, подлежащие репрессии

1) Бывшие кулаки, вернувшиеся после отбытия наказания и продолжающие вести активную антисоветскую подрывную деятельность.

2) Бывшие кулаки, бежавшие из лагерей или труд-поселков, а также кулаки, скрывшиеся от раскулачивания, которые ведут антисоветскую деятельность.

3) Бывшие кулаки и социально опасные элементы, состоявшие в повстанческих, фашистских и бандитских формированиях, отбывшие наказание, скрывшиеся от репрессий или бежавшие из мест заключения и возобновившие свою антисоветскую преступную деятельность.

4) Члены антисоветских партий (эсеры, грузмеки, муссаватисты, иттихадисты и дашнаки), бывшие белые, жандармы, чиновники, каратели, бандиты, бандпособники, переправщики, реэмигранты, скрывшиеся от репрессий, бежавшие из мест заключения

и продолжающие вести активную антисоветскую деятельность.

5) Изобличенные следственными и проверенными агентурными материалами наиболее враждебные и активные участники ликвидируемых сейчас казачье-белогвардейских повстанческих организаций, фашистских, террористических и шпионско-диверсионных контрреволюционных формирований.

Репрессированию подлежат также элементы этой категории, содержащиеся в данное время под стражей, следствие по делам которых закончено, но дела еще судебными органами не рассмотрены.

6) Наиболее активные антисоветские элементы из бывших кулаков, карателей, бандитов, белых, сектантских активистов, церковников и прочих, которые содержатся сейчас в тюрьмах, лагерях, трудовых поселках и колониях и продолжают вести там активную антисоветскую подрывную работу.

7) Уголовники (бандиты, грабители, воры-рецидивисты, контрабандисты-профессионалы, аферисты-рецидивисты, скотоконокрады), ведущие преступную деятельность и связанные с преступной средой.

Репрессированию подлежат также элементы этой категории, которые содержатся в данное время под стражей, следствие по делам которых закончено, но дела еще судебными органами не рассмотрены.

8) Уголовные элементы, находящиеся в лагерях и трудпоселках и ведущие в них преступную деятельность.

9) Репрессии подлежат все перечисленные выше контингенты, находящиеся в данный момент в деревне — в колхозах, совхозах, сельскохозяйственных предприятиях и в городах — на промышленных и торговых предприятиях, транспорте, в советских учреждениях и на строительстве.

II. О мерах наказания репрессируемых и количестве подлежащих репрессии

1. Все репрессируемые кулаки, уголовники и др. антисоветские элементы разбиваются на две категории:

а) к первой категории относятся все наиболее враждебные из перечисленных выше элементов. Они

подлежат немедленному аресту и, по рассмотрении их дел на тройках,— расстрелу.

б) ко второй категории относятся все остальные менее активные, но все же враждебные элементы. Они подлежат аресту и заключению в лагеря на срок от 8 до 10 лет, а наиболее злостные и социально опасные из них заключению на те же сроки в тюрьмы по определению тройки.

2. Согласно представленным учетным данным Наркомами республиканских НКВД и начальниками краевых и областных НКВД утверждается следующее количество подлежащих репрессии:

(1 колонка -1 категории, 2 колонка - 2 категории, 3 колонка - Всего)

1. Азербайджанская ССР 1500 3750 5250

2. Армянская ССР 500 1000 1500

3. Белорусская ССР 2000 10000 12000

4. Грузинская ССР 2000 3000 5000

5. Киргизская ССР 250 500 750

6. Таджикская ССР 500 1300 1800

7. Туркменская ССР 500 1500 2000

8. Узбекская ССР 750 4000 . 4750

9. Башкирская АССР 500 1500 2000

10. Бурято-Монгольская АССР 350 1500 1850

11. Дагестанская АССР 500 2500 3000

12. Карельская АССР 300 700 1000

13. Кабардино-Балкарская АССР 300 700 1000

14. Крымская АССР 300 1200 1500

15. Коми АССР 100 300 400

16. Калмыцкая АССР 100 300 400

17. Марийская АССР 300 1500 1800

18. Мордовская АССР 300 1500 1800

19. Немцев Поволжья АССР 200 700 900

20. Северо-Осетинская АССР 200 500 700

21. Татарская АССР .- 500 1500 2000

22. Удмуртская АССР 200 500 700

23. Чечено-Ингушская АССР 500 1500 2000

24. Чувашская АССР 300 1500 1800

25. Азово-Черноморский край 5000 8000 13000

26. Дальне-Восточный край 2000 4000 6000

27. Западно-Сибирский край 5000 12000 17000

28. Красноярский край 750 2500 3250

29. Орджоникидзевский край 1000 4000 5000

30. Восточно-Сибирский край 1000 4000 5000

31. Воронежская область 1000 3500 4500

32. Горьковская область 1000 3500 4500

33. Западная область 1000 5000 6000

34. Ивановская область 750 2000 2750

35. Калининская область 1000 3000 4000

36. Курская область 1000 3000 4000

37. Куйбышевская область 1000 4000 5000

38. Кировская область 500 1500 2000

39. Ленинградская область 4000 10000 14000

40. Московская область 5000 30000 35000

41. Омская область 1000 2500 3500

42. Оренбургская область 1500 3000 4500

43. Саратовская область 1000 2000 3000

44. Сталинградская область 1000 3000 4000

45. Свердловская область 4000 6000 10000

46. Северная область 750 2000 2750

47. Челябинская область 1500 4500 6000

48. Ярославская область 750 1250 2000
Украинская ССР

1. Харьковская область 1500 4000 5500

2. ……………………………………………………………

3. .....................……………………………………………..

4. Донецкая область 1000 3000 4000

5. Одесская область 1000 3500 4500

6. Днепропетровская область 1000 2000 3000

7. Черниговская область 300 1300 1600

8. Молдавская АССР 200 500 700
Казахская ССР

1. Северо-Казахстанская область 650 300 950

2. Южно-Казахстанская область 350 600 950

3. Западно-Казахстанская

область 100 200 300

4. Кустанайская область 150 450 600

5. Восточно-Казахстанская

область 300 1050 1350

6. Актюбинская область 350 1000 1350

7. Карагандинская область 400 600 1000

8. Алма-Атинская область 200 800 1000

Лагеря НКВД 10000 — 10000

3. Утвержденные цифры являются ориентировочными. Однако наркомы республиканских НКВД и на-

чальники краевых и областных управлений НКВД не имеют права самостоятельно их превышать. Какие бы то ни было самочинные увеличения цифр не допускаются.

В случаях, когда обстановка будет требовать увеличения утвержденных цифр, наркомы республиканских НКВД и начальники краевых и областных управлений НКВД обязаны представлять мне соответствующие мотивированные ходатайства.

Уменьшение цифр, а равно и перевод лиц, намеченных к репрессированию по первой категории,— во вторую категорию и наоборот — разрешается.

4. Семьи приговоренных по первой и второй категории, как правило, не репрессируются. Исключение составляют:

а) Семьи, члены которых способны к активным действиям. Члены такой семьи, с особого решения тройки, подлежат водворению в лагеря или трудпо-селки.

б) Семьи лиц, репрессированных по первой категории, проживающих в пограничной полосе, подлежат переселению за пределы пограничной полосы внутри республики, краев и областей.

в) Семьи репрессированных по первой категории, проживающие в Москве, Ленинграде, Киеве, Тбилиси, Баку! Ростове-на-Дону, Таганроге и в районах Сочи, Гагры и Сухуми, подлежат выселению из этих пунктов в другие области по их выбору, за исключением пограничных районов.

5. Все семьи лиц, репрессированных по первой и второй категории, взять на учет и установить за ними систематическое наблюдение.

III. Порядок проведения операции

1. Операцию начать 5 августа 1937 года и закончить в четырехмесячный срок.

В Туркменской, Таджикской, Узбекской и Киргизской ССР операцию начать 10 августа с. г., а в Восточно-Сибирской области, Красноярском и Дальневосточном краях — с 15-го августа с. г.

2. В первую очередь подвергаются репрессии контингенты, отнесенные к первой категории.

Контингенты, отнесенные ко второй категории, до особого на то распоряжения репрессии не подвергаются.

В том случае, если нарком республиканского НКВД, начальник Управления или областного отдела НКВД, закончив операции по контингентам первой категории, сочтет возможным приступить к операции по контингентам, отнесенным ко второй категории, он обязан, прежде чем к этой операции фактически приступить, запросить мою санкцию и только после получения ее начать операцию.

В отношении всех тех арестованных, которые будут осуждены к заключению в лагеря или тюрьмы на разные сроки, по мере вынесения приговоров доносить мне, сколько человек, на какие сроки тюрьмы или лагеря осуждено. По получении этих сведений я дам указания о том, каким порядком и в какие лагеря осужденных направить.

3. В соответствии с обстановкой и местными условиями территория республики, края и области делится на оперативные сектора.

Для организации и проведения операции по каждому сектору формируется оперативная группа, возглавляемая ответственным работником НКВД республики, краевого или областного Управления НКВД, могущим успешно справиться с возлагаемыми на него серьезными оперативными задачами.

В некоторых случаях начальниками оперативных групп могут быть назначены наиболее опытные и способные начальники районных и городских отделений.

4. Оперативные группы укомплектовать необходимым количеством оперативных работников и придать им средства транспорта и связи.

В соответствии с требованиями оперативной обстановки группам придать войсковые или милицейские подразделения.

5. На начальников оперативных групп возложить руководство учетом и выявлением подлежащих репрессированию, руководство следствием, утверждение обвинительных заключений и приведение приговоров троек в исполнение.

Начальник оперативной группы несет ответственность за организацию и проведение операции на территории своего сектора.

6. На каждого репрессированного собираются подробные установочные данные и компрометирующие материалы. На основании последних составляются списки на арест, которые подписываются начальником оперативной группы и в 2-х экземплярах отсылаются на рассмотрение и утверждение Наркому внутренних дел, начальнику управления или областного отдела НКВД.

Нарком внутренних дел, начальник управления или областного отдела НКВД рассматривает список и дает санкцию на арест перечисленных в нем лиц.

7. На основании утвержденного списка начальник оперативной группы производит арест. Каждый арест оформляется ордером. При аресте производится тщательный обыск. Обязательно изымаются: оружие, боеприпасы, военное снаряжение, взрывчатые вещества, отравляющие и ядовитые вещества, контрреволюционная литература, драгоценные металлы в монете, слитках, иностранная валюта, множительные приборы и переписка.

Все изъятое заносится в протокол обыска.

8. Арестованные сосредоточиваются в пунктах по указаниям наркомов внутренних дел, начальников управлений или областных отделов НКВД. В пунктах сосредоточения арестованных должны иметься помещения, пригодные для размещения арестованных.

9. Арестованные строго окарауливаются. Организуются все мероприятия, гарантирующие от побегов или каких-либо эксцессов.

IV. Порядок ведения следствия

1. На каждого арестованного или группу арестованных заводится следственное дело. Следствие проводится ускоренно и в упрощенном порядке.

В процессе следствия должны быть выявлены все преступные связи арестованного.

2. По окончании следствия дело направляется на рассмотрение тройки.

К делу приобщаются: ордер на арест, протокол обыска, материалы, изъятые при обыске, личные документы, анкета арестованного, агентурно-учетный материал, протокол допроса и краткое обвинительное заключение.

V. Организация и работа троек

1. Утверждают следующий персональный состав республиканских, краевых и областных троек (далее следует поименный список по всем республикам, краям и областям.)...

2. На заседаниях троек может присутствовать (там, где он не входит в состав тройки) республиканский, краевой или областной прокурор.

3. Тройка ведет свою работу или находясь в пункте расположения соответствующих НКВД, УНКВД, или областных отделов НКВД, или выезжая к местам расположения оперативных секторов.

4. Тройки, в зависимости от характера материалов и степени социальной опасности арестованного, могут относить лиц, намеченных к репрессированию по второй категории,— к первой категории и лиц, намеченных к репрессированию по первой категории,— ко второй.

5. Тройки ведут протоколы своих заседаний, в которых и записывают вынесенные ими приговоры в отношении каждого осужденного.

Протоколы заседания тройки направляются начальнику оперативной группы для приведения приговоров в исполнение. К следственным делам приобщаются выписки из протоколов в отношении каждого осужденного.

VI. Порядок приведения приговоров в исполнение

1. Приговоры приводятся в исполнение лицами по указаниям председателей троек, т. е. наркомов республиканских НКВД, начальников управлений или областных отделов НКВД...

Основанием для приведения приговора в исполнение являются — заверенная выписка из протокола заседания тройки с изложением приговора в отношении каждого осужденного за подписью председателя тройки, вручаемые лицу, приводящему приговор в исполнение.

2. Приговоры по первой категории приводятся в исполнение в местах и порядкам по указанию наркомов внутренних дел, начальников управления и областных отделов НКВД...

Документы об исполнении приговора приобщаются в отдельном конверте к следственному делу каждого осужденного.

3. Направление в лагеря лиц, осужденных по 2 категории, производится на основании нарядов, сообщаемых ГУЛАГом НКВД СССР.

VII. Организация руководства операций и отчетность

1. Общее руководство проведением операций возлагаю на моего заместителя — Начальника главного управления государственной безопасности — Ком-кора тов. Фриновского.

Для проведения работы, связанной с руководством операций, сформировать при нем специальную группу.

2. Протоколы троек по исполнению приговоров немедленно направлять начальнику 8-го Отдела ГУГВ НКВД СССР с приложением учетных карточек по форме № 1.

На осужденных по первой категории одновременно с протоколом и учетными карточками направлять также и следственные дела.

3. О ходе и результатах операций доносить пятидневными сводками к 1, 5, 10, 20 и 25 числу каждого месяца телеграфом и подробно почтой.

4. О всех вновь вскрытых в процессе проведения операции контрреволюционных формирований, возникновении эксцессов, побегах за кордон, образовании бандитских и грабительских групп и других чрезвычайных происшествий доносить по телеграфу — немедленно.

При организации и проведении операции принять исчерпывающие меры к тому, чтобы не допустить: перехода репрессируемых на нелегальное положение, бегства с мест жительства и особенно за кордон, образования бандитских и грабительских групп, возникновения каких-либо эксцессов.

Своевременно выявлять и быстро пресекать попытки к совершению каких-либо активных контрреволюционных действий.

Народный комиссар

внутренних дел Союза ССР

Генеральный комиссар

государственной безопасности

Н. Ежов

Верно: М. Фриновский

Строго секретно

ВСЕСОЮЗНАЯ КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ

(большевиков)

ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ

№ П-51 442

31 июля 1937 г.

Тов. Ежову—все,

тт. Кагановичу Л. — 6,

Иванову— 8, 9, 10, 15,

Смирнову Г.— 10,

Арбузову — 5, 10, 11,

Ворошилову— 13,

Проппер-Гращенкову — 14.

Выписка из протокола № 51

заседания Политбюро ЦК.

Решение от 31.07.37 года.

442 — ВОПРОС НКВД

1. Утвердить представленный НКВД проект оперативного приказа о репрессировании бывших кулаков, уголовников и антисоветских элементов.

2. Начать операцию по всем областям Союза 5 августа 1937 года в ДВК, Восточно-Сибирской области и Красноярском крае с 15 августа 1937 года и в Туркменской, Узбекской, Таджикской и Киргизской республиках — с 10 августа 1937 года. Всю операцию закончить в 4-месячный срок.

3. Операция проводится в две очереди. В первую очередь подвергаются репрессии уголовники и кулаки, отнесенные к первой категории. Во вторую оче-

редь кулаки и уголовники, отнесенные ко второй категории.

4. Председателям троек утвердить народных комиссаров внутренних дел и начальников краевых и областных управлений НКВД.

5. Отпустить НКВД из резервного фонда СНК на оперативные расходы, связанные с проведением операции, 75 миллионов рублей, из которых 25 миллионов — на оплату железнодорожного тарифа.

6. Обязать НКПС предоставить НКВД по его заявкам подвижной состав для перевозки осужденных внутри областей и в лагеря.

7. Всех кулаков, уголовников и других антисоветских элементов, осужденных по второй категории к заключению в лагеря на сроки, использовать:

а) на ведущихся сейчас строительствах ГУЛАГа НКВД СССР,

б) на строительстве новых лагерей в глубинных пунктах Казахстана,

в) для постройки новых лагерей, специально организуемых для лесозаготовительных работ силами осужденных.

8. Для организации лагерей по лесным разработкам предложить Наркомлесу немедленно передать ГУЛАГу НКВД следующие лесные массивы (следует список).

9. Предложить Наркомлесу и ГУЛАГу НКВД СССР в декадный срок определить, какие дополнительные лесные массивы, кроме перечисленных выше, должны быть переданы ГУЛАГу для организации новых лагерей.

10. Поручить Госплану СССР, ГУЛАГу НКВД и Наркомлесу в 20-ти дневный срок разработать и представить на утверждение в СНК СССР:

а) планы организации лесозаготовительных работ, потребной для этой цели рабочей силы, необходимых материальных ресурсов, денежных средств и кадров специалистов,

б) определить программу лесозаготовительных работ этих лагерей на 1938 год.

11. Отпустить ГУЛАГу НКВД из резервного фонда СНК СССР авансом 10 миллионов рублей и на проведение подготовительных работ. Учесть, что в 3 и 4 кварталах 1937 года осужденные будут использо-

ваны для производства подготовительных работ к освоению программы 1938 года.

12. Предложить обкомам и крайкомам ВКП(б) и ВЛКСМ тех областей, где организуются лагеря, выделить в распоряжение НКВД необходимое количество коммунистов и комсомольцев для укомплектования административного аппарата и охраны лагерей (по заявкам НКВД).

13. Обязать Наркомат Обороны призвать из запаса РККА 240 командиров и политработников для укомплектования кадров начсостава военизированной охраны вновь формируемых лагерей.

14. Обязать Наркомздрав выделить в распоряжение ГУЛАГа НКВД для вновь организуемых лагерей 150 врачей и 400 фельдшеров.

15. Обязать Наркомлес выделить в распоряжение ГУЛАГа 10 крупных специалистов по лесному хозяйству и передать ГУЛАГу 50 выпускников Лесотехнической Академии.

Секретарь ЦК.

—————————————————————————————

РАССТРЕЛ ПО 1-Й КАТЕГОРИИ

№ П64/22

5 сентября 1938 г.

Тт. Ежову, Вышинскому:

Обкомам, Крайкомам,

ЦК Нацкомпартий.

Выписка из протокола № 64 заседания Политбюро ЦК

от ___ 193 _ г.

Решение от 15.09.38 г.

22 — ВОПРОС НКВД.

1. Принять предложение НКВД о передаче оставшихся нерассмотренных следственных дел на арестованных по К. Р. национальным контингентам, согласно приказов НКВД СССР №№ 00485, 00439 и 00593 — 1937 г. и №№ 302 и 326 — 1938 года, на рассмотрение Особых Троек на местах.

2. Особые тройки образуются в составе: первого секретаря обкома, крайкома ВКП(б) или ЦК нацком-

партий, начальника соответствующего Управления НКВД и Прокурора области, края, республики.

В Украинской и Казахской ССР и в Дальне-Восточном крае Особые тройки создаются по областям.

3. Особые тройки рассматривают дела в отношении лиц, арестованных только до 1-го августа 1938 года и заканчивают работу в 2-месячный срок.

4. Дела на всех лиц, указанных нац.к.р. контингентов, арестованных после 1-го августа 1938 года, направлять для рассмотрения в соответствующие судебные органы, по подсудности (Военные трибуналы, линейные и областные суды, Военную Коллегию Верховного суда), а также на Особое Совещание при НКВД СССР.

5. Предоставить право Особым тройкам выносить приговоры в соответствии с приказом НКВД СССР № 00485 от 25-го августа 1937 года по первой и второй категориям, в также возвращать дела на доследование и выносить решения об освобождении обвиняемых из-под стражи, если в делах нет достаточных материалов для осуждения обвиняемых.

6. Решения особых троек по первой категории приводить в исполнение НЕМЕДЛЕННО.

Секретарь ЦК И. Сталин

————————————————————————————

№ П 57/48

31.1.1938 г.

Тов. Ежову — все;

Обкомам, крайкомам,

ЦК нацкомпартии —

соответ.

Выписка из протокола № 57 заседания Политбюро ЦК

от ___ 193 _ г.

Решение от 31.1.38 г.

48. ОБ АНТИСОВЕТСКИХ ЭЛЕМЕНТАХ

а) Принять предложение НКВД СССР об утверждении дополнительного количества подлежащих репрессии бывших кулаков, уголовников и активного антисоветского элемента, по следующим краям, областям и республикам-.

1) Армянская ССР — 1000ч. по 1-й и 1000 ч. по II-й кат.

2) Белорусская ССР — 1500» — » —

3) Украинская ССР — 6000» — »—

4) Грузинская ССР — 1500» — » —

5) Азербайджанская ССР — 2000» — » —

6) Туркменская ССР — 1000» — » —

7) Киргизская ССР — 500» — » —

8) Таджикская ССР — 1000» — » — и 500 ч. по II кат.

9) Узбекская ССР — 2000» —»— 500» —»—

10) ДВК— 8000» —»— 2000» — »—

11) Читинская обл.— 1500» —»— 500» — » —

12) Бурят-Монгол.— 500» — » —

13) Иркутская обл.— 3000» —»— 500» — » —

14) Красноярский кр.— 1500» —»— 500» — » —

15) Новосибирская обл.— 1000» — » —

16) Омская обл.— 3000» — »— 2000» — » —

17) Алтайский кр.— 2000» —»— 1000 — » —

18) Ленинградская обл.— 3000» —»—

19) Карельская АССР— 500» —»— 200» — » —

20) Калининская обл.— 1500» — » — 500» — » —

21) Московская обл.— 4000» — » —

22) Свердловская обл.— 2000» — » —

б) Предложить НКВД СССР всю операцию по указанным выше областям, краям и республикам закончить не позднее 15 марта 1938 года, а по ДВК не позднее 1-го апреля 1938 года.

в) В соответствии с настоящим постановлением продлить работу троек по рассмотрению дел на бывших кулаков, уголовников и антисоветских элементов в областях, краях и республиках, перечисленных в пункте «а».

Во всех остальных краях, областях и республиках работу троек закончить не позднее 15-го февраля 1938 года с тем, чтобы к этому сроку были закончены и рассмотрены все дела в пределах установленных для этих краев, областей и республик лимитов.

Секретарь ЦК

№ П 58/67.

17 февраля 1938 г.

Тов. Фриновскому.

Выписка из протокола № 58

заседания Политбюро ЦК ВКП(б).

Решение от 17.11.1938 г.

67 — ВОПРОС НКВД

Дополнительно разрешить НКВД Украины провести аресты кулацкого и прочего антисоветского элемента и рассмотреть дела их на тройках, увеличив лимит для НКВД УССР на тридцать тысяч.

Секретарь ЦК

——————————————————————————————

ШИФРОВКА вх. № 33551

Получ. 17.VII 1938 г. 2 ч. 40 м. Расшифровка «17» VII 11 ч. 25 м.

Из МИНСКА

Куда и кому СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б) товарищу Сталину

Секретарям ЦК ВКП(б) товарищу Ежову, товарищу Андрееву.

НКВД БССР выявлены пограничных и приграничных районах кулацко-повстанческие белогвардейские элементы бывшие жандармы, провокаторы, полицейские, » эсеры, активные нацмены, кулаки, активизирующие свою к-р деятельность путем организации поджогов (за май — июнь раскрыто больше ста поджогов колхозных дворов), проявляющие повстанческие и террористические тенденции связи с чем добиваюсь рассмотрения внесудебном порядке на особой тройке две тысячи по первой категории и три тысячи по второй.

16/VII. Пономаренко. № 1009.

Решение от 3.XII. 1937 г.

385 — ВОПРОСЫ НКВД.

а) Утвердить предложение ЦК КП(б) Казахстана об увеличении количества репрессированных по Казахстану на 600 человек по первой категории и на 1000 человек по второй категории.

б) Увеличить по Дагестанской АССР количество репрессированных кулаков и к.-р. элементов по первой категории на 800 человек.

Секретарь ЦК

—————————————————————————————

Из ГОРЬКОГО отправлена 22—11 4.II. 1938 г.

Поступила в ЦК ВКП, расшифрование 1.II. 1938 г. Ч. 23 м. 50

Вх. № 95/ш.

МОСКВА, ЦК ВКП(б) тов. Сталину.

Работа тройки закончена, в пределах лимитов по области репрессировано и осуждено 9600 кулацкого, эсеровского, повстанческого, других антисоветских элементов. Дополнительно вскрываются кулацко-белогвардейские элементы, проводящие подрывную работу, всего по области учтено до 9 тысяч кулацкого и антисоветского элемента.

Обком просит установления дополнительного лимита первой категории 3 тысячи, второй категории две тысячи, продлить срок операции до 20 марта.

Секретарь обкома ВКП(б) т. Каганович

Из ИРКУТСКА отправлена 19—20 25.VIII. 1938 г.

Поступила в ЦК ВКП, расшифрование 25.VIII. 1938 г. ч. 15 м. 45

Вх. № 1080/ш.

МОСКВА, ЦК ВКП(б) тов. Сталину. НКВД тов. Ежову.

Ввиду незаконченной очистки области от правотроцкистских белогвардейских пан-монгольских контрреволюционно-враждебных элементов, колчаковцев, харбинцев, эсеров, кулаков подпадающих под первую категорию,— просим ЦК ВКП(б) разрешить дополнительно лимит по первой категории для Иркутской области на 5 тысяч.

Секретарь Иркутского обкома ВКП(б) Филиппов.

Начальник УНКВД Малышев.

————————————————————————————

Решение от 24.IX. 1937 г.

25.— ОБ АНТИСОВЕТСКИХ ЭЛЕМЕНТАХ.

(ПВ от 11VII.37 г., пр. № 51; п. 212).

В целях очистки Армении от антисоветских элементов, разрешить ЦК КП(б) Армении увеличить количество репрессированных по первой категории на 1500 человек.

Секретарь ЦК

—————————————————————————————

Из ОМСКА 15 августа 1937 года.

Наркому ВНУДЕЛ — тов. Ежову.

По состоянию на 13 августа по Омской области первой категории арестовано 5444 человека, изъято оружие 1000 экземпляров.

Прошу дать указания по моему письму № 365 относительно увеличения лимита первой категории до 8 тысяч человек.

13.VIII № 1962: Горбач.

На телеграмме резолюция Сталина: «т. Ежову за увеличение лимита 8 тысяч».

(подпись Сталина).

——————————————————————————

Иосиф СТАЛИН:

«ВИНОВНЫХ СУДИТЬ УСКОРЕННО.

ПРИГОВОР - РАССТРЕЛ»

(Из личного архива диктатора)

ХАРЬКОВ — Косиору, Чубарю.

Когда предполагается суд над Ефремовым и другими? Мы здесь думаем, что на суде надо развернуть не только повстанческие и террористические дела обвиняемых, но и медицинские фокусы, имевшие своей целью убийство ответственных работников. Нам нечего скрывать перед рабочими грехи своих врагов. Кроме того, пусть знает так называемая «Европа», что репрессии против контрреволюционной части спецов, пытающихся отравить и зарезать коммунистов-пациентов, имеют полное «оправдание» и по сути дела бледнеют перед преступной деятельностью этих контрреволюционных мерзавцев. Наша просьба согласовать с Москвой план ведения дела на суде, № 8/ш.

2.I.30 г. 16-45

И. Сталин.

———————————————————————————

Из спецсправки «т. Сталину от т. Ежова»

«о настроениях среди писателей»

...Переделкино (подмосковный дачный поселок писателей), в котором живут Вс. Иванов, Б. Пильняк, Б. Пастернак, К. Федин, Л. Сейфулина и др. видные писатели, становится центром особой писательской общественности, пытающийся быть независимым от Союза Совет. Писателей.

Несколько дней тому назад на даче у Сельвинского собрались: Всеволод Иванов, Вера Инбер, Борис Пильняк, Борис Пастернак и он им прочел 4000 строк

из своей поэмы «Челюскиниана». — Чтение,— рассказывает Сельвинский, — вызвало большое волнение, серьезный творческий подъем и даже способствовало установлению дружеских отношений. Например, Вс. Иванов и Б. Пильняк были в ссоре и долгое время не разговаривали друг с другом, а после этого вечера заговорили. Намечается творческий контакт; чтения начинают входить в быт поселка,— говорит Сельвинский. Реальное произведение всех взволновало, всколыхнуло творческие интересы, замерзшие было от окололитературных разговоров о критике, тактике Союза и т. д. Живая струя появилась.

Аналогичная читка новой пьесы Сейфулиной для театра Вахтангова была организована на даче Вс. Иванова. Присутствовали Иванов, Пильняк, Сейфулина, Вера Инбер, Зазубрин, Афиногенов, Перец Маркиш, Адуев, Сельвинский и Пастернак с женой.

После читки пьесы, крайне неудачной, Иванов взял слово и выступил с товарищеской, но резкой критикой. В том же тоне высказывались все, кроме Зазубрина, который пытался замазать положение и советовал Сейфулиной все-таки читать пьесу вахтанговцам. Это вызвало всеобщий протест в духе оберегания Сейфулиной, как товарища, от ошибки и ненужного снижения авторитета перед театром.

После чтения был организован легкий ужин, на котором произносили тосты за «переделкинскую дружбу».

Недавно состоялось очередное чтение в Переделкино, Вера Инбер читала отрывки из своего нового романа. Присутствовали: Вс. Иванов, Афиногенов, Адуев, Пастернак, Пильняк, Сельвинский, жены писателей.

В беседе после читки почти все говорили об усталости от «псевдо-общественной суматохи», идущей по официальной линии. Многие обижены, раздражены, абсолютно не верят в искренность руководства Союза Советских писателей, ухватились за переделкинскую дружбу, как за подлинную жизнь писателей в кругу своих интересов.

9 января 1937 г.

Начальник 4-го Отдела ГУБ

комиссар государ, безопасности 3 ранга: Курский.

Секретно

Нац. ЦК, крайкомам, обкомам

В связи с происходящим судом над шпионами и вредителями Тухачевским, Якиром, Уборевичем и другими ЦК предлагает Вам организовать митинги рабочих, а где возможно и крестьян, а также митинги красноармейских частей и выносить резолюцию о необходимости применения высшей меры репрессии. Суд должен быть окончен сегодня ночью. Сообщение о приговоре будет опубликовано завтра, т. е. двенадцатого июня. № 4/с № 758/ш.

11/VI—1937 г. 16 ч. 50 м.

Секретарь ЦК Сталин

———————————————————————

Тов. Берия

ЦК санкционирует арест Лордкипанидзе. Нр 19/с— 1064/ш.

18.VII.37 г. 16-55

Сталин

———————————————————————

Копия

Строго секретно

Шифром

САРАТОВ, тов. Андрееву

ЦК согласен с Вашими предложениями на счет привлечения к суду и расстрела бывших работников МТС. № 1138/ш.

28. VII. 37г.

Сталин

———————————————————————

Шифром

Постышеву

ЦК и СНК Союза ССР отменяют телеграмму Постышева 4.VIII районам о привлечении коров к возке снопов к скирдам и о разборе общественных построек для покрытия стогов, как грубо нарушающую политику партии.

9. VIII. 37 г. 17ч. 10 м.

Сталин

Молотов

Шифром

САРАТОВ, обком Абаляеву

ЦК предлагает в семидневный срок устроить ускоренный суд по делу виновников поджога, приговорить всех к расстрелу и о расстреле объявить в местной печати.

8.VIII.37 г. 11.10.

Секретарь ЦК Сталин

————————————————————————

Шифровка

Из Смоленска отправлена 26/VIII 1937 г.

МОСКВА ЦК ВКП(б) тов. Сталину

24-го августа в Андреевском районе Выездная сессия Спецколлегии облсуда приступила к слушанию дела контрреволюционной банды вредителей, орудовавшей в сельском хозяйстве Андреевского района. Интерес к процессу большой. В зале суда присутствует свыше 500 человек колхозников из всех сельсоветов и колхозов района. 24-го августа во всех сельсоветах района и большинстве колхозов проведены митинги, собрания и читки материалов о процессе. Ежедневно выпускается газета-многотиражка. Для массовой работы в сельсоветы и колхозы направлен районный актив. В колхозах выделены чтецы и беседчики о процессе. Поступает много резолюций от трудящихся районов с требованием применения к вредителям высшей меры наказания. Колхозники берут конкретные обязательства — повышение революционной бдительности, досрочная сдача хлебозаготовок и госпоставок, быстрейшее окончание озимого сева, обработки льна, усиление подписки на заем и т. д. 26-го вечером ожидается приговор.

И. о. секретаря запобкома Коротченков.

—————————————————————————

СМОЛЕНСК, обком Коротченкову

Советую приговорить вредителей Андреевского района к расстрелу, а о расстреле опубликовать в местной печати, нр. 1350/ш - 30/с.

27.VIII.37 г. 17 ч. 00 м.

Секретарь ЦК Сталин

Шифровка

Из Красноярска отправлена 27/VIII—1937 г.

МОСКВА ЦК ВКП(б) т. т. Сталину, Ежову

Из Канска. 25-го августа произошел пожар на Канском мелькомбинате, сгорело все оборудование. В зернохранилище комбината хранилось 5 тысяч тонн зерна, 3 тысячи тонн муки. По неточным подсчетам, погибло не менее 30 % зерна, муку отстояли полностью. Личной проверкой и проверкой органами НКВД установлена исключительная засоренность комбината врагами. Предварительное следствие показывает очевидность диверсии. Следствие форсируем, результаты дополнительно.

Соболев.

Расшифрована 27/VIII 7937 г. в 10 ч. 16 м.

Напечатано 6 экз.

——————————————————————————

КРАСНОЯРСК, крайком Соболеву

Поджог мелькомбината, должно быть, организован врагами. Примите все меры к раскрытию поджигателей. Виновных судить ускоренно. Приговор — расстрел. О расстреле опубликовать в местной печати. № 1351/ш - 35/с.

27. VIII.37 г. 17 ч. 10 м.

Секретарь ЦК Сталин.

———————————————————————————

УКАЗ

Президиума Верховного Совета СССР

28 августа 1941 года

По достоверным данным, полученным военными властями, среди немецкого населения, проживающего в Поволжье, имеются тысячи и десятки тысяч диверсантов и шпионов, которые по сигналу из Германии должны произвести взрывы в районах, населенных немцами Поволжья. Никто о наличии такого количества диверсантов и шпионов из жителей Поволжья не сообщал. Следовательно, немецкое население скрывает в своей среде врагов Советского Союза.

В случае, если произойдут диверсионные акты в Поволжье, Советское правительство вынуждено будет принять карательные меры против всего немецкого населения.

Во избежание этого ...... переселить немецкое население и наделить землей в районах Омской, Новосибирской областей, Алтайского края, Казахстана........

Всего выселено — 380 тысяч человек.

——————————————————————————————

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

Государственного комитета обороны

11.05.44 года

«Всех татар выселить с территории Крыма и поселить их на постоянное жительство в качестве спецпоселенцев в районах Узбекской ССР.

Выселение возложить на НКВД СССР. Обязать НКВД СССР (Берия) выселение татар закончить к 1 июня 1944 года».

Берия — Сталину

март 1949 года

«Черноморское побережье засорено. Кроме бандитов есть всякие турки. А ведь там отдыхают руководители партии и правительства»

————————————————————————————

ПОСТАНОВЛЕНИЕ №68

заседания Политбюро от 4 апреля 1949 г.

«В целях очистки Черноморского побережья и Закавказья от политически неблагонадежного элемента

Политбюро ЦК ВКП(б) постановляет:

Обязать Министерство госбезопасности СССР (Абакумов) выселить проживающих на Черноморском побережье и Закавказье всех турецких граждан, турок, не имеющих гражданства, и бывших турецких граждан, принятых в советское гражданство, на вечное поселение в Томскую область под надзор органов внутренних дел».

«ОПЕРАЦИЯ ПРОШЛА ОРГАНИЗОВАННО»

1 марта 1944 года

Л. Берия — И. Сталину:

«Докладываю об итогах операции по выселению чеченцев и ингушей. (...) По 29 февраля выселены и погружены в железнодорожные эшелоны 478 479 человек, в том числе 91 250 ингушей. Погружено 180 эшелонов, из которых 159 эшелонов уже отправлены к месту нового поселения. Сегодня отправлены эшелоны с бывшими руководящими работниками и религиозными авторитетами Чечено-Ингушетии, которые использовались при проведении операции. (...) Операция прошла организованно и без серьезных случаев сопротивления и других инцидентов. (...) Руководители партийных и советских органов Северной Осетии, Дагестана и Грузии уже приступили к работе по освоению отошедших к этим республикам новых районов».

7 марта 1944 года

Л. Берия — И. Сталину:

«7 марта 1944 года в проведении операции принимали участие 19 тыс. оперативных работников НКВД и НКГБ, «Смерш» и до 100 тыс. офицеров и бойцов войск НКВД, стянутых с различных областей, значительная часть которых участвовала в операциях по выселению карачаевцев и калмыков и, кроме того, будет участвовать в предстоящей операции по выселению балrарцев".

Справка отдела спецпоселений НКВД СССР о количестве спецпоселенцев на октябрь 1946 года:

«Всего находилось на спецпоселении 2 463 940 человек, из них мужчин 655 674, женщин — 829 084 (...) В числе спецпоселенцев находились: чеченцы и ингуши 400 478 человек, карачаевцы — 60 139 чел., балкарцы — 32 817 чел., калмыки — 81 672 чел., крымские татары, болгары, греки — 193959 чел., немцы — 774 178, мобилизованные немцы— 121 459 чел., бывшие кулаки — 577 121, турки, курды, хемшины — 84 402 чел., оуновцы — 29 351 чел., фольксдойче — 2681 чел., немецкие пособники — 3185, истинно православные христиане — 1212, переселенцы из Литовской ССР — 5426, власовцы — 95 386 человек».

26 июля 1975

№ 2004-А

ЦК КПСС

О СНОСЕ ОСОБНЯКА ИПАТЬЕВА

В ГОРОДЕ СВЕРДЛОВСКЕ

Антисоветскими кругами на Западе периодически инспирируются различного рода пропагандистские кампании вокруг царской семьи РОМАНОВЫХ, и в этой связи нередко упоминается бывший особняк купца ИПАТЬЕВА в гор. Свердловске.

Дом ИПАТЬЕВА продолжает стоять в центре города. В нем размещается учебный пункт областного Управления культуры. Архитектурной и иной ценности особняк не представляет, к нему проявляет интерес лишь незначительная часть горожан и туристов.

В последнее время Свердловск начали посещать зарубежные специалисты. В дальнейшем круг иностранцев может значительно расшириться, и дом ИПАТЬЕВА станет объектом их серьезного внимания.

В связи с этим представляется целесообразным поручить Свердловскому обкому КПСС решить вопрос о сносе особняка в порядке плановой реконструкции города.

Проект Постановления ЦК КПСС прилагается.

Просим рассмотреть.

Председатель Комитета Госбезопасности Андропов

———————————————————————————

Секретно

ПОСТАНОВЛЕНИЕ ЦК КПСС

О сносе особняка ИПАТЬЕВА в гор. Свердловске

1. Одобрить предложение Комитета госбезопасности при Совете Министров СССР, изложенное в записке № 2004-А от 26 июля 1975 г.

2. Поручить Свердловскому обкому КПСС решить вопрос о сносе особняка ИПАТЬЕВА в порядке плановой реконструкции города.

Секретарь ЦК